Он не даст Софии вытащить себя в господа, потому что понимает, кто он такой… но и жену за собой вниз не утянет.

У них так и будет разлад всю жизнь, как у Мелетия с Констанцией, подумал Микитка.

После ужина все быстро разошлись, будто стеснялись друг друга, - или торопились делать семейные дела, которые не могли вершить под кровом Гавросов. Феодора осваивалась в доме, как полная и законная его госпожа: ходила по комнатам, посетила погреб и кухню; смотрела кладовые, проверяла ключи, беседовала со слугами… здешние слуги говорили только по-итальянски, в отличие от понимавших по-гречески людей Гавросов. Может, конечно, оно и к лучшему.

Потом она навестила детей, которые уже спали: Магдалина дремала сидя, привалившись к стене около кроватки Александра. Феодоре вдруг стало стыдно, что она могла когда-нибудь в чем-нибудь подозревать эту женщину.

Когда она поднялась к мужу, была уже глубокая ночь.

Леонард спал, на нем была одна белая рубашка, ворот которой завязывался на груди. Сейчас ворот был распахнут… креста на Леонарде не было. Неизвестно почему, Феодору это болезненно укололо. Она не знала, сохранился ли еще у Леонарда крест, и не спрашивала об этом; в последний раз крест его она видела на Крите, в день их венчания.

Когда жена прилегла рядом, Леонард пошевельнулся и открыл глаза; он улыбнулся, потом привлек ее в объятия.

- Как же я тебя ждал, - прошептал он.

Феодора пошарила по своему телу и сорвала рубашку; Леонард стал ласкать ртом ее грудь, живот, спустился ниже. Феодора вцепилась в льняные простыни; потом, изнемогая, чуть не схватила мужа за волосы, чтобы прервать мучительное блаженство. Он поднялся и лег на нее; повинуясь ее рукам, тоже сорвал рубашку. Он владел ею; но и сам принадлежал ей, нагой в ее объятиях, могучий и беззащитный.

Потом они легли лицом к лицу, улыбаясь друг другу; спустя некоторое время все же прикрылись, одновременно пожелав этого целомудрия.

“Как же мы похожи… Леонард мой мужской двойник, как Феофано двойник женский! - почти в испуге подумала Феодора. – Но ведь мужчина так недолговечен!”

- Я так и не побывала в библиотеке, - прошептала она, подложив локоть под голову.

Леонард погладил ее по волосам.

- У тебя на это сколько угодно времени. Хотя не думаю, что эта библиотека так богата, как была ваша в Морее, - улыбаясь, сказал он. – Наверняка там были только хозяйские счета, бумаги… Библия и сочинения христианских учителей… и все это увезено.

- Ну, может, есть еще стихи, новеллы… или переложения греческих сказок, - улыбаясь, прибавила жена.

Потом она отвернулась от Леонарда.

- Что-то же заставило хозяев уехать, - пробормотала московитка.

Леонард привлек ее к себе.

- Ну почему обязательно инквизиция? – прошептал он. – Могло быть что угодно…

Феодора молча закрыла глаза.

Леонард продолжал гладить ее по голове, по плечу; их руки встретились, пальцы переплелись, но они долго не спали и не произносили ни слова.

- А ты знаешь, я ведь отняла Александра от груди еще у Гавросов… потому, что молоко перестало, - вдруг сказала Феодора. – Хотя так бывало и раньше, потом приходило снова…

Леонард сжал ее руку.

- Что?..

Конечно, он понимал, что это может значить: Леонард, хотя и не каждую ночь проводил с ней, знал все, что составляло сокровенную жизнь его подруги.

Феодора обернулась к нему и кивнула.

- И ничего не было с тех пор.

Леонард не улыбнулся, не был охвачен никаким порывом… только теснее привлек ее к себе, и глаза, глядящие на нее, стали глубокими, как море. Они закрыли глаза и поцеловались долгим поцелуем.

В это время и Феофано лежала в объятиях своего любовника. Она лежала к нему спиной, и Марк гладил ее живот, который начал округляться, целовал шею.

- А какую фамилию ты ему дашь? У него ведь будет фамилия? – вдруг спросил спартанец: ему впервые пришло это на ум.

Феофано обернулась к Марку с такой улыбкой, точно его слова ее позабавили.

