Его поразило лицо Маю, полное недоверия, будто это сам Сатин сейчас сочинял что-то. Наверное, он был для сына последней надеждой оправдать своё преступление. Встретившись с взглядом отца, Маю как будто оцепенел. Его щеки пылали, в глазах стояли слезы.

– Хорошие друзья помогут ощутить себя увереннее. Крепкая мужская дружба помогает залечить душевные раны. Ты можешь забыть своё глупое увлечение, но ты никогда не забудешь настоящего друга.

– А он мне дороже, чем настоящий друг. Если бы на моем месте сейчас сидел брат, ты бы тоже назвал его озабоченным подростком? Да нет, конечно, ты бы трясся над ним, а то вдруг ты скажешь что-то не то, и Эваллё станет плохо или он потеряет сознание… ты бы все равно повернул всё так, что это я в итоге окажусь виноватым. Но, папа, ведь люди не виноваты в том, что любят кого-то. Это делает нас невиновными.

Мальчик резко отвел лицо к окну.

После горячей тирады сына Сатин заговорил уже более спокойным голосом:

– Маю, если тебе на самом деле необходим приятель, найди себе кого-нибудь среди одноклассников, ты сразу почувствуешь прилив сил.

Тот не изменил позы, продолжая упираться локтями в стол, мальчик рассеянно глядел в окно.

– Ты – лучше, чем все мои одноклассники вместе взятые.

Несмотря на примитивизм, отчего-то эти слова Маю запали в душу. Наверное, нужно было хоть как выказать свою благодарность, но Сатин не нашелся со словами, обещая себе, что после обязательно.

В их диалог вклинилась юная девушка, интересовавшаяся, виделись ли они с Сатином раньше. На неожиданно зазвучавший голос Маю поморщился, точно не хотел, чтобы сюда вмешивался посторонний человек. Мужчина покачал головой, и когда девушка ушла, продолжил:

– Но я не смогу быть с тобой постоянно. Я только удивлен, почему раньше не обратил внимания на твою влюбленность в брата.

– Наверное, потому что ты был сильно занят, – пролепетал мальчик с придыханием. В его глазах по-прежнему блестели слезы, но Маю не пытался их смахнуть.

Мужчина пропустил вздох, его рука заметно дернулась, и Холовора поспешно опустил ладонь на колено. Другая рука коснулась подбородка быстрым и каким-то нервозным движением.

Прожевав пончик, Сатин немного поостыл.

Оба были увлечены своими мыслями, как вдруг на столе завибрировал мобильник. Рабия спрашивала, когда ей начинать упаковывать подарочное жаркое для вечера. Пока Сатин набирал ответ, Маю отслеживал все его действия ревнивым взглядом.

– Даже сейчас ты не можешь сидеть спокойно, потому что куда-то торопишься.

Говорить становилось труднее, Сатин спустил очки на кончик носа и сдавил переносицу.

– Переспав со своим братом, ты не отправишь того в ад, – пропустил мимо ушей реплику сына Холовора. Не соображая ничего от головной боли, Сатин усмехнулся, можно подумать, он нарочно провоцирует Маю своими словами на дальнейшие глупости. – Вся эта религиозная муть яйца выеденного не стоит. Самое страшное, что произойдет, – так это лишь то, что кто-то из вас будет испытывать потом сожаление. Но ты не позволишь себе наплевать на семью. Слышишь меня? Это мерзкое увлечение пройдет само собой, нет нужды ради сиюминутного увлечения класть на жертвенный алтарь свое будущее. Ты не представляешь, как юношеский порыв способен испортить дальнейшую жизнь, если ни кардинально её перестроить.

– Как будто ты знаешь.

– Я?

– Расскажешь? Ну про порыв…

Тут уже Сатин растерялся, не ожидая, что Маю прицепится к этим его словам. В тот момент он пожалел, что здесь не продают алкоголь, хотя бы баночного пива, на худой конец.

– Не обо мне сейчас речь.

– Почему ты думаешь, что я это перерасту, может быть, я всю жизнь шёл к этому моменту? Ты считаешь, что я хуже других?

– Нет, я так не считаю. Для меня ты остался прежним. Но что ты от меня хочешь? Чтобы я в здравом уме разрешил вам… что, встречаться? Детей завести?

