— Ага, как ты говорила, Ларошфуко, да? — настроение у отобедавшего было превосходное. Бывший жокей, неудачно закончивший карьеру, так и не ставший чемпионом, да ещё и получивший пару неприятных травм, а ныне мститель Дреддсон сыто хохотнул.

— Да нет же, дурачок, Лафонтен. Там было так: «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать!» — поддержала мужа Ирма. — Съедим гомика-недоумка.

*

— Валдис? — Скрипнула дверь.

— Что, Сай, что-то случилось? — Телохранитель Мотыльков вскочил со стула, он был не то чтобы занят, но никак не ожидал такого раннего визита своего главного работодателя, которого про себя называл «Птенчик номер раз», и сидел в рубашке, разгадывая воскресный кроссворд в «Таймс». (Вообще-то у охраны все члены группы имели клички: так Матильда Вантуле шла под кодовым именем «Птичка», барабанщик звался «Каланчой», Андрис был уважительно — «Гуру», Алекс — «Пингви», и только Гуль оставался… «Гулем».)

— Нет, ничего такого, — ответил Сванхиль, выходя бочком в коридор и почему-то отводя глаза. — Не хватайся за кобуру. Просто мне надо исчезнуть на сутки. А ты спи, рано ещё.

— Я сейчас, только поставлю Гэвина и Клайва. Буду готов через минуту. — Здоровяк невозмутимо стал надевать пиджак, чеканя слова в переговорное устройство: — Пост два, принимайте смену. Да, форс-мажор, дуйте живо сюда. Готовность по основному объекту. Пост три, машину к запасному выходу. Отбой.

Сольвай поморщился — к площадке, представлявшей собой что-то типа зимнего сада, уже подъезжал внутренний лифт, вероятно, с мотыльковскими секьюрити.

— Да я хотел по-тихому. Не дёргайся, а?

— Мы и есть по-тихому, — заверил Валдис, небрежно заслоняя его плечом. И только убедившись, что на этаж поднялись свои, спросил: — Куда?

Сай как-то недовольно, разочарованно, вернее, обречённо скривил губы и ответил:

— В Лондон. На автобусе. Может, я сам?

Бодигард, давно и хорошо знавший шефа, позволил себе вопросительно поднять бровь, что не возымело на того ни малейшего эффекта.

— Только так, через Кёльн и Бельгию, а там Евростар, — сказал Сай, будто пытался ненавязчиво отговорить своего «опекуна» от столь непривычного и утомительного путешествия. Но тот уже деловито составлял план поездки:

— «Нейшенл Экспресс»? Билеты, багаж?

— Заказаны… Никакого. Семь часов в пути, полтора — в городе, и сразу обратно, — фразы Саем отстреливались коротко и приглушенно.

У дверей уже застыл Клайв Геннис, бесстрастный, как статуя Свободы в Гудзонском заливе. Валдис повернулся к нему:

— Будем обратно двадцать девятого. В Париж — стрижка, шопинг, подарки, пряники.

— Понял. — Бывший американский «котик» Геннис кивнул, продолжая прессовать жвачку мощными челюстями.

Сванхиль пропустил телохранителя вперёд.

*

Погода по пути менялась, до самого Бремена шёл дождь, потом немного прояснело, а через Бельгию беглецы ехали уже в окружении почти летних пейзажей, залитых ярким солнцем. Сай сидел рядом с Валдисом, в самом конце автобуса, на синем диванчике, поджав под себя одну ногу и упершись в стекло лбом. Он заторможено смотрел в окно, ничего не видя. Впрочем, картинок в озабоченном мозгу мелькало предостаточно: последнее письмо, доставленное курьером, было совсем другим, не таким, как то первое (в тонком, полупрозрачном бедном конверте, только и вмещавшем сложенный пополам листок), и не таким, как второе (полный близнец предыдущего, только написано убористее, и страница была словно прошита нервным зигзагом синих ниток), — а требовательным и страстным. Генри умолял встретиться в Лондоне, на нейтральной территории — в кафе.

Генри... Тёмные волосы на ветру. Майский день. В воздухе — метель яблоневых лепестков. Генри… Вот он пытается взнуздать Икара, тот косит карей вишней злого глаза, сейчас укусит! Никто не смеет касаться коня, кроме Скорпи…

— Чёрт… — выдохнул Сай. — Хо-о-ой! — На стекле растаяло облачко его стона. Образ мертвого коня такой яркий, что из крепко зажмуренных глаз чуть не брызнули слезы. Сердце сжалось, забилось заледеневшей в полете птахой.

