Найрин кивнула. Значит, это были просто ее кошмары. Она и сама думала так, но слова Истель все-таки немного успокоили, хоть это было и неприятно для Найрин. Ну что же ты за упрямая бхара, а? Они ведь действительно хотят тебе помочь, и, наверное, они единственные, кто вообще способен это сделать. Найрин не помнила, чтобы кто-либо из Способных Слышать мог помочь другой ведьме в восстановлении ее способности к Соединению. Они могли лечить почти что все, кроме этой тонкой, тоньше волоса, ниточки, спрятанной так глубоко, такой интимной, словно это было центром существа ведьмы. Поэтому после истощения, вызванного слишком глубоким погружением в Источники, ведуньям всегда приходилось восстанавливать свои собственные силы самостоятельно. Найрин еще повезло, что эта ниточка вообще не сгорела, учитывая, какой мощи поток она через себя пропустила.

- Вчера ночью прибыли первые отряды из становища Сол, – негромко проговорила Истель, внимательно вглядываясь во что-то, видимое только ей. У Найрин было такое ощущение, словно та смотрела прямо сквозь ее голову. – Они едва долетели, почти что не спали и не останавливались на отдых, но зато успели. Так вот, они рассказали очень любопытную вещь. Якобы через тебя шла сила Роксаны, и с ее помощью ты исцелила одновременно все становище Сол от цинги и слабости. Это правда?

- Да, – кивнула Найрин, чувствуя неловкость. Теперь это воспоминание тоже стало болезненным: именно оно вызвало в ней уверенность, что ей все по плечу, и что она сможет поднять на ноги Торн без постороннего вмешательства. Именно эта самоуверенность и привела ее к поражению.

- Это бывает крайне редко, очень редко, – задумчиво проговорила Истель. – Так нисходит Милость, и тебе посчастливилось ее принять.

- Да, – буркнула та, инстинктивно пытаясь отвернуться, но Дочь Ночи удержала ее голову. Вроде бы прикосновение ее было совсем легким, но хватка оказалась железной.

- И что же тогда ты прячешь глаза, зрячая? Коли твоя Богиня почтила тебя Своей Милостью, нужно радоваться, а не прятаться.

Найрин не хотелось говорить об этом, но Истель смотрела на нее, смотрела в упор и тему разговора, судя по всему, менять не собиралась. Помявшись, нимфа все-таки промямлила:

- Толку-то от Ее уроков. Я все равно слишком глупая, чтобы их понимать.

- А вот это – верно, – кивнула Истель, и в ее голосе прозвучала некоторая доля удовлетворения. – И я даже могу тебе рассказать, почему.

Найрин хотела было огрызнуться, но что-то внутри нее остановило ее. Словно в груди встал кто-то маленький и упрямый и крепко уперся обеими ногами, запрещая ей ерничать. Ты хотела разобраться в том, что с тобой происходит? Хотела понять, в чем не права? Вот и слушай. Со стороны-то всегда виднее, пусть и сторона эта тебе не слишком-то нравится.

- Твоя проблема, зрячая, в том, что ты слишком любишь себя, – спокойно заговорила Истель, и будничность ее тона окатила Найрин, как холодный душ. – Проблема в том, что тебя просто распирает от самодовольства из-за того, что ты самая сильная Боевая Целительница анай, и все вокруг это знают. Проблема в том, что ты считаешь себя единственно достойной той Божьей Милости, что на тебя снизошла, а раз так, то злишься, что ее тебе больше не посылают.

Найрин была настолько ошарашена, что захлопала глазами, открыла рот, чтобы что-то возразить, да так и закрыла его, ничего не сказав. Она ждала, что на лице Истель появится удовлетворение, самодовольство или хоть что-нибудь, ждала, чтобы сразу же предъявить ей точно такое же обвинение и ткнуть ее носом в ее же ложь. Да вот только ничего подобного на лице Истель не было. Просто спокойная задумчивость, желание вылечить Найрин и больше ничего. И не потому, что она свои эмоции прятала, а потому, что так оно и было на самом деле.

Торн рядом что-то недовольно заворчала, но Рольх прервал ее, покачав головой.

- Ты всегда отличалась ото всех остальных своих сестер, – вновь заговорила Истель, и давление энергетических потоков на тело Найрин стало чуть больше, но не настолько, чтобы чувствовалось неприятным. – Ты всегда держала себя отстраненно от них. Ты была самой красивой, самой сильной, самой талантливой. Я понимаю, обстоятельства вынуждали тебя соответствовать непомерным требованиям, которые анай выдвигают к инородцам, ты должна была доказать им, что ты не хуже них. Однако в какой-то момент, они это поняли и приняли тебя, а вот ты сама этого так и не поняла.

- Это не так, – заворчала Найрин, но Истель вздернула бровь, наградив ее холодным взглядом, и нимфа сразу же прикусила язык, дуясь.

- Это так, – спокойно отозвалась она. – И до сих пор это так. Тебе же и сейчас тоже нравится ощущать свою исключительность, свою необыкновенность. На тебя все обращают внимание, не только твои сестры, но и корты, вельды, даже Боги. Все они приходят к тебе, чтобы получить твою помощь, а ты раздаешь ее щедрой рукой, милостивая и такая терпеливая к нуждающимся.

- Нет! Вот тут вы явно перегнули! – зарычала Найрин, чувствуя, как ярость поднимается в ней темной волной. – Это не так! Я всего лишь хочу спасти свой народ и отдаю ему все, всю себя!

- Всю ли? – глаза Дочери Ночи сверкнули. – А что же дар твоей крови?

Найрин вдруг ощутила себя очень неуверенно, словно из-под ног кто-то выбил опору. И вроде бы все было нормально, все было как всегда, шло так, как и обычно, вот только что-то внутри заскреблось, холодное и перепуганное. Однако, она была Воином, и ее учили драться до конца. Нагнув голову, Найрин собралась с мыслями и огрызнулась:

- Мой дар только вредит мне и окружающим! Сестры теряют голову из-за него и не в состоянии нормально контактировать ни со мной, ни друг с другом. Вокруг начинаются ссоры, драки, разлад, они пытаются добиться моего внимания, их снедают страсти. Я не хочу быть причиной этого.

- Вот как? – хмыкнула Истель. – То есть ты отвергаешь свою природу? Ты отвергаешь свой народ, считая его слабым и слишком глупым для того, чтобы выдержать тебя истинную? Ты не даешь ему даже шанса справиться со своей проблемой, ты лишаешь его возможности самостоятельно бороться, делаешь уязвимым, оставляешь ему брешь в защите, а сама красиво удаляешься, потому что это тебе докучает? Или может быть, ты просто хочешь остаться непобежденной ими? Одной единственной, самой прекрасной и сильной, с которой никто никогда не сможет справиться?

Найрин поняла, что сейчас просто взорвется от распиравших ее эмоций. Эта женщина говорила какой-то совершеннейший, полнейший, невероятный бред! Найрин никогда не была самовлюбленной, никогда не хотела… Чего не хотела? Внутренний голос причинял боль, словно поливая ее кипятком, но Найрин не могла оттолкнуть его прочь. Чего ты не хотела? Того, чтобы они приняли тебя? Того, чтобы полюбили? Ты ведь боялась, что они отвергнут тебя, если ты будешь самой собой! И тебе ведь хотелось оставаться загадочной для них, такой, чтобы они всегда тянулись к тебе, тебе хотелось скрывать от них свою суть, чтобы они еще больше думали о тебе, чтобы говорили о тебе и любили тебя, не так ли? Чтобы ты осталась для них вот такой вот единственной и неповторимой нимфой, второй которой среди них уже никогда не будет! Чтобы ты продолжала им нравиться, несмотря ни на что. И чем это отличается от того, если бы ты использовала силу своей крови, чтобы вынудить их тебя любить?

Раскаяние, огромное, словно зеленый океан с бездонными волнами, вдруг накрыло Найрин с головой, сметая прочь всю ее ярость, раздражение и горечь, все ее слезы, все ее неприятие. Все это было вызвано лишь одним: ее нежеланием принять себя, ее стремлением продолжать всем нравиться. И это было так… так… низко! Так глупо, так бесконечно слабо!

Найрин вдруг ощутила, как в груди что-то лопается. Словно барьеры, что она так долго вокруг себя выстраивала, начинают трескаться и рушиться один за другим. С грохотом обваливались эти толстенные каменные стены из любви к себе, из героического «я не такая, как все, жалейте меня!», рушились доходящие до небес бастионы ее гордыни и милостивого желания всех спасти, ее непроходимые бездонные рвы из ее силы и особого предназначения, из ее желания быть единственной и неповторимой для них всех. И когда все это рухнуло, обратившись в пыль, слабый ветерок подхватил ее и унес прочь, не оставив больше ничего. А вместе с ним исчезло и ощущение вечно стиснутой, вечно свернутой кожи.