Моисей открыл крышку неожиданно погасшей лампы и с деловым видом занялся фитилем, словно то обстоятельство, что ему желали смерти, его ничуть не заботило. Та циничность, с которой он воспринимал её, выводила девушку из себя, но разве не она первая начала его недооценивать и посмеиваться над его внешностью, в которой просто не могла отыскать изъяна? Рука со шпилькой медленно опустилась. А он еще молодец: спокойно реагирует на оскорбления. По комнате растекался пряный запах кардамона, едва ощутимо покалывая губы и оставляя на них остроту вкуса. Какое-то странное вещество… ароматические пары? Жар лампы разогревает запах? У Фрэи закружилась голова, и она сжала челюсти.

– У камней есть душа. Ты ведь буддистка, это есть и в вашей философии, – гладкие губы изогнулись в тонкой усмешке.

Фрэя сосредоточилась на его лице, уверенная, что на его губах тот же вкус, что и на её. Но от осознания того, что она думает о его губах, стало вдвойне хуже, как будто она проиграла какую-то битву.

– Я невнимательно слушала на уроках. Да что ты понимаешь в нашей философии?! Ты мне всё время врешь! Даже фамилия твоя противоречит твоей лживой бессердечной бездушной натуре! – плевалась словами, как колючками. – Но… если, как ты утверждаешь, в нас столько общего, зачем ты гонишь меня? – ей сложно стало произносить его имя, будто это оказалось ругательное слово, или просто оно зазвучало теперь так же фальшиво, как и приторный голос его господина и повелителя. Приторный, как эта простая и уютная обстановка, умышленно не нагнетающая цветовая гамма, приторный, как излишне сексуальное шуршание кимоно и трепыхание дорогих тканей на ветру, удушающе-приторный как велеречивые засахаренные речи, все эти томные взгляды, которыми награждал её Моисей, будто орденами особого почета.

– А ты и вправду язва, Фрэя. – Он оторвался от своего занятия, глянул на служанок, отступивших к дальним дверям, и быстрым шагом направился к ней. Девушка рефлекторно попятилась, она и не представляла, что ноги способны выписывать такие кренделя. – Посидишь у себя и подумаешь над своим поведением. Я велю, чтобы ужин тебе сегодня не приносили, возможно, тогда в твоей голове освободится место для небольшого раздумья на тему, какая ты плохая девочка, – схватил её за левое запястье, намереваясь потащить за собой. Её окутал слабый, но стойкий аромат горного воздуха, талого снега и хвои. Пару секунд Фрэя смотрела на его пальцы, потом моргнула.

– Пусти меня! – рванулась, но Моисей и не думал разжимать хватку, повлёк её к выходу. – Отпусти руку! – девушка уперлась каблуками в ковер, отклоняясь назад всем корпусом, Икигомисске дернул её на себя, и Фрэя, едва не упав ему на спину, покачнулась, но устояла.

– Депрессирующая дурочка.

Фрэя оторопела, услышав его шипение. Она своим ушам не поверила, но это действительно было шипение. Растерявшись, она споткнулась и ударилась лицом о его спину. Зубы заныли, щека впечаталась в горячую претвердую спину. Девушке показалось, что она уловила запах его кожи, пропитавший пиджак. Занесла руку с правого бока. Ну, посмотрим, какой он непробиваемый. Вогнала шпильку в широкую грудь. Мгновенно пришло осознание. Фрэя отшатнулась и отступила, неровным шагом увеличивая дистанцию между ними. Она не ожидала… что его броню так легко пробить… нет, не это! Ужаснуло то, как реально оказалось причинить боль, как близко. Своими руками – не так как из рогатки… Чувствуешь трепет…

– Еще ни один человек так не выводил меня, как ты! – зло воскликнул Моисей, разворачиваясь к ней вполоборота и выдергивая из испорченного шелка тонкую шпильку, только слегка поморщился. В его словах было столько горечи, как будто она собственноручно плюнула ему в душу. Похоже, Моисей был обижен на неё гораздо сильнее, чем она на него. Смуглые пальцы легли на небольшое влажное пятно на рубашке. – Отведите эту ненормальную в её комнату! Видеть её не могу! – бросил на ходу служанкам, шумно раскрывая двери, добавил пару фраз на «цокающем» шустром языке, сшиб двери друг о друга и покинул гостиную. Те слова прозвучали как обжигающая пощечина.

Чувствуешь трепет, чувствуешь, как убиваешь…

Она хотела попросить прощения за шпильку, но язык как-то всё не поворачивался.

«Прости, прости, прости, прости», – мысленно твердила Фрэя ему вслед, не решаясь раскрыть рот.

