Он с любопытством разглядывал Данте, узнав его. Это тот юноша с рисунка Эстеллы, и он похож на дедушку Ландольфо. Теперь, когда Ламберто лицезрел Данте воочию, он в этом убедился. Нет, он не может упустить шанс познакомиться с Данте! Вероятно, тот и впрямь потомок дедушки. Очевидно же, что происхождение там явно не крестьянское. Слишком белая кожа, слишком тонкие черты. Некое врождённое изящество сквозило в его жестах. И чем больше Ламберто к Данте присматривался, тем больше он испытывал к нему симпатию.

Взглядом Ламберто дал понять Эстебану, чтобы тот его поддержал, а Эстебан, тоже припомнив дедушку, кивнул в ответ.

— Разумеется, сеньоры, оставайтесь, — подтвердил он. — Мы будем рады, если спасители Мисолины с нами отобедают. Наша кухарка готовит изумительно. А сегодня на обед её коронное блюдо — жаркое из голубятины. Ммм...

Берта открыла рот в попытке возразить, но Эстебан глянул на неё сурово, и она умолкла.

— О, благодарим вас за приглашение, сеньоры! — воскликнул Клементе. — Конечно же мы его принимаем!

Он чувствовал себя вполне комфортно в этом богатом доме. Видимо, Сантана так на него повлияла. Данте в ужасе замотал головой, давая понять Клему, что он не хочет оставаться. Но Клементе жаждал поболтать с Сантаной, поэтому не понял реакции Данте. Или сделал вид.

Нет, только не это! Здесь же Эстелла! А этот мерзкий обед наверняка растянется надолго, как оно и бывает у аристократов. Он этого не выдержит. Быть здесь, рядом с ней, в такой опасной близости, и одновременно так далеко.

Эстелла единственная из всех не проронила ни слова. Она была спокойна, даже равнодушна, и не смотрела на Данте. Он для неё пустое место, это ясно. А ему даже дышать больно.

Когда обед был подан и все расселись за столом, Данте и Эстелла оказались друг напротив друга. Девушка надела маску безразличия, хотя в реальности едва не кричала. Грудь её разрывалась на кусочки. Эстелла чувствовала себя опустошённой, загнанной, обессиленной, как воздушный шар, из которого выпустили воздух. Ну почему ей так не везёт? Угораздило же её прийти сюда именно сегодня и столкнуться с Данте. Все чувства к нему, которые и так жили в Эстелле и днём, и ночью, разгорелись с новой силой. Со скоростью пожара они распространились по её телу. Как же она его любит! Так хочется к нему прижаться, вкусить его губы, ощутить его запах... Такой он бледный и измученный, но хотя бы живой, значит, глупостей не наворотил.

Эстелла старалась не выдать себя, и у неё это недурно получалось. Она смотрела на Данте, как на едва знакомого человека. Поддерживала светские разговоры ни о чём с бабушкой, с дядей Эстебаном, с дядей Ламберто, насильно впихивала в себя еду, делая вид, что изумлена блюдами и очень голодна. И никто не знал, что её выворачивает от одного вида еды, и хочется забиться в уголок и плакать, плакать не переставая. А стол ломился от деликатесов! И креветки, и рыба, запечённая в тесте, и фаршированные грибами томаты, и курица с апельсинами. А хвалёное жаркое из голубятины распространяло такой умопомрачительный аромат, что голова кружилась.

Данте было так больно, что он еле дышал. Он не притронулся к еде, только расковырял её, делая вид, что ест. Фарфоровая кожа его приобрела зеленоватый оттенок. Он не произносил ни слова, и лихорадочно щурил глаза, силясь не разреветься.

От Ламберто, что сидел рядом с Данте, заторможенное состояние юноши не ускользнуло. Может, ему плохо? Он такой бледный, вот-вот брякнется в обморок.

— Скажите, Данте, вам нехорошо? Может, воды? — участливо обратился он к юноше.

Данте вздрогнул, не сразу поняв, что обращаются к нему. Но надо было что-то ответить, и он выдавил:

— Нет, всё хорошо, сеньор. Не обращайте внимания. Просто у меня мигрень.

Отмазка была найдена удачная. После неё Ламберто отстал, решив, что человека с мигренью лучше не трогать.

Зато Клементе было весело — он явно что-то нашёл в Сантане и плевал на всех с высокой колокольни, общаясь исключительно с ней. Мужчины обсуждали последние новости с биржи, скачки и политику вице-короля. Затем все перешли к светским сплетням, в коих большой мастерицей была Берта. Она рассказывала о соседях так, будто жила в доме у каждого из них. Она выуживала из недр своей головы такие подробности, которых не знали и сами жертвы её языка. Наконец, Берта перешла к семейным делам и на зло Данте стала на все лады нахваливать Маурисио.

; А где ж твой супруг, моя дорогая? ; обратилась она к Эстелле. ; Что же он с тобой не пришёл?

; Уехал по делам. Нашёл покупателей для поместья в Мендосе наконец-то, — Эстелла улыбнулась, хотя готова была бабушку убить. Ну вот зачем она при Данте заговорила о Маурисио?

; О, я так довольна, что у меня теперь есть ещё один внук! Мой названый внучок Маурисио такой галантный, воспитанный. А уж как они с Эстельитой любят друг друга да как они счастливы, правда дорогая? — она лукаво посмотрела на Эстеллу.

; Угу.

; А все глупости, что внученька моя наворотила, остались в прошлом. Это было ошибкой юности. О, кто же не творит глупостей в семнадцать лет? — Берта окатила Данте победным взглядом. Тот, окончательно превратившись в труп, испепелял глазами кусок жаркого на тарелке. — Теперь Эстельита стала истинной дамой и поняла, что её счастье рядом с достойным мужчиной. Ты согласна со мной, дорогая?

; Угу.

Либертад принесла десерт: лимонный торт, эклеры и мороженое. Данте, у которого грудь горела так, будто туда налили кислоты, не мог дождаться, когда этот кошмар закончится.

Наконец, Ламберто и Эстебан зазвали всех в гостиную пить чай. Но бабушка Берта отмочила очередное «что-нибудь». Она положила свой кактусовый веер на соседний стул, и Сантана на него села. Веер пострадал мало, зато из сантаниной юбки теперь торчали огромные иглы. Извиняясь, Берта стала вынимать их из кринолина девушки, и произошла заминка. Все суетились вокруг и давали советы, а Данте с Эстеллой оказались в гостиной вдвоём.

Данте, едва держась на ногах, ухватился за каминную полку. Сесть на канапе ему не позволяла гордость, а развернуться и уйти — совесть. Всё-таки их с Клемом тут приветили, и будет невежливо, если он вот так сбежит. Данте сделал вид, что рассматривает дом. Оглядел каминную полку и сам камин, где потрескивал огонь; зеркало над ним. Своего отражения так и не увидел, но залюбовался золотой рамой. После переключил внимание на статуэтки, бабушкины кактусы, картины на стенах. Неужели это некогда не закончится? За что ему такая мука?

Эстелла искусала губы чуть ли не до крови. Прогуливаясь по гостиной, она поправила портьеры на окнах. Затем для храбрости налила себе стакан неразбавленного бренди и выпила его залпом. И заговорила:

— Данте, — мягко позвала она.

Он вздрогнул, но не повернулся.

— Я знаю, ты обиделся на меня, — Эстелла говорила спокойно, хоть и вся дрожала от страха, боли и любви одновременно. — И ты прав. Я наговорила тебе гадостей. Я... я была жестока. Но тогда ты меня не отпускал и я разозлилась. В общем, извини меня. Я не хотела тебя обижать. Просто так вышло. Давай останемся друзьями.

— Друзьями? — Данте услышал свой голос как бы со стороны. — Ты считаешь, это возможно?

— Ну а почему нет? В детстве мы были друзьями. Я не хочу, чтобы между нами выросла стена. Это было бы неправильно. Мы столько пережили вместе, и ради этих прекрасных мгновений мы могли бы забыть о ненависти.

— Кто сказал, что я тебя ненавижу? — прошептал Данте. — Это не так. Не расстраивайся, я не держу на тебя зла. Я понимаю, почему ты выбрала его, и больше не стану тебе докучать. То, что я сегодня здесь, это случайность. Я узнал твою сестру и не смог бросить её в беде. Но не проси меня стать твоим другом, это лишнее.

Снова наступило неловкое молчание. Данте так и не повернулся, а Эстелла не знала что ещё сказать. Они стали совсем чужие. И это было больно. На ресницах её блеснули слёзы, и она ушла в другой угол. А Данте стоял с прямой спиной и по виду ему было всё равно, хотя огонь в камине расплывался перед глазами.