Пропитанная чем-то, темная водолазка прилипла к животу, и Моисей накрыл мокрое пятно ладонью. Только сейчас Фрэя заметила Лотайру, стоящего над своим господином. В хрупких пальцах он сжимал крупный резак, заляпанный кровью. Кровь капала на траву рядом с Моисеем.

– Нет… так не должно быть! – прошептала Фрэя, на подгибающихся ногах прокладывая себе дорогу. Упала на колени, повалилась на землю. Протягивая руку к Моисею, приподнялась на локте.

– Хотела отобрать у меня Маю? – прошептал Лотайра, глядя на нее покрасневшими глазами. – Хотела отобрать у меня Моисея? Зачем вмешалась?! Я знал, что вы без ума друг от друга, сразу понял, как только увидел тебя в лесу!

Его волосы слабо развевал ветер. Луна высвечивала обнаженные ноги в разрезе кимоно.

– Моисей, ты… ты так смотрел на неё! Почему ты на меня никогда не смотрел так?! Почему она?!

Девушка опустила взгляд на мужа. Пресс Моисея дрожал, лицо посерело, в глазах блестели слезы.

– За это я убил тебя! Ты не должен был влюбляться в неё! Ты даже не мог коснуться её… ты молчаливо терпел. Ты понимал, узнай я о твоих чувствах, и кто-то из вас не проживет еще один день.

Отняв руку от холодной ладони Моисея, Фрэя посмотрела на свои пальцы. Кровь. Ткань пропиталась насквозь. Мужчина подавился кровью, и по губам потекла темная густая влага. Часто всхлипывая, она сама начала задыхаться.

– Мой отец… мой создатель… Почему она? – бормотал Лотайра. Безжизненный голос проигравшего.

Фрэя не замечала огня вокруг, не слышала…

Осторожно подняла смуглую ладонь. Серебро кольца стало багровым от крови. Из глубокой раны внизу живота выплескивалась кровь. Попыталась отодрать приставшую ткань, получилось, но не сразу, ладони стали скользкими от крови Моисея. Пресс подрагивал. Запрокинув лицо к небу, он пытался дышать, глотая кровь. Фрэя опустила пальцы на разорванную кожу, зажимая кровоточащую рану, почувствовала теплые склизкие внутренности.

Вскоре и голос Лотайры затих.

Мужчина давился беззвучным хрипом, проталкивая кислород по легким. Левая рука повалилась на траву. Фрэя обхватила его лицо окровавленными ладонями, поглаживая бархатистую кожу щек.

Дрожь усилилась, и Моисей надрывно всхлипнул. Заглянула ему в глаза. Где-то в глубине кроется иная сущность. Мужчина запрокинул голову, застонал, обмяк, сотрясаясь всем телом. Нащупала его руку, погладила, коснулась крошечных волосков, вставших дыбом.

Сколько бы она ни пыталась зажимать рану, кровотечение не прекращалось, в отверстии показались внутренности. От тяжелого влажного запаха начала кружиться голова.

Моисей некрепко сдавил запястье, опуская на девушку взгляд. Его влажная ладонь прилипла к её коже. Дрожь медленно стихала, кожа его становилась холоднее. Фрэя коснулась губами смуглой щеки, пытаясь вернуть остатки тепла в ослабевающее тело, пыталась разогнать кровь и вернуть бледнеющей коже здоровый оттенок. Отдать ему немного жизни, подарить своё дыхание… Скользя губами по щеке, тонкому носу, мягким губам… Неужели у мужчины могут быть настолько мягкие губы, что хочется их целовать вновь и вновь?..

Прижалась всем телом, зарываясь лицом в его чуть влажные волосы. Человеческий глаз не улавливает и десятой доли их цветовой гаммы. На Земле не бывает подобных оттенков.

Щека гладкая… не пахнет кожей. Как можно было заблуждаться? Моисей не был человеком. Его запах как талый снег и аромат холодного ветра из тех мест, откуда изъяли жизнь, где лишь земля и лес. Где нет эмоций, нет горя.

Японец поднял руку, перебирая пальцами складки её одежды, касаясь бедра, спины. Слышен шорох от прикосновения. Ухватился пальцами за рукав.

На губах осталась кровь, когда поцеловала Моисея в подбородок, прижалась ко рту, вдыхая его кровавое дыхание. Водя правой рукой по волосам, вытерла испарину со лба, очертила густые брови. Мужчина разжал красные от крови губы. Он уже не мог говорить, но Фрэя могла сказать всё за него, они ведь понимали друг друга без слов. Она не замечала текущие по щекам слезы, продолжая целовать Моисея. Она делала бы это вечно. Кровь закапала на подбородок, попала под воротник, стекая по голой шее, но Фрэя лишь крепче прижалась к умирающему мужу. Свет окутывал его фигуру, скрывая пожар и шум, девушка могла купаться в этом свете, пока тот не померк, медленно, как догорает свеча на рассвете.

*

Розоватый оскал луны сменился утренней голубоватой дымкой, туманом встающей между обгоревших деревьев. Наконец, благодатная тишина.

Когда пожар охватил весь дворец, на луг спустился четырехкрылый фатум. Багряные перья подрагивали от мощи огня, но не причиняли нежной коже никакого вреда. Горели кусты и трава под ногами, трещали ветки.

Моисей – энергия – как воздух, либо он есть, либо его нет, воздух нельзя убить, воздух не имеет срок, его можно только испарить. Чтобы убить энергию, надо её выкачать, тогда оракул исчезнет и переродится в чаше Первоистока сгустком энергии, способной на модификацию. Как пластилин в руках человеческого ребенка.

Моисей предвидел, что однажды оракулам понадобится нечто, способное их обезличить – оголить первозданную суть энергии – создал орудие: Цицерона, тело которого способно генерировать оружие, высасывающее энергию из оракула с помощью пока неизвестного человечеству металла.

Могущественного оракула убил извлеченный из тела ученика резак. Выкачал жизнь, как воду спустил в канале. Не жизнь – пребывание в мире.

Лотайра упал на колени перед своим создателем, отбрасывая резак в огонь. Пламя соприкоснулось с кровью и не тронуло лезвие.

Лотайра обнял Моисея за плечи и устроился рядом, уткнувшись лицом в его плечо.

Блики переливались на крови, обогревшей резак. Моисей всё своё существование лелеял идею создания оружия, способного вернуть сильнейшим детям Первоистока – оракулам – их первоначальную форму. Тайно удерживал рядом с собой то самое оружие – отчасти оракула, отчасти стража.

Создатель и его величайшее творение. Возвышенный оракул и страж, словно кисть и пальцы – неразделимы.

Аконит наблюдал за ними, слушал, как воет огонь, как затихает дыхание Лотайры, или, быть может, Цицерона…

Эпилог

Полугодом ранее. В реальном времени.

Ощущался приход лета. Жаркое солнце проникало через боковое стекло в салон, прогревая сиденья.

Похоже, закончилась самая долгая ночь в жизни Маю. Болели искусанные накануне губы.

Все тревоги позади.

Яркий свет согревал и убаюкивал.

Поездки на такси уже вошли в привычку. Шоссе лоснилось от пролитого утром дождя. Слева за мостом проплывал лайнер. Утро в Нагасаки. До вылета еще есть время.

Скоро они вернутся домой, и события прошлого уйдут, как страшный сон.

Послышалось шуршание блестящей подарочной обертки, и мальчик скосил взгляд на руки брата.

– Пожалуйста, открой, – прошептал на ухо дорогой голос.

Выровнявшись, Маю взял подарок и отогнул край бумаги, потом смелее развернул и отложил обертку. Небольшая круглая коробочка из темно-синего бархата. Мальчик многозначительно взглянул на Эваллё, молчаливо говоря: «Ты, наверное, шутишь?».

– Открой, – брат коснулся еще щеки, очень медленно провел тыльной стороной ладони, теперь у них много времени, целая вечность.

Держа коробочку на весу, Маю поднял крышку. Сглотнул, поднося подарок ближе к глазам, возможно, самый ценный, что ему когда-либо дарили.

Старший брат забрал коробочку и извлек на свет кольцо. Два оттенка золота.

– Давай поженимся? – прошептав это, Эваллё поднёс палец к губам.

Лицо брата заливало солнце.

Мальчик глубоко вздохнул.

– Просто надень его.

Словно боялся поранить. Бережно обхватив ладонь, Эваллё погладил кожу, покрытую редкими веснушками, поцеловал безымянный палец и надел сверкающее в утреннем солнце кольцо.

– Возьмешь мою фамилию, чтобы уберечь родных от сплетен, – шептал брат, щекоча губами тыльную сторону ладони. – Обещаю, я дождусь твоего совершеннолетия. Шестнадцать – это не навсегда.