– Идиотка!

Низкий звучный голос Моисея еще долго преследовал её. Он что и в самом деле обиделся на неё? На минуту Фрэя даже забыла, что находится в логове врага, так велико оказалось потрясение, но скоро к потрясению примешалась гордость. Она дала отпор. Её маленькая победа.

– Вы такая смелая, госпожа. На господина Икигомисске мы даже смотреть не решаемся, он очень зол, – зашептала японка трепещущим голосом, с глазами, похожими на кофейные зерна. – Господин Икигомисске хоть и добр с нами, но он здесь всех в узде держит, – тревога в голосе отразилась и на побледневшем хорошеньком лице.

– Вот как, а я-то с ним чай пила.

Фрэя с удивлением рассматривала худенькие узкие плечики, обернутые многослойным кимоно. Девушки были ниже на целую голову и такие тоненькие… Служанки красивы, хорошо одеты, накрашены, сыты. Фрэя была приятно удивленна своему окружению, но по-прежнему ломала голову над странностью этого царства и его востроухих обитателей.

– Господин слушает только нашего повелителя и никого больше. Хорошо, что вы здесь, вы сможете его образумить, – добавила вторая девушка тихо, не сводя с неё блестящих глаз. – Я еще не видела, чтобы господин спускал с рук подобную дерзость.

– По вашим словам так здесь совсем житья нет, – упавшим голосом пробормотала Фрэя, поднимая с пола шпильку и стараясь не дотрагиваться до окровавленного конца.

К ней приблизилась служанка, заговорившая первой.

– Это не так… то есть, простите, госпожа… Нам не следовало так говорить, просто…

– Мы оказались в одинаковом положении, и вы думали, что я смогу вас понять?

Совсем перестала понимать, что творится вокруг. Сейчас нет времени на сомнения… здесь Лотайра… Может, это и на руку, – задумалась она, поворачиваясь к сёдзи, через которые вышел Моисей.

– Я не собираюсь становиться чьей-либо марионеткой, извините меня, но в общем и целом мне плевать на то, что здесь устроил ваш повелитель и его слуга. Они думают, что вся жизнь – игра, но спектакль хорош только на театральных подмостках.

Ей захотелось оплевать Моисея: сказать, что он трусливый, раз прячется за маской притворства, но по какой-то непонятной причине не хватило духа на это.

Служанки не смотрели на неё раболепно-доверчивыми глазами, они были просты и вежливы. Пришлось признать, что кто бы ни выбрал для неё этих девушек – у него безупречный вкус. Здесь не так уж и плохо, немного терпения и она сможет прижиться во дворце. Хорошо хоть в подземелье не закрыли. Очень повезло оказаться здесь. Говорят, это самое защищаемое место во владениях Лотайры.

Фрэю повели широкими ярко-освещенными коридорами. Смотря по сторонам на песочно-оранжевые кипарисовые стены, она точно видела сценические полотна, за которыми перемещались фигурки, отбрасывая причудливые тени на плотную ткань; если бы она дотронулась до стены, та рассыпалась бы от её прикосновения, как старый хрупкий пергамент, подсвеченный маслянистыми лампами, но, конечно, это лишь иллюзия, и стену так просто не вспороть, и уж тем более она не развалится от одного прикосновения. Оранжевый цвет создавал впечатление языков пламени, скрытых за стенами. Оттенок песка напоминал волосы Моисея, когда солнечный свет насыщал их матовыми переливами, и темными, и светлыми, как хорошая краска для волос, из-за чего казалось, будто в его волосах есть и карамельная нуга, и цвет сакуры, и красной глины, и оттенки орехово-кремовой пасты.

В центре комнаты лежал ковер, подстеленный под высокую кровать с обычной подушкой на пуху. Голубые и синие тона – как если бы перед глазами разливалось море; черные геометрические узоры на постельном белье и ковре точно составляли орнамент одной картины. Светлое дерево под ногами казалось пористым. Еще одна зрительная иллюзия, призванная придать яркости, света и простора, в то же время глубина синего и насыщенность черного позволяли оценить вместительность и протяженность помещения. На стене, смежной с ветровой, висело громадное полотно, выполненное в серых, лавандовых оттенках, сивых и цвете седины. Пейзажный набросок, способный спасти деревню от голода, но ему нашлось место на стене этой комнаты. Большое окно с продольной перегородкой на уровне головы. На ковре – набор подушек, прямо под окном – невысокий резной стол из того же светлого дерева ильм, с волнистыми, будто сотканными из тонких волокон, древесными узорами, что и вся мебель в спальне, а также пол, потолок и стены.