Они поели захваченного с собой хлеба и сыра, запивая чистой водой из ручья; потом в молчании поехали обратно в лагерь.

Без них на берегу ничего не случилось; и, узнав Феодору, к ней сразу бросились старшие дети. В темных глазах Варда светился вопрос, который вот-вот был готов вскочить на язык. В глазах Анастасии тоже: она, хоть и тихоня, была не глупее брата!

Феодора улыбнулась, краснея под взглядом детей.

- Идемте, - она взяла сына за руку и за плечо притянула к себе дочь. – Идемте, я кое-что вам скажу.

Разговор получился совсем коротким. Потом детей сразу увела Магдалина.

Наконец оставшись одна, Феодора расплакалась от облегчения.

Когда Феодора ушла объясняться с детьми в сторонке, Феофано и Леонард тоже остались вдвоем; они незаметно отошли от всех товарищей. Леонард увидел в серых глазах лакедемонянки приглашение к разговору; и безмолвно подчинился.

Когда они остановились на влажном песке, напротив “Киприды”, на которой не было видно ни одной живой души, Феофано повернулась к комесу.

- Комес Флатанелос, надеюсь, ты понимаешь, что мы никогда с тобой не помиримся?

Леонард видел совсем близко огромные глаза Феофано, чувствовал ее гармонию, силу… и видел ее седину, морщинки, которыми на лице царицы была начертана трудная повесть ее жизни. Когда Феофано приоткрыла яркий рот, среди ее белых зубов показался один, который начал крошиться.

- А разве мы ссорились, царица? – мягко спросил комес.

Глаза спартанки вспыхнули, она сделала шаг к нему:

- Не смей меня жалеть!

И прибавила, нагнув голову и понизив голос:

- Ты ведь понимаешь, о чем речь?

Леонард кивнул.

- Ты одолеваешь одного мужчину за другим, борясь за Елену, и они остаются позади - но женщина нет!.. Ты понял? – спросила Феофано.

Лакедемонянка точно ощетинилась: она была страшна в этот миг.

Леонард склонил голову.

- Я понимаю, почему ты зла на меня, - сказал он. – Я знаю, сколько ты отдала ей… ты для нее больше, чем мать, сестра, подруга… и любовник сразу, - грустно усмехнулся Леонард.

Он помолчал – Феофано неотрывно смотрела на него.

- Ты овладела ею тогда, когда она не хотела и не могла сопротивляться тебе, - в задумчивости продолжил комес. – Она не знала никого, кто мог бы сравниться с тобой. Ты вылепила ее по своему замыслу… своему образу, насколько этому поддается славянская натура. И Феодора всегда будет принадлежать тебе – даже теперь, когда она моя, она по-прежнему твоя!

Он печально улыбнулся Феофано.

- Я понимаю, что ты для нее никогда не останешься в прошлом!

Феофано кивнула.

- Рада, что ты это понимаешь.

Комес огляделся, потом сделал ей знак сесть; они опустились рядом на песок, теплый, но еще не горячий. Феофано поставила подбородок на руку, продолжая рассматривать критянина: тот готовился продолжать.

- Тебя знают очень многие… и многие, как я слышал, смеялись над тобой, говоря, что ты пытаешься сравняться с Александром, великим покорителем и объединителем народов, - сказал Леонард.

Он криво улыбнулся. – Говорили, будто то, что ты делаешь, - жалкая пародия империи на свое прошлое, женские потуги…

Лицо Феофано загорелось, она приподнялась и приоткрыла рот:

- Жалкие… женские потуги?..

Леонард поднял руку.

- Я лучше кого-либо другого понимаю, василисса, что ничего из того, что ты делала, не было жалким! – воскликнул он. – Это слово неприменимо к тебе! И я восхищался тобою всегда: а сейчас еще больше прежнего.

Феофано улыбнулась.

- Спасибо.

Леонард положил ей руку на плечо.

- Когда тебя сравнивали с Александром, мне совсем не хотелось смеяться, - вдруг произнес он. – Я, будучи образованным человеком, знакомым с его жизнеописанием, понимаю, что великий македонец вовсе не был так мужественен, как принято думать… я, как ты знаешь, госпожа, никогда не одобрял ни мужеложства, ни женоподобия в мужчинах, но это другое. Александр Великий сочетал в себе достоинства обоих полов. Так же, как ты. И ты столь же ненасытно, как он, жаждешь признания и восхищения – всегда и от всех!

Леонард взглянул в сторону, потом опять на Феофано, которая не произносила ни слова.

- Александр очень многое перенял от матери – безумной и мудрой эпирской* жрицы Олимпиады, которая, как мне представляется, тоже весьма напоминала характером тебя… Будь я суеверен, - неожиданно возвысив голос, продолжил Леонард Флатанелос, - я бы предположил, что тобою руководят какие-нибудь давно почившие деятели той эпохи: эпохи рождения и крушения греческой империи, если не душа кого-нибудь из них вселилась в тебя… История повторяется… и души влекутся к себе подобным. Мы ничего не можем знать… о том, что направляет нас!

Леонард очень взволновался: он уже забыл, что только что отрицал в себе суеверия.

Феофано склонила голову к плечу: она даже не улыбнулась, услышав такое предположение.

- А почему бы и нет?

Леонард качнул головой, будто пытаясь вернуть себе здравость рассуждений.

- Не будем говорить о том, что никому не ведомо… но я понимаю, что влечет друг к другу тебя и Феодору. Я понимаю, что вы значите одна для другой… вы вечно сменяющееся, но неизменное отражение друг друга, как в текучей воде; мерка сил, и мерка мужества, что необыкновенно важно для женщин. Я не буду препятствовать вам, - закончил комес, сжав руку в кулак.

Феофано придвинулась к нему.

- Ты не только лучший и благороднейший из известных мне мужчин… ты еще и умнейший! Нет, не так.

Она тронула его колено.

- Ты почти так же умен, как мой брат, Фома Нотарас.

Феофано рассмеялась, видя, какое лицо сделалось у комеса при упоминании патрикия. Она прибавила:

- Я могла бы отдать мою Феодору только такому, как ты.

- И даже мне ты ее не отдаешь, - усмехнулся критянин.

Феофано махнула на него рукой; на глазах у нее выступили слезы.

- Молчи уже!

Потом неловко встала, и Леонард тут же поднялся следом, сделавшись выше ее более, чем на полголовы. Но лакедемонянка казалась ростом с него. Феофано посмотрела ему в глаза.

- Ну же, обними меня! – вдруг приказала она.

Леонард крепко обнял лакедемонянку, и она стиснула его в ответ. Они покачнулись на песке, точно сцепившись в схватке, у обоих хрустнули кости.

- Я тебя люблю, негодяй, и всегда буду тебе благодарна, - пробормотала Феофано сквозь слезы.

Комес рассмеялся.

- Взаимно, Феофано.

Он похлопал ее по спине, потом она отстранилась, взяв комеса за руку.

- Так значит, вы будете венчаться сегодня?

Леонард кивнул с жаром.

- Мы все равно не можем отплыть раньше, чем через день, ты знаешь… А я так давно мечтал об этом! Нас не откроют, я думаю: здесь видали и слыхали всяких, - прибавил он. – И едва ли итальянские священники распознают ее выговор.

Феофано смотрела на него с усмешкой.

- Конечно, в Кандии навидались всяких невест… и едва ли итальянцы распознают ее выговор, ты прав, - сказала она. – Но не думаю, что они в придачу к этому будут и слепы. Сомневаюсь, что за столетия католического владычества здесь видели хотя бы одну невесту в штанах.

Леонард хлопнул себя по лбу.

- Ах, я…

Феофано улыбнулась.

- Я помогу тебе снять с нее мерку, а потом ты подберешь ей платье. Время еще есть, - закончила она. – И твоему вкусу я доверяю, комес Флатанелос.

* Эпир - округ на северо-западе Греции, историческая часть древней Эллады, к юго-западу от Македонии и к Западу от Фессалии.

========== Глава 123 ==========

Подвенечное платье-туника, в которое Феодора облачилась в палатке, под бдительным оком Феофано и вдали от глаз жениха, было желтого шелка, с серебряными и золотыми цветами, рассыпанными по юбке. Как будто она прилегла в нем на лугу, и полевые цветы осыпали ей колени. Узкие византийские рукава были почти сплошь златотканые, тяжелый пояс с каменьями подпоясывал наряд; под тунику полагалось надеть нижнюю белую рубашку с горловиной, отделанной розовым жемчугом.