Жестокий бой шел всю ночь – и наконец, через стены Влахернского квартала, османы прорвались на улицы. Кто из жителей нашел в себе мужество – защищался до смерти, и даже некоторые женщины и дети сражались бок о бок с мужчинами, потому что все знали, как турки обращаются с пленниками. Но дух ромеев был сломлен, и многие не сопротивлялись. Турецкие солдаты хватали и вязали мужчин и женщин прямо на улицах, и даже в храмах, где люди ожидали сошествия ангелов, предсказанного в день конца света, - каким всем представлялся день падения Константинополя.

Император Константин, сражавшийся на улицах вместе со своим родичем Феофилом Палеологом, увидел, что творится вокруг, - и сорвал с себя знаки императорского достоинства.

- Город пал, а я еще жив!* – воскликнул он; и, бросившись в бой, как простой воин, был убит.

Тело Константина, среди тел его братьев-греков, долго не могли опознать: и опознали только по царским сапогам с орлами. Султан Мехмед повелел тело последнего императора похоронить с почестями – а голову выставить на ипподроме.

К этому времени никто в Городе уже не сопротивлялся. Многие греческие и итальянские моряки прорвались к своим судам – и, отомкнув цепь Золотого Рога, ушли в море. В числе их был и комес Леонард Флатанелос. Он ушел только после того, как посмотрел в мертвые глаза своего императора, – посмотрел на его золотоволосую голову, красовавшуюся на колу.

Микитка с великим трудом и опасностями, - турки бесчинствовали повсюду, Город был отдан им на разграбление, - сумел вместе с несколькими помощниками, храбрыми греческими монахами, отыскать среди раненых своего названого отца. Ярослав Игоревич потерял много крови, но остался жив. Он сказал Микитке, увидев его, что сражался, пока не потерял сознание.

- Я знаю, что ты не сдался бы, - сказал Микитка: несмотря на то, что знал – мать просила Ярослава Игоревича сберечь себя.

Старшего над русскими этериотами вместе с несколькими живыми его товарищами перенесли обратно во дворец: и султан им не воспрепятствовал. Мехмед Завоеватель дозволял на своей земле христианские обычаи и не трогал христиан – пока они не пытались бунтовать и проповедовать среди правоверных. В двадцать лет с небольшим он стал тем, кем ему мечталось стать с ранней юности, кем мечтали стать столь многие его предки и современники, - Кайзер-и-Рум, победителем Константинополя: и, упившись кровью побежденных, султан успокоился, как довольный зверь.

Его еще не скоро засвербит новый голод – и уцелевшие враги успеют зализать раны, чтобы султану было, с кем подраться снова.

Евдокия Хрисанфовна со старшим сыном увидели, как с купола Святой Софии упал крест, - а конец света не наступил.

- Пришел конец света, - сказала ключница Микитке, когда они – и все уцелевшие греки оправились от такого зрелища. – Такого конца глазами не увидишь… и самого страшного глазами не увидишь.

- Я знаю, мать, - ответил Микитка.

Они долго молчали, все еще не веря, что живы, - что после гибели Царьграда солнце не упало с небес, а земля не разверзлась, чтобы поглотить людей! Потом евнух сказал, вспомнив полубезумные слова Константина:

- А ведь Феофано жива… это не совсем еще конец.

Евдокия Хрисанфовна посмеялась.

- Ну, надейся, - сказала она. – Найдешь ли свою царицу и свою обетованную землю!

Потом посуровела и прибавила, встрепав рукою русые кудри сына:

- Ищи, Микитушка. Пока есть такая земля – мы еще живы.

И Микитка понял, что мать говорит не о Руси – а о том рае, которого давно ищет и Русь, и Византия. Это не турецкий рай, потому что турецкий рай – погибель для души, для многих тысяч поглощенных султаном душ!

- Буду искать, мать, - серьезно сказал Микитка.

* Среди защитников Константинополя историками действительно упоминается некий мореход Флатанелос, командовавший императорским кораблем: я додумала для этого героя имя и биографию.

