Неожиданно ветер донес до слуха чьи-то шаги, и Сатин резко обернулся, не отпуская поручень. На помосте, в десяти шагах стояла маленькая фигурка. Мужчина выпрямился, делая шаг по направлению к незнакомцу. Если это враг, то лучше быстро с ним разобраться, чем отсиживаться в тени. Фигура тоже пошла навстречу, неторопливо, точно сомневалась.

– Кими но дарэ ва? [Кто вы?] – негромко произнес Холовора, ощущая, как ветер сносит кимоно и дует по голым ногам.

– Всё еще пишешь музыку? – вопросом на вопрос ответила женщина тонким сопрано, она говорила по-фински, что само по себе было дивом чудесным. – Твой голос, я погляжу, всё такой же звонкий, как и двадцать лет назад.

За деревьями – хоть глаз коли темнота, жизнь там обрывается.

Женщина ступила вперед, понемногу её миниатюрная фигура начала принимать ясные очертания. Волосы, собранные в пучок, растрепались, и несколько прядей парило у лица.

– Зачем ты пришел? – с явной агрессией в голосе выдала женщина.

Холовора остановился, в удивлении распахивая глаза, собеседнице это не понравилось, и она зашипела:

– Убирайся, чудовище! – мелькнуло что-то злобное, старческое, но через мгновение голос снова зазвучал как положено леди из высшего общества. – Что ты разнюхиваешь здесь? – двинулась к нему неровной походкой, скользя ладонью по деревянному поручню.

Налетел сильный ветер, всколыхнув кимоно. Сатин сжал кулак.

– Это ты… Ты пришла… – слова застревали в горле, срываясь в высокий звук. – Мама…

– Не зови меня так, монстр! – заорала женщина хрипло, сгибаясь под весом собственных слов.

– Нет… – покачал головой Холовора, поражаясь гневу матери.

– Заткнись, Оскель! Закрой свой грязный рот!

– Нет, мама… – мужчина отступил назад, чувствуя, как в груди поднимается ледяной вихрь. – Моё имя Сатин. За что ты меня так ненавидишь?

Галина влепила ему пощечину.

– Отродье, ты смеешь зваться именем моего несчастного сына! Ты украл у меня сына!

Он помнил – волосы матери светло-русые, как у его сыновей. Сейчас у корней проглядывала седина.

Ухватившись крепче, чтобы не упасть, Сатин продолжал медленно отступать, не веря своему ужасу.

– Не надо, мама… прошу тебя, не надо меня ненавидеть. Ты же моя мать. Ты должна заботиться обо мне.

– Не сына я вскормила, а чудовище! – подавилась злобой крохотная женщина.

Всё как в ожившем кошмаре.

– Мерзкая тварь! Я знаю, что ты сделал! Верни мне сына! Верни, чудовище! – схватила его маленькими руками за воротник. От неё исходили волны угрозы, первой реакцией было защитить себя.

– Нет! – Но разве может ласковая, любящая мать причинить сыну вред? – Я не понимаю, мама…

Еще один удар рассек воздух.

– Жалкая шлюха! Мой сын не продал бы свою девственность! Никогда бы тебя не видеть! Ты жалок!

Душа словно обмерла. Это же его родная мать! Почему она так ожесточена на него?

– Оскель, Оскель… – Галина разразилась злыми рыданиями, колотя его по лицу. – Как я ненавижу тебя! Ты отнял у меня Сатина, моё сокровище! Он только родился, а ты… Монстр!

– Мама, прости меня. Я не знаю, о чем ты говоришь. Это я – Сатин, и я люблю тебя, – бормотал мужчина как во сне, даже не пытаясь отбиться от её нападок. Она – мать, он не смеет даже оттолкнуть её. Она дала ему жизнь.

– Нет-нет, ты – Оскель! – выплюнула она как что-то постыдное.

Не может быть! Хотелось закрыть глаза, чтобы не видеть её перекошенного от ярости лица. Сатин покачнулся, разжимая пальцы.

– Ты всегда был ублюдком! Надо было убить тебя в детстве! Почему я этого не сделала?!

Нет… нет, НЕТ!! Почему?! За что такие слова?!

Она схватила Сатина за волосы, намереваясь столкнуть его вниз. Нет, она не может, Галина ведь души не чает в своем сыне.

– Он… он… – задыхаясь, протолкнул Холовора.

– Ну, говори, чудовище! – женщина толкнула его к краю.

– Он во мне. Ты хочешь убить нас обоих?

