— Ого? Не много ли? Ну давай, выкладывай. — Ким тоже откинул одеяло до пояса и полусидя оперся на спинку кровати, но Джея к себе подтащил.
Тот совсем не возражал, но в стратегических местах старался не прижиматься, типа переговоры вёл:
— Первое: жить мы будем отдельно, не здесь и не с твоими родственниками.
— Я тоже хотел это предложить. — Оппонент кивнул.
— Второе: ты напишешь мне песню. Хочу свою песню, чтобы ты пел её со сцены, но именно мне.
— Попробую. Если Сай поможет, не будешь возражать? А то один не справлюсь. Ну, с музыкой мне легко, а стихи... Его как раз попрошу. Слова для тебя у меня найдутся, Джей Эс, а вот рифмы... Значит, обещаю, будет тебе, Солдатик, песня.
— И третье: я снизу быть всё время не согласен! — сказал Джеймс быстро и даже хотел нахмуриться, но у него не вышло, поэтому отвел глаза.
— Да не вопрос, хоть монетку кидать будем, хоть на кулачках мериться — мне с тобой всяко хорошо. — Совсем отпустил себя Ким, прижался к мальчишке, так всерьез, основательно, всем своим желанием, всем поющим от самцового нетерпения телом.
— Да? — недоверчиво спросил Джей и снова принялся заворачиваться вместе с Кимом в одеяло, словно прятался в панцирь уюта, который не сможет разрушить никто и никогда. — Люблю тебя, люблю, люблю.
“Дождался!” — возликовал про себя Мартинсен, только сейчас в полной мере осознавая, что уже в который раз слышит сегодня эти волшебные слова. И говорит их Джей Эс легко, уверенно, без пафоса, точно дышит, не может не дышать...
Ощущение мягкой тесноты и желанной темноты заставило того нырнуть в полудетское озорