— Ревную? Я? А-ха-ха-ха! Да делай ты что хочешь, маркиза Рейес! — хохоча, Эстелла убежала в сад и некоторое время мрачно глядела на клумбы, разорённые Мисолиной.

На самом деле Эстелла ни капли не ревновала. На Маурисио ей было плевать, но её бесила свинячья неблагодарность Мисолины. Вот как так можно? Её приютили из жалости, а она в открытую соблазняет мужа родной сестры.

Но Маурисио сделал свои выводы, приняв всё за чистую монету. Неделю он заваливал Эстеллу подарками: цветами, платьями и ювелирными украшениями. Эстелла была раздосадована. Неужели он правда счёл, что она ревнует к Мисолине? Ну почему ей так не везёт? Если бы он обратил внимание на эту дуру, Эстелла бы дала ему развод и покинула бы этот дом. Но Мисолина маркизу была до фонаря, хотя на зло Эстелле он пару раз с её сестрицей заигрывал. Эстелла откровенно смеялась над ними, но и это не помогло. И Маурисио удвоил натиск, подарив ей шёлковое платье с сапфирами. При виде необыкновенной красоты камней Эстелла ощутила в груди боль. Синие-синие сапфиры — сверкающие кусочки вечернего неба — напомнили ей глаза Данте. И она расплакалась; слёзы её капали на нежный шёлк, сияя не хуже драгоценных камней. Маурисио был озадачен такой реакцией. Но (Эстелла отметила), он больше не дарил ей ни меха, ни перья. Надо же, запомнил урок! Да и насиловать её он нынче не пытался, даже в комнату к ней не заходил. Неужели удар по голове вправил ему мозг?

Эстелла слабо верила в «исправление» Маурисио. И ещё её волновала судьба Данте — сомнения в том, что Маурисио что-то с ним сделал, в её душе не утихали. В конце концов, она спросила Маурисио напрямую: что он сделал или собирается делать с Данте.

— О чём вы говорите?

— Как это о чём? — Эстелла сузила глаза, меча ими молнии. — Я вас спрашиваю, что вы сделали с Данте?

— Данте? — потёр виски пальцами Маурисио. — Данте... Данте... что-то знакомое... А кто это?

Ах, вот как?! Значит, он решил прикидываться беспамятным! Рассвирепев, Эстелла смахнула со стола в кабинете все бумаги и ушла. Теперь-то она убедилась: Маурисио затеял что-то недоброе.

Дни тянулись за днями, и Эстелла, несмотря на злые чудачества Мисолины в виде выкрашенных охрой дверных ручек или испорченных туфелек, впала в апатию. Её ничто не радовало. Она живёт не своей жизнью, жизнью пустой и бессмысленной. Какой-то замкнутый круг. Она, как та лошадь, что ходит по цирковому манежу, и нет у её пути ни смысла, ни начала, ни конца.

Но перемена пришла сама, когда её никто не ждал. Однажды утром в замок Рейес явились дамы из Городского Комитета Милосердия. Это были Беренисе Дельгадо и две её столь же нудные и бесформенные подружки.

Эстелла люто ненавидела всех этих моралисток и праведниц. Но, пригласив их в гостиную, она полюбопытствовала: а что им надо. Дамочки, перекрикивая друг друга, объявили, что в связи с наплывом больных в госпиталь, санитары, доктор Дельгадо и чумные доктора не справляются. Так что отныне все замужние дамы и вдовы из любого сословия должны работать в госпитале.

— Ох, маркиза, мы узнали, что вы немного занимались медициной, — вкрадчиво сказала Беренисе Дельгадо. Её двойной подбородок колыхался при каждом вздохе.

— Немного? — фыркнула Эстелла оскорблённо. — Я закончила Медицинскую Академию! Я фельдшер!

— Ах, так это ж прекрасно! Тогда ваше присутствие нам просто необходимо! — девичьим голоском заверещала сеньора Констанса Марвилья — женщина, похожая на платяной шкаф, (Эстелла не доставала ей и до плеча).

— Но я не чумной доктор, — пояснила Эстелла. — Я могу лечить раненых или не тяжёлых больных, но чума не в моей компетенции. Так что, сеньоры, извините, это не ко мне.

— Но как же так? — огорчились дамы.

— Вы не можете отказаться!

— Нам важны любые руки!

— Лечить никого не надо. Надо просто побыть сиделкой или санитаркой.