Её хватка разжалась, Галина отвела маленькую ладошку, отшатываясь. Каблуки глухо стукнули по дереву. Ярко-накрашенные губы задрожали, хрупкий острый подбородок затрясся.

– Уходи скорее, здесь опасно находиться. – Даже если они больше не свидятся. Главное, она будет далеко от источника угрозы.

Но никто не желал слушать.

– Как он… выглядит? Мой сын – как он выглядит?

– Как я.

Сатин опустился на колени и согнулся пополам, прижимаясь локтями к доскам. Утрата, отчаяние – давили на плечи. Утрата близкого человека еще при жизни – это невыносимо терпеть. Ему даже не дали шанса.

– Я… не… Оскель, – проговорил мужчина, понимая своё бессилие. Спина едва дрожала. Ветер скрипел в деревянной конструкции. – Прости, мама. Я настолько тебе противен…

– Ты не должен был приходить ни в наш мир, ни ко мне.

– Я знаю. Прости меня.

Подняв лицо, он с болью взглянул на мать.

Её грудь поднималась и опускалась от частого дыхания. На округлом лбу проступили морщины.

– Тебе никогда не заполнить пустоты от потери сына, кем бы ты ни был, – бросила эти слова ему в лицо. – Ты навсегда умер. Ты умер, когда только родился. Я не должна была позволить этому продолжаться, – она накрыла глаза ладонью, но подбородок выдавал её боль. – Как я прожила тринадцать лет, не подозревая о твоей лжи? Как я не почувствовала, что меня дурят?

Развернулась спиной.

– Я видела твоё дитя. Девушка – вылитая ты. Она даже двигалась, как ты. Во второй раз я не ошибусь.

Пошатываясь, она направилась к лестнице, не оглядываясь и больше не окликая его.

Щеки оказались мокрыми, проведя по ним пальцами, смахнул слезы. Еще миг и изо рта вырвался низкий, почти звериный вопль. Сатин уткнулся лицом в доски, давая волю нахлынувшему отчаянию.

Он – сын Галины Холовора, он знал это, думал, что знает. Будто кожу содрали заживо.

Прости…

Зашумел в голове знакомый голос, мягко обволакивая сознание, от чего становилось сложно думать.

Сатин. Нам никогда не изменить сущего.

Она наскочила на него совершенно случайно. Успел заметить лишь складки серого плаща. Поначалу Сатин даже хотел извиниться, до того момента, как узнал девушку.

– Сатин! – выдохнула Фрэя, задыхаясь от быстрого бега. – Боже мой, это ты, Сатин!

С такой силой рванулась к нему, что сумка слетела с плеча и упала на землю.

Тео отступил в сторону.

– Как ты здесь… Что, что… – бубнила она, не поспевая за собственным языком.

Правой рукой обхватил её за спину, зарываясь лицом в складки плаща.

– Нашел тебя… – с неимоверным облегчением простонал Сатин.

– Это ты! Ты был там, на площади!? – девушка сжала его пояс, обвивая руками за талию. – Я видела! Ты танцевал! Это был ты! – всё говорила и говорила она.

– Пошли… – поцеловал её в щеку, увлекая за собой, в лес, прочь от языков огня, пляшущих в каменных чашах, прочь с глаз. – Я проведу тебя.

– Ты искал меня, – краткий взрыв радости смешался с новым звуком – чей-то напевный выговор. Мужчина говорил по-фински:

– Как ты намерен вывести её, смертный?

Сатин поднял глаза. К ним с дочерью приближалась высокая фигура, обвеваемая теплым ветром, несущим почти ощутимую сладость. За спиной существа переливался, перекатывался, дробился, рассыпался дождем яркий свет, придающий фигуре и пейзажу за её спиной странное, колеблющееся свечение, как если смотреть на мир из-под толщи сияющей воды. Ночь за спиной существа налилась золотом, сверкала и переливалась изумрудным, серебряным, лазурным тонами с алыми проблесками.

Девушка, не разжимая рук, повернулась на колебание света.

В центре сверкание словно было рассечено вертикальной линией, и создавалось впечатление, что там почти слившийся, до того узкий коридор.

– Как? – повторило существо, исторгая из-за спины теплый, обволакивающий, как сон, нежный свет. Казалось, слышно, как струится вода, как разливается неведомая музыка в его бликах. – Ни один смертный не способен проникнуть в мой лес.

Фрэя вздрогнула, и Сатин опустил взгляд на её макушку, после чего бегло переглянулся с Тео.