***

Вернувшись, домой, Кин сел на свое любимое место и привычно уставился на картину. Растревоженные неожиданной встречей с бывшим любовником воспоминания, так долго загоняемые вглубь сознания, нахлынули удушающей волной…

— Убирайся! Ненавижу тебя! — побелевшие от ярости губы Мура.

— П-почему? — Его губы, дрожащие от осознания того, что случилось нечто непоправимое.

— Ты еще спрашиваешь? — Непримиримое злое лицо любимого.

— Да, объясни мне! — Его растерянный взгляд с теплящейся в глубине глаз надеждой, что просто произошла досадная ошибка.

— Надеешься обелить себя? — гневался Мур, обжигая презрением.

— Да. — Мольба во взгляде, до которой, он чувствует, любовнику не было никакого дела. Мур уже все решил для себя.

— Убирайся вон! Иначе я за себя не отвечаю! — взбешенный мужчина делает шаг к нему.

Кин испуганно отшатывается, на одно страшное мгновение ему кажется, что к нему движется незнакомец; он сжимается, ожидая удара, но Мур проходит мимо него и, распахнув дверь, шипит сквозь зубы: „Выметайся!“

По виду любовника Кин понял, что ему действительно стоит уйти; он вышел из квартиры и услышал сказанное вслед: „Свои вещи заберешь завтра у консьержа“.

Кин молча нажал на кнопку лифта и вздрогнул, когда сзади раздался грохот захлопнувшийся двери.

Беспокойная ночь, проведенная в мотеле, бесконечные бесполезные попытки дозвониться до любимого. Горе сковало сердце Кина, мешая глубоко вздохнуть. Его страшно пугало одиночество и холод, медленно, но верно охватывающие душу и тело. Он нервно ворочался в постели и мечтал вновь оказаться в теплых объятьях любимого. Парню очень хотелось вернуть назад те минуты, когда Мур набросился на него. Ему казалось, что теперь он смог бы найти слова, могущие убедить любимого в его невиновности.

Утром Кин, измученный бессонницей, но с надеждой в сердце, шел на работу; ему казалось, что сейчас он войдет в кабинет Мура, они спокойно поговорят и любимый поймет, что был неправ и позволит ему вернуться. Только вот ничего из этого не исполнилось, охрана не пропустила его дальше дверей; у него изъяли пропуск, выдали запечатанный конверт и выпроводили. Кин трясущимися руками разорвал бумажный прямоугольник, думая, что там лежит письмо, объясняющее, почему Мур поступил с ним так. Но ничего такого не обнаружил, внутри лежал приказ об освобождении от занимаемой должности в связи с отпавшей необходимостью в его услугах и чек. Парень несколько минут недоверчиво вчитывался в отпечатанный листок, потом так же долго смотрел на размашистую подпись Мура и чувствовал, как необратимо умирает душа. С трудом переставляя ноги, он вернулся в мотель, зайдя в номер, растерянно огляделся и вдруг с отчетливой ясностью понял, что теперь никогда не вернется к любимому, никогда не сможет больше его обнять и, положив голову ему на грудь, слушать размеренный стук сердца. С этим его изболевшаяся душа смириться не смогла…

— Зачем ты это сделал? — Закария Моргенейм — известный и весьма востребованный художник, кроме этого еще и родной дядя, не желавший его раньше признавать, — стоял в дверях палаты.

— С какой стати вас это интересует? — голос Кина все еще слаб и глух после наркоза, к пересохшему горлу постоянно подкатывает тошнота и приходится все время сглатывать, чтобы хоть немного унять ее.

— Это из-за того козла, с которым ты жил? — Закария прошел внутрь и уселся на стул, стоявший рядом с кроватью.

— Я не собираюсь исповедоваться вам, мистер Моргенейм, — Кин отвернулся.

— И не надо, мне уже все про тебя рассказали, — мужчина усмехнулся. — Со всеми подробностями и предположениями.

— Тогда к чему задавать мне вопросы?

— Просто хотел узнать, только ли этот сукин сын виноват в том, что ты сейчас лежишь здесь, или есть еще какая-нибудь другая причина помимо этой?

— Никто ни в чем не виноват, я просто сглупил, — Кин приподнял руку и посмотрел на перебинтованное запястье.

— Завтра тебя выпишут, мне бы хотелось, чтобы ты жил в моей квартире.