…Вечереет, бабушка в сером платье раскладывает пасьянс, а сам Скорпиус сидит под столом и перебирает шелковые кисти ее забытой на спинке кресла шали, серебристой змеей спускающейся до пола…

«Сколько мне было тогда? Пять, шесть? — Сольвай уже так расстроился, что всё, что он рассчитывал обдумать по дороге, все слова, могущие утешить безнадёжно влюблённого (продолжающего любить через столько времени!), очень страдающего Генри, всё, что готовился сказать тому при встрече, будто бы осталось на автобане, улетело с выхлопными газами, осело на обочине. Он разозлился:

— К дьяволу!

Но тут же невольно начал сильно жалеть Генри — нелегко, видно, писать о преданном тобою же чувстве. Понимать, какую подлость совершил, раскаиваться — и продолжать любить… Но Генри говорит, что отец ему угрожал… Да, похоже на Малфоя-старшего. Гад он всё-таки, этот… па-поч-ка. А Генри — не виноват? Жена больна была, а потом ребёночек умер, нерождённый… А ведь была любовь, самая первая, такая чистая, казалось, весь мир освещающая, до головокружения… нежная! Настоящие чувства, смысл жизни, суть материи…»

«...Чувствую себя таким жалким, никчемным, потерянным. Я потерял тебя, Скорпи! Но я хочу тебя вернуть... не сейчас, но потом, когда-нибудь, через все несчастья, через моё предательство. Дай мне надежду. Поверь, мне было очень трудно от тебя отказаться, вычеркнуть из своей жизни. О, как я наказан!»

Сай будто опомнился. Эти строки письма Генри горели перед глазами, жглись, но… Но ничего не значили. Ещё секунду назад он готов был, опьянённый, пленённый своими воспоминаниями, поверить, что… Нет, просто заноза, когда-то сидевшая в сердце, дала фантомную боль. Первая любовь оставила глубокий шрам, который теперь сочился свежей кровью — потому что на него слишком сильно надавили… «Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней, забыть ли старую любовь и не грустить о ней…» (1) Нет, не забыть — было! Любил! Жил этой любовью и только ею, имя «Генри» шептал ночами, в бреду, в здравом уме, баллады слагал для него, всего себя готов был отдать… И отдал бы… Но не вернуть и… не простить. Виноват отец? Ну и что? Он ведь Генри руки не выкручивал, человек всегда сам решает, стать ли под напором обстоятельств негодяем — или не стать… Нужно объяснить Генри, что ничего между нами быть не может. Мягко, но твердо. Попытаться не обидеть его, не причинить боль, никакой мести, правильные слова. Всё прошло, выпало пеплом, унесено водами. «А если ты, Генри, всё еще любишь, то… то ищи другие пути, а наша дорога оборвалась тогда, в маленькой квартире в Копенгагене, откуда отец уволакивал меня в последний раз, а ты, Генри, стоял, опустив руки вдоль тела, и мял в ладони салфетку… Мы тогда обедали. Ты принёс тминный хлеб, копченую селедку, купленную на мои деньги, что я копил нам для побега в Германию. Вот и сейчас — снова Гамбург, круг разомкнулся, на этот раз навсегда… Я не люблю тебя, Генри! Alles (2). Но я знаю, что значит любить, насколько любящий уязвим, беззащитен, раним, и я попытаюсь объяснить тебе, что ты должен жить дальше, без меня, но жить и искать другое счастье. А я своё нашёл. Может быть, именно благодаря тебе — и нашёл, и узнал, что это настоящая любовь. Мой Гарри…»

— Выходим, после меня. — Валдис тронул Сольвая за плечо, что позволял себе крайне редко. — Спишь? Приехали. Стоишь, ждёшь меня, в такси садишься сзади слева.

— Да будет тебе. Чего ты со мной, как с лохом? Я давно правила знаю, на инстинкте уже. — Сай, потягиваясь, встал и выглянул из окна. Крытый перрон красивого, как замок, вокзала Сент-Панкрас: кругом снуют приезжающие и отправляющиеся через тоннель на континент в таком же, как тот на котором они прибыли, желтомордом поезде. Прошло около восьми часов, как они с Валдисом вышли из дверей гостиницы, телефон Сая, лишенный голоса, истерично сигналил световыми знаками — сорок пять вызовов… Всё потом!