- Какая же фамилия у него может быть, кроме моей, Калокир? – ответила она. – У тебя ведь нет никакого имени, кроме собственного!

Марк отнял руки и перекатился на спину.

- Да, я прост, безроден, - глухо сказал он.

Он долго глядел в потолок, подложив руки под голову; Феофано молча рассматривала любовника, сжав губы.

- Послушай, - сказала она наконец. – Тебе мало того, что ты, заронив в меня семя, овладел моей жизнью? Ты разве не видишь, как…

Грозовые перекаты в ее голосе заставили спартанца дрогнуть, как он не дрогнул бы ни перед каким врагом; Марк быстро повернулся к возлюбленной.

- Прости, - прошептал он.

Они долго всматривались друг в друга, точно в незнакомцев; Феофано загадочно улыбалась. Вдруг Марк отвел глаза.

- Я помню, ты сама рассказывала, - проговорил он, - что амазонки, чтобы иметь детей, брали к себе мужчин, которых потом изгоняли или убивали…

Феофано фыркнула; потом рассмеялась, хотя ее любовнику было совсем невесело.

- Мой дорогой, мой любимый дикарь, - наконец сказала она с глубоким чувством. – Амазонки никогда не существовали, Александр грезил ими, пока еще не обошел целый свет и не разуверился в сказках!

- А раньше ты говорила иное – что они могли бы и быть, - возразил Марк. Лаконец помнил назубок все, что услышал от своей царицы.

Он вздохнул.

- И если раньше амазонок и не было, сейчас они есть! Сказка, в которую долго веришь, становится былью… я теперь знаю. Как стал богом на земле Александр. Как Христос пришел на землю и стал творить чудеса… хотя, может, Христос и жил совсем не так, как о нем рассказывают, и говорил не то, и делал совсем другое!

Лаконец повернул к ней голову. С губ Феофано сошла улыбка: она не ожидала от него таких слов.

- Ты же знаешь, что я твоя, - сказала она.

Марк вздохнул и улыбнулся. Он знал, что она лжет: но стало невыразимо хорошо оттого, что Феофано, сама Феофано, так лжет ради него!

- Иди сюда, - Феофано привлекла воина к себе, и он обвил ее руками, как они лежали, лицом к лицу. Конечно, он уже давно не мог ложиться на нее; и очень долго еще не сможет.

София со своим мужем и братом получила собственный дом, - в предместьях Рима, поближе к итальянской столице, - через полтора месяца после того, как Леонард с семьей переехал под Анцио. Этот домик был гораздо скромнее, и клочок земли, отошедший супругам, оказался куда меньше; но ведь и содержать им приходилось гораздо меньше людей, чем комесу.

Однако и скрыться, в случае нужды, они могли бы намного легче… сколько таких же хозяйств, похожих одно на другое, они насчитали в округе, когда ездили смотреть дом!

Сын Валента долго прощался со своим побратимом: обоим было очень трудно расставаться. Только сейчас они поняли, как трудно!

- Мы ведь останемся рядом, и сможем ездить в гости, - сказал Микитка. – Ты только пиши, не забывай!

- Еще бы я когда-нибудь забыл! – воскликнул Мардоний.

И он вдруг высказал странную и трогательную просьбу – захотел, чтобы Микитка отрезал ему на память локон своих русых волос, который Мардоний будет всегда носить при себе.

- А я тебе подарю свои, - горячо сказал он.

Микитка хмыкнул.

- Ну просто с невестой прощаешься, - заметил он.

Земляно-смуглое лицо македонца залил румянец обиды; а Микитка спохватился. Сколько раз он давал себе слово, что не будет высмеивать обычаи греков! Даже те, которые запретило христианство, и которые противны природе и воспитанию русских людей!

Он отрезал у себя прядь волос и, перевязав ее синей лентой, которой стягивал волосы, подал Мардонию, стараясь не улыбнуться. Мардоний поцеловал русый вьющийся локон и прижал к сердцу.

- Теперь я счастлив! – воскликнул он.

Он спрятал локон на груди, между рубашкой и красной верхней туникой, с отрезными рукавами; потом бросился евнуху на шею и поцеловал его в губы. Микитка не уклонился.

Мардоний отрезал у себя угольно-черную прядь и проследил с жадностью, как Микитка прячет ее на груди, подобно ему самому.