* Последние сохранившиеся в истории слова Константина XI.

========== Глава 93 ==========

Валент Аммоний тоже не погиб во время осады.

Его не было в Константинополе в решительные дни – и прежде того, казалось, судьба его хранила: черный хилиарх видел в Городе брата Дионисия, но не столкнулся с ним.

Валент знал, что Дионисий, увидев его, мог бы убить его без всяких объяснений – они давно все сказали друг другу; но они разминулись, и Дионисий даже не подозревал, насколько близко. Валент видел, что старший брат кого-то высматривает, - уж не его ли?

“Нет, брат, - думал младший Аммоний. – Я бываю безрассуден, но расчета во мне не меньше! Так же, как и в тебе!”

Ему вообще необыкновенно везло посреди всеобщего отчаяния – среди стенаний и проклятий тех, кто до последнего не хотел склониться перед султаном, но понимал, что это неизбежно. Валент же под гнетом рока принял трудное, но окончательное решение: и, приняв его, как сильный человек, перестал разоряться на самобичевание.

И он знал, что те, кто вовремя примет новый порядок, будут вознаграждены. Это достойно, знал Валент, - уметь смириться перед врагом, когда другого выхода нет; чтобы, быть может, позже подмять и подстроить врага под себя! Самую сладкую, и законную, свою награду он получил… но ведь будут и другие.

Валент улыбался. Малышка Феодора, царевна тавроскифов, конечно, сейчас артачится, не желая смириться с тем, что будет у своего господина не одна; но потом уступит. Пояс Ипполиты по-прежнему ей не к лицу – и чем дальше, тем больше она будет покорна мужской воле: как тому и следует быть.

Ну а если эти безумцы, ее греки, все-таки подвигнут – а вернее сказать, принудят – свою госпожу к борьбе, ей придется лишиться своих воинов: Валент нисколько не боялся, что его пленники удерут. Для этого нужно чудо! А чудес он в своей долгой жизни он не видел ни разу – ни от Христа, ни от Аллаха, ни от каких-нибудь других богов.

И он возвращался в Каппадокию в необыкновенно радостном расположении духа: предчувствовал новую игру со своей прекрасной московиткой, и ему делалось еще лучше. Он мудро поступает, что уезжает - дает ей погулять на поводке, прежде чем опять вернуть в клетку! Если он совсем уничтожит в ней волю, будет скучно… все равно ее воля ничего не сможет поделать против воли хозяина!

“Я тебя люблю, моя царевна, - улыбаясь белозубо, подумал Валент, завидев свой дом в горах. – И ты поймешь, что у настоящего мужчины любви хватит на много женщин!”

Необыкновенным удовольствием будет заставить Феодору Константинопольскую смириться с этим. Почему-то осуществить такое желание бы для Валента почти так же сладостно, как победить Феофано, - хотя, конечно, его малышка не могла тягаться с этой безумной лакедемонянкой!

Он уже подъезжал к дому, когда завидел бегущую навстречу женскую фигуру: македонец улыбнулся изумленно - Валент почти не ожидал, что Феодора выбежит встречать его… но тут острый взгляд военачальника распознал, что это не жена.

Он осадил коня, так что его задние ноги врылись в рассыпчатую сухую землю, а из-под копыт брызнули камешки. Какие здесь ненадежные дороги!

- София? – спросил Валент, гневно и растерянно глядя сверху вниз на старшую дочь. – Что случилось?

Он и от дочерей не ждал такого теплого приема; и подавил свою досаду при мысли о домашних, хотя нелюбовь дочерей мало его волновала – а с желаниями дочерей военачальник никогда особенно не считался и не носился.

София схватила его коня под уздцы. Она была в огромном волнении; уже то, что она была так непочтительна, дало македонцу понять, что случилось какое-то необыкновенное происшествие.

- Говори, в чем дело! – рявкнул Валент. Он начал подозревать… нет, великий Аллах, такого просто не могло быть…

- Отец, - отдышавшись и набравшись храбрости, ответила девушка. – Твоя жена… и твой сын… они сбежали!