— Но я не хочу умирать от чумы! — не сдавалась Эстелла. Ей было наплевать на все эти благотворительные общества, помощь больным, бездомным, прокажённым. Во-первых, Эстелла не верила в искренность этих «святых» благодетельниц. Она была убеждена, что их доброта и порывы по помощи чужим людям — работа на публику. Во-вторых, Эстелла не была жалостливой, она и нищим-то на паперти подавала, лишь когда велел падре. А уж быть спасительницей умирающих! Нет, уж, увольте! Она пока в своём уме и надеется ещё немного пожить. Хотя бы дожить до встречи с Данте. Ещё бы разочек увидеть его милое, любимое лицо. Ради этого она была согласна даже подмочить репутацию. Пусть эти тётки считают её бессердечной, но чужие несчастья её не колышут, ей и своих хватает.

— Да вы просто эгоистка, маркиза! — заключила щупленькая и морщинистая, как жабо на шее денди, сеньора Апполинария Веласкес-Гретто. — Вот графиня де Пас Ардани наверняка нам поможет, — обратилась она к Мисолине, которая как раз спускалась с лестницы.

— О, я с удовольствием вам помогу, сеньоры! — воскликнула Мисолина, подходя ближе.

— Дорогая графиня, мы — представительницы Городского Комитета Милосердия, — пояснила Беренисе.

— Ах, так вам, верно, нужны деньги? — театрально огорчилась Мисолина. — Я бы рада помочь, правда, сеньоры, — пищала она ангельским голоском, — но у меня нет сейчас денег. Понимаете, мой дорогой муж, граф де Пас Ардани покинул эту бренную землю, не оставив мне наследства. Уж не знаю как, но все его деньги и земли отошли каким-то дальним родственникам. Думаю, тут не обошлось без махинаций. Но я, как женщина благочестивая и набожная, не держу ни на кого зла. Бог им судья, — пока Мисолина строила из себя святошу, Эстелла прикрыла рот веером, чтобы не заржать. — А теперь я живу из милости у сестры и её мужа, и не могу просить у них денег.

— Нет-нет, графиня, вы не поняли! — прервала Констанса. — Нам не нужны деньги. Сейчас нам нужны помощники. Свободные руки и самоотверженные, благородные сердца. Надо ухаживать за больными в госпитале.

— ЧТО? — глаза Мисолины чуть из орбит не выпали, а ангельский тон будто корова слизала. — Мне, с моими шёлковыми ручками ухаживать за чумными? Помилуйте, сеньоры! Нет-нет, никогда!

— Но падре Антонио велит проявить милосердие в столь тяжёлое время, — напомнила сеньора Апполинария.

— Я... я... я понимаю, но я не согласна проявлять милосердие за счёт своей жизни, — насупилась Мисолина. — Знаете, у меня ещё есть планы на жизнь, и я...

— В общем ни я, ни моя сестра не станем работать в госпитале, — закончила её мысль Эстелла. — Поищите кого-нибудь другого, сеньоры.

Мисолина закивала — впервые они с Эстеллой нашли точку соприкосновения.

— Но... как вы можете отказываться от такого благородного дела? — пролепетала возмущённая Беренисе.

— Сеньора Дельгадо, а вы-то сами почему не работаете в госпитале? — лукаво спросила Эстелла. — Могли бы помочь своему мужу.

— Я? В госпитале? — Беренисе явно такой вопрос в лоб не ждала. — Да-да, конечно, маркиза, я бы с радостью. Но я не могу, знаете, у меня слабое здоровье и от неприятных запахов я падаю в обморок.

— В общем, вы тоже ни черта не делаете, — заключила Эстелла. — Тогда не смейте обвинять нас в эгоизме. Прошу всех на выход.

— Но...

Эстелла направилась к двери, давая понять, что гостьям пора восвояси, но тут из кабинета вышел Маурисио.

— В чём дело? — спросил он строго. — Это что тут за сборище? Разве вы не в курсе, сеньоры, что массовые собрания запрещены?

— Здравствуйте, Ваше Сиятельство! — дамы присели в реверансе. — Хорошо, что вы здесь. Вы могли бы помочь нам и вразумить вашу супругу и её сестру.

— А в чём собственно дело?

— Мы из Городского Комитета Милосердия. Мы помогаем нуждающимся. Знаете, ничего нет достойнее такой миссии. Падре Антонио говорит, что мы исполняем волю Господа на земле, — верещала Беренисе.

— А если ближе к делу? — оборвал её Маурисио.

— Падре Антонио велит всем горожанкам хотя бы пару часов в день посвящать ухаживанию за больными в госпитале, — ответила сеньора Апполинария. — Ваше Сиятельство, больных столько, что они того и гляди из окон посыпятся. А ходить за ними некому, рук не хватает.