– Есть, на кого смотреть с надеждой, – сказал Гарсиа и замолчал снова.
А Раст подумал, что глубоко личное тоже может выглядеть как геополитическое заявление.
Прежде чем закрыть глаза, Раст влез в личную переписку еще раз. Смирновы выпили чаю вместе и разбирали новые образцы, включив все голографические экраны. Они обсуждали много специального, видимо, связанного с этими же образцами, потом идею неинвазивной нейрорегенерации профессора Солевой, а потом почему-то новый владивостокский планетарий. Как будто ничего выдающегося за день не случилось.
Во сне Раст шел босиком по красному песку, пахнущему как кофе с молоком, которым его в детстве угощала миссис Джеггинс всякий раз, как он заглядывал в гости. Рядом шел Лу Джеггинс в клетчатой рубашке, как обычно взлохмаченный, с трехдневной рыжей щетиной, и говорил, что Раст может не возвращаться домой, может переночевать у них сегодня, и завтра, пока дома все не утрясется.
Ноги казались легкими. Раст обернулся на ходу и увидел, что позади у огромного стеклянного купола стоят, держась за руки, Смирновы и машут ему вслед – загорелые, русоволосые, в белых летних комбинезонах.
– И ты можешь ничего не рассказывать, если не хочешь, Стиви. Я же твой друг, – сказал Лу. – Мы же друзья. Стиви?
Голос его стал вдруг слабым и хриплым. Раст открыл глаза и сел. Он, кажется, почти не дышал, пока выбирался из гамака, чтобы взглянуть на Джеггинса.
– Стиви? Стиви, сколько я спал? Ты прости меня, я все сейчас починю. Разбудил бы меня раньше, чего не разбудил…
– Отдохни еще, Лу, – сдавленно проговорил Раст, сжимая его теплые пальцы. – Все хорошо. Честно, все хорошо, все окей, сюда никто не сунется. Расскажу тебе потом, ты не поверишь, Лу.
В горле было горько, и Раст посмотрел в сторону на всякий случай, хотя Джеггинс уже послушно закрыл глаза.
Смирновы спали в своих гамаках на спине, раскинув руки, и их ладони соприкасались в воздухе, маленькая женская и широкая мужская.
Снова Раст проснулся от шума машин снаружи и криков, чего-то похожего на арабский с привизгами, и сел, услышав длинное русское ругательство.
Смирнова уже босиком брела к выходу из купола, кажется, даже не открывая глаз.
– У них могут быть раненые, – пробормотала она, цепляясь за крепление гамака Раста, чтобы удержать равновесие.
Смирнов снова выругался, уже короче, и поднялся следом. После первого же шага он тяжело оперся рукой на термобокс, но не остановился.
Только увидев рядом хмурого Гарсиа с пистолетом, Раст окончательно понял, что сам стоит на ногах и почти успел догнать этих двоих.
Окей. Там ведь могут быть раненые. Можешь – протяни руку.
Михаил Савеличев
Девочка, с которой всё случалось
Как меня прозвали Почемучкиной
Федя сказал, что вначале нужно рассказать о себе. Меня зовут Софья Почемучкина. То есть зовут по-настоящему Софья. Почемучкиной меня прозвала мама. Когда я была совсем маленькой, постоянно ее спрашивала:
«Почему?»
Мама говорила, что это первое слово, которое я сказала. Другие дети говорят «мама», а я – «почему». А когда я научилась ползать, а потом ходить, то задавала этот вопрос всем, кого встречу. Маме говорят:
– Ой, какая у вас хорошая девочка! Как ее зовут?
А я говорю:
– Почему?
Мама говорит:
– Ее зовут Софья.
А я говорю:
– Почему?
Мама мне отвечает:
– Тебя папа так назвал. В честь знаменитой учёной.
А я опять:
– Почему?
И мама начинает снова и снова рассказывать об учёной, в честь которой меня назвали. А я твержу:
– Почему?
Других слов ведь пока не выучила.
И только когда выросла, стала большой и мне исполнилось пять лет, мне подарили Федю. На все мои «почему?» у него есть ответ. Почти на все. Поэтому когда он чего-то не знает, я все равно спрашиваю:
– Почему ты не знаешь?
Такая вот я Почемучкина.