– Эваллё здесь вообще ни при чем. Вся ответственность за случившиеся целиком на мне. Эваллё даже не догадывается о моих чувствах, а если узнает, то возненавидит, ты доволен?

– Если вы с братом начнете ненавидеть друг друга, разве я смогу быть доволен? Получится, что я сам воспитал в сыновьях презрение друг к другу, думаешь, мне от этой мысли станет легче? Попробуй меня понять, трое моих детей – самое бесценное, что у меня есть, и вдруг я становлюсь свидетелем того, как ты… – в буквальном смысле язык не повернулся сказать такое, но Сатин полагал, что выражение лица само всё скажет Маю. – Допустим… ты любишь его не как брата и уже готов разрушить нашу семью ради этой надуманной любви, нет, дай мне договорить!

– Я его что, нагибал? Ты это видел, да?

Мужчина жестом оборвал протест сына.

– Ты хоть представляешь, что в такой ситуации должен испытывать я? Ты ни во что не ставишь то, что сделали для тебя мы с Рабией! Разве мне приятно видеть, как ты убиваешься сам и отравляешь жизнь своей семье? А если бы не я узнал, а кто-то посторонний, например, директор твоей школы?.. Считай, что в этот раз тебе повезло, но в другой раз на моем месте может оказаться совершенно чужой человек, который даже разбираться не станет. Если всплывет хотя бы часть правды, то последствия уже затронут нас всех, включая Эваллё, который тебе так дорог.

Стремясь успокоиться, Сатин заговорил медленнее:

– Вы с братом всегда были ближе, чем обычные дети, несмотря на разницу в возрасте, мне казалось, это обычное стремление младшего брать пример со своего брата, и я рад, что ты не старался походить на меня. Я настолько неправильно прожил свою жизнь… а теперь природа решила отыграться на вас с Эваллё.

Сатин не знал, как повел бы себя на месте Маю, у него никогда не было ни братьев, ни сестер, ни близких, ни двоюродных, позже стало известно, что он родился едва живой, словно всё было против его появления на свет, словно его и вовсе не должно было рождаться.

О чем сказать сыну, вбившему себе в голову большую, грязную любовь? И так ли Сатин верил в учебно-воспитательные методы и психологические тренинги, на которые подписал Маю? Подростку необходимо было отвлечься на что-то постороннее, а не прокручивать в голове всю эту грязь.

Для полной ясности, следовало поговорить со вторым сыном, но времени сегодня было в обрез. Сатин не слишком верил словам Маю, когда он пытался взять ответственность на себя, не могло быть, чтобы у Эваллё не было на этот счёт никаких мыслей.

– Сатин, это не твоя проблема…

– Я знаю, что на самом деле ты не собирался никому навредить, но я хочу, чтобы к своим рукам, гениталиям и прочему ты подключал иногда голову. Станешь взрослым, тогда можешь попробовать убедить меня в том, что такая любовь имеет право на существование.

– И ты меня выслушаешь?

Голос ребенка прозвучал робко – это не голос человека, способного взять на себя ответственность за инцест.

– А у меня будет выбор? Я не стану отказываться от сына, только из-за того, что он раз ошибся. Сейчас будь добр направь свою энергию куда-нибудь в другое русло. Ты можешь испытывать к брату теплые чувства, церковь Эваллё этого не запрещает, но мешать кровь… – Сатин выпустил долгую струю воздуха, прикрывая на мгновение глаза. Боль стала невыносимой, точно что-то прорезало себе дорогу из черепа наружу, путая мысли.

Может быть, это он не прав, и Маю по уши влюблен в своего брата?

Сатин снял маскирующие очки и, прикрывая с одной стороны лицо ладонью, сосредоточился на звуке голоса Маю.

– Сатин, ты в порядке?

– По-твоему после того, в чем ты признался, я еще могу быть в порядке? Проклятье, Маю! – хрипло прошептал Холовора, накрывая лоб ладонью. Навалившись на подлокотник, мужчина коснулся век, как будто у него вдруг заболели глаза.

– Голова? – участливо поинтересовался Маю. – Сильно болит?

Весь последний месяц он живет на таблетках.

Упаковка осталась в машине…

– Принеси, пожалуйста, цитрамон… в бардачке лежит такая плоская коробочка, – пробормотал Сатин, потирая пальцами виски и нашаривая под беретом Маю брелок с ключами от джипа.