— Нет.

— Не отказывайся так категорично, тебе ведь негде жить. Или ты собираешься вернуться в тот дрянной номер в дешевеньком отеле, в котором жил?

Кин опустил руку и посмотрел на дядю.

— Мне не нужна благотворительность, обойдусь без ваших подаяний, — сказал он.

— Я не предлагаю остаться тебе у меня навечно и не собираюсь привязывать к себе. Найдешь работу и, когда сможешь снять приличное жилье, уйдешь, — произнес Закария.

— Хорошо, я подумаю.

— Прекрати вести себя как обиженный ребенок! И не отвергай мою помощь!

— Хотелось бы знать, с чего вдруг вы стали таким добреньким, мистер Моргенейм? — Кин нахмурился.

— Не стал я добреньким и никогда им не стану! — Закария уставился на него холодными голубыми глазами. — Просто я считаю, что тебе пора, наконец, повзрослеть. Я собираюсь научить тебя быть жестким и перестать верить в сказки! Ты не должен тратить свою жизнь на всякую чушь!

— Что вы имеете в виду под словом чушь?

— Любовь, разумеется, — мужчина скривился.

— Любовь вовсе не чушь! — возразил Кин. — Она прекрасна!

— Неужели? И где же сейчас твоя любовь?

Кин промолчал.

— Балуется с очередным глупеньким мальчиком, обещая ему все то, что сулил до этого тебе? — произнес Закария. — Думаешь, твой бывший любовник все еще помнит о тебе? — Кин сжался и снова промолчал. — Вряд ли. Такие как он забывают о таких как ты уже на следующий же день! Когда этот подонок выбрасывал тебя из своего дома, он даже на минуту не задумался о том, что тебе некуда идти! И с такой же легкостью он выкинул тебя с работы, выплатив какие-то гроши! И это, по-твоему, любовь? — возмутился Закария.

— Может, Мур и не любил меня, но я любил, — прошептал Кин, да и сейчас это чувство все еще жило в его сердце, причиняя невыносимую боль.

— Что ж, пусть это будет тебе уроком; теперь ты знаешь, что никому нельзя открывать свою душу, — сказал мужчина. — У меня есть друг, Джозеф Тримс, он владелец компании, и ему нужен помощник взамен уходящей в декретный отпуск секретарши, через неделю это место будет свободно, тебе только нужно сказать „да“, и оно будет твоим, — проговорил Закария.

— Я не стану отказываться, мне очень нужна работа.

— Мудрое решение, если ты сейчас еще скажешь, что согласен пожить у меня, то заслужишь капельку моего уважения, — Закария испытующе посмотрел на парня.

— Только капельку? — улыбнулся Кин.

— Пока да, — Закария улыбнулся в ответ.

***

Кин остался у дяди даже тогда, когда стал получать достаточно денег, чтобы снять квартиру; возможно, он бы и ушел, если бы случайно не увидел позабытую Закарией на кухне баночку с лекарством. Он тогда просто кинул любопытный взгляд на название и обомлел: это было обезболивающее, причем сильнодействующее, хорошо ему знакомое со студенческих времен, когда он частенько подрабатывал в хосписе и знал, что его дают безнадежно больным. Кин, переживая за дядю, стал проводить с ним все свое свободное время, окружив его своей заботой и вниманием. Закария поначалу ворчал, но постепенно смирился. Племянник с каждым днем нравился ему все сильнее своим непонятно откуда взявшимся умением любить, это точно не передалось ему от матери. Лориэн никого, кроме себя и денег, не любила, да и отец парня был страшным эгоистом. А вот их сын был наполнен только светлыми, теплыми чувствами. Кин просто источал любовь и изливал ее теперь на него, Закарию. Мужчина, на закате своей жизни получив неожиданный подарок в виде очень заботливого племянника, бессчетное число раз хвалил сам себя за то, что поддался минутной слабости, навестил мальчика в больнице и предложил пожить в своей квартире.

***

Спустя месяц после встречи с бывшим любовником Кину предстояло встретиться с ним вновь, но он об этом еще не знал и спокойно работал за своим столом. Джозеф Тримс вышел из своего кабинета и, остановившись напротив него, сказал:

— У нас большие проблемы, кто-то копает под фирму. Боюсь, еще одна сорванная сделка — и мы вылетим в трубу.