Как я ловила космонавтиков
Когда я была ещё совсем маленькой, то думала, что в ракете живут космонавтики. Ракета – как настоящая. Очень похожая на те, которые летают в космос. На Луну, на другие планеты. Она стоит на полке рядом со столом, за которым работает мама. И я подумала: когда мама там сидит, космонавтики за ней подглядывают. Точно так же, как я. Накроюсь одеялом с головой, сделаю дырочку и смотрю.
Космонавтикам одеялом не надо покрываться. Они подглядывают сквозь иллюминаторы. Стекло в иллюминаторах тёмное, внутрь не заглянешь. А изнутри всё должно быть видно.
И мне очень захотелось с ними поиграть. Мне и с ракетой хотелось поиграть, но мама строго-настрого запретила её трогать. Я расплакалась, но это не помогло. Вообще-то, я никогда не плачу. Только если мне очень-очень чего-то хочется. Но мама всё равно сказала, что ракета – не игрушка. Она сказала, что я её могу сломать.
Космонавтики должны любить сладкое. Поэтому я тайком оставляла рядом с ракетой кусочки шоколадок. А сама забиралась в кровать, накрывалась с головой и делала вид, что сплю. Только я не спала, а наблюдала в дырочку. Ждала, когда откроется люк и оттуда выпрыгнут космонавтики. Они должны быть в таких же крошечных скафандрах. Конечно, на Земле скафандры им не очень нужны. Но они же – космонавтики. Поэтому должны носить их не снимая. Для тренировки.
Федя говорил, что никаких космонавтиков в ракете нет. Я пыталась приспособить Федю ловить космонавтиков, но он отключался раньше, чем засыпала я. Такой у него режим, говорила мама. И у меня должен быть режим, говорила она мне, когда замечала, что я не сплю, а смотрю в щёлочку. Она думала, я на неё смотрю, а я не говорила, что слежу за ракетой.
И я всё-таки увидела космонавтиков! Мама заснула прямо за столом. У неё иногда так бывает. А в это время люк ракеты распахнулся, и оттуда по выдвижной лесенке спустились три космонавтика в белых скафандрах. Они подошли к оставленному мною кусочку шоколадки, подхватили его и потащили к ракете. Тащить было трудно. Шоколадка выскальзывала у них из рук. Мне захотелось встать и помочь. Но я не хотела их испугать. Им, наверное, надоело питаться из тюбиков. Шоколад – другое дело.
Но самое трудное для них оказалось затащить его по лесенке. К тому же он начал таять, и космонавтики перепачкались. Но всё же у них получилось. Шоколадка скрылась в люке, лесенка поднялась, люк захлопнулся. И только крошечные следы остались на столе. Шоколадные следы.
А ночью мне приснилось, что космонавтики стали большими-пребольшими, гораздо больше меня. И один из них взял меня на руки и долго носил по комнате, и качал, и напевал песенку, будто убаюкивал меня. Вот смешной! И мне захотелось, чтобы это не было сном. Очень-очень захотелось. А космонавтик сказал:
– Мы скоро улетаем на Марс, премудрость божия.
А я сказала:
– Я не премудрость. Не улетай без меня. И без мамы. Возьми нас с собой на Марс.
– Я и сам не хочу без вас улетать, – грустно сказал космонавт. – Надо многое исправить. Но ты мне должна помочь.
– Как? – спросила я.
А он улыбнулся и сказал что-то. Но я уже спала.
Как я ходила на океан
Федя говорил:
– Выходить из купола нельзя.
И мама говорила:
– Не выходи из купола, простудишься. И включай на курточке электроподогрев.
Но я не люблю подогрев. Будто тебя в одеяло закутали. Колючее. Все чешется. И в куполе не люблю сидеть. Потому что плохо видно океан. Внутри тепло и зелень – кусты, деревья, трава.
Но снаружи – интереснее. Федя говорит, там одни камни. Земля Санникова недавно из океана поднялась, деревьев на ней нет. Но меня не деревья интересуют. Однажды я видела белого медведя. Он прошёл рядом с куполом. Посмотрел на нас с Федей. А потом дальше пошёл. К океану.
На входе в купол – дверь. Шлюзом называется. Чтобы выйти, нужно набрать нужные цифры. Но я с цифрами дружу. Я знаю, что нужно нажимать. Я запомнила, когда мама брала меня в обсерваторию. Поэтому сделала так, как делала мама, и шлюз открылся.
