Однако, судя по всему, судьба теперь начала поворачиваться лицом к ним! Градоначальник и Валент узнали с определенностью, что Леонард Флатанелос остался жив и побывал на своем Крите. Более того – на Крите он женился!

Валент то сыпал проклятиями, то дико хохотал, узнав об этом. Хорош православный христианин – даже он, Валент Аммоний, украв московитку, которую они все не могли поделить, так не лицемерил, как героический комес! Флатанелос по-церковному женился на чужой жене, да еще и в католическом храме!

Потом Валент вдруг осознал, что это значит. Если Леонард женился на Феодоре, значит, Фома Нотарас погиб в пути или отстал от своих спутников; или они избавились от него. Что ж, давно пора!

Помимо известий о женитьбе комеса, Валент узнал и о том, что его старшая дочь повенчалась с одним из комесовых людей; это вызвало приступ глухой ненависти, но Валент скоро успокоился. Ничто не могло бы поразить его сильнее вестей о скифской дикарке.

Когда он настигнет их, он рассчитается с ними сразу за все – и за дочь, и за сына, и за свою женщину, и за свою честь!

У Валента было уже трое детей от его турецких женщин – и все трое были дочери: его постиг рок Дионисия, у которого рождались одни девицы. Валент не знал в точности, но догадывался, что Льва отдали на воспитание Дионисию, страстно хотевшему наследника. Неудивительно, что старший брат не погнушался отнять у Валента единственного достойного сына, рожденного от скифской женщины!

Девчонки, конечно, будут воспитаны по-турецки, Валента не слишком это занимало, - так даже и лучше. Они будут знать свое место, в отличие от всех греческих христианок, которые за века владычества империи приучились слишком много о себе понимать. Но сделать мусульманина из сына?..

Валент про себя горько радовался, что его Лев пока воспитывается вдали от турок. Да, магометане умели держать женщин в покорности, - но это оказалось единственным, что македонцу в них понравилось: во всем прочем его воротило от этого народа…

Однако, если приведет судьба встретиться с Дионисием в бою, Валент не уронит себя и будет биться с братом насмерть. Дионисий поступил бы так же!

Может быть, он отнимет у него своего сына; может быть, убережет мальчика от магометанства… Кто знает?

Но самое первое дело сейчас – схватить комеса и отомстить! Валент советовался с опытными людьми, окружавшими пашу, - вокруг градоначальника собралось немало греков, которые ненавидели Леонарда Флатанелоса ничуть не меньше, чем Валент. Конечно, ненависть эта во многом объяснялась завистью к необыкновенным достоинствам комеса императора; случайные союзники македонца и самого Валента с трудом выносили и готовы были подставить при первом удобном случае. Но такова всегда была судьба героев. Такова всегда была Византия.

Валент пользовался тем, что союзники могли ему дать, - и хотя сам он был порядочно невежествен во всем, что выходило за пределы Византии и пределы его воинских и начальнических обязанностей, греки, имевшие знакомства в Европе, навели его на верную мысль. После Крита след Леонарда потерялся – даже шпионам паши не удалось ничего вызнать у кандийцев: Флатанелос привык к осторожности. Но когда Валент начал ломать голову над тем, где мог скрыться комес, стамбульские греки ему сказали, что Леонард Флатанелос, вероятнее всего, с Крита поплыл в Венецию, на северо-запад: хотя никто не слыхал, чтобы у этого морского дьявола были какие-нибудь владения на земле, Венеция давно стала прибежищем православных греков. А для Леонарда это, конечно, значило очень много – он, несомненно, несмотря на все шашни с чужими женами и католические браки, продолжал причислять себя к православным!

Валент улыбнулся, подумав об этом. У Леонарда было много ненавистников – но таких, кто готов был в этой ненависти идти до конца, нашлось бы немного. Люди всегда больше болтали, чем действовали! И потому преимущества были на его стороне.

Он рассказал обо всем Ибрахиму-паше – перед тем как следует обдумав, какие выставить условия великому турку. С турками нужно было уметь торговаться – и продолжать это делать, даже заключив с ними союз!

Валент Аммоний умел.

Несмотря на все меры предосторожности, принятые комесом, никто из беглецов не знал, откуда ждать беды и в каком обличье она явится. Никто не мог знать, следят ли за ними, - даже в Константинополе, когда у Феофано и Леонарда было много искусных людей, а город был им известен вдоль и поперек, сказать это было затруднительно!

Все понимали, что Ибрахим-паша и македонский ренегат могли прислать за ними кого угодно и в каком угодно числе.

И все понимали, что даже в их отряд мог затесаться турецкий лазутчик: это означало, что он плыл с ними от самого Константинополя! Точно отравленный нож на голом теле!

Конечно, бдительная охрана самого их арендованного дома могла помочь, - точно так же, как оборонять крепость, зная все подступы к ней и ее слабые места, всегда было легче, чем нападать. Но в остальном они мало чем могли защититься – нельзя было даже ходить большим отрядом, чтобы не вызвать подозрений; оставалось надеяться только на скрытность свою и взаимную верность. Феофано в Венеции стала зваться своим родовым именем - Калокир, которое было теперь мало известно даже в Византии; остальным же не было нужды скрывать свои имена. Хотя, конечно, они не могли изменить свою наружность и речь.

Если венецианцы не изобличат прославленных вождей, лаконскую царицу и морского дьявола, узнать беглецов смогут только те, кому известно наверняка, из кого состоит их отряд – и по каким приметам его искать. Те, кто найдет среди них безбородого – русского евнуха; и целую семью московитов, встретить которую под опекой греков, несмотря на все смешение кровей в эти дни, было все же удивительно. Но чтобы не вызвать подозрений среди собственных слуг, беглецы не слишком таились: хотя в Венеции хватало частных дел и было полно сору в любой избе, - как думала про себя Феодора, - венецианцы были все же люди довольно светские, более, чем константинопольские греки. И хотя гости города не спешили заводить знакомства, они выбирались на прогулки: катались по каналам островного города на лодке, как делали среди этого цветущего раздолья многие, богатые и бедные, смотрели знаменитые дворцы и храмы – и даже несколько раз слушали католическую мессу.

Феофано и Феодора сидели рядом на скамье под опущенными на лицо черными прозрачными покрывалами, и на них смотрели не более, чем на других благородных дам. Хотя обращались с такою же почтительностью. Нет, едва ли амазонки обнаружили себя, - Феофано почти успокоилась на счет венецианцев: бояться им следовало тех, кто далеко.

Никто не знал, когда ждать Леонарда, - хотя сама дорога была не так долга, задержаться в Риме он мог на неделю и более: о чем предупреждал. Леонард не знал, найдет ли в Риме тех, кого ищет: они могли уехать по собственным делам или вовсе отправиться в деревню, как удалившиеся от дел патриции… и неизвестно было, не найдут ли его самого в вечном городе те, кого он не ждал.

Обмениваться посланиями было равно трудно и долго для особ влиятельных и опальных – это и оставалось главной надеждой комеса: что его слава не побежит впереди его коня.

Кончилась неделя, кончалась и другая со дня отъезда Леонарда – и Феодора всерьез обеспокоилась. Пока им было на что жить; но скоро станет не на что. Однако это было не самое страшное.

Феофано тревожилась меньше, но у нее тоже появились плохие предчувствия. Но они не оправдались – хотя как посмотреть! Отсроченная беда – такая же беда, а может, и худшая…

На третьей неделе ожидания Леонард прислал вместо себя письмо.

* Свое прозвище “Колосажетель” (Цепеш) Влад Дракула получил за широкое

применение способа казни, излюбленного турками; и особенно в борьбе с самими турками. Господарь Валахии до самой смерти оставался героическим защитником родины, и после его гибели в бою его голова была выставлена на колу в Стамбуле, как голова Константина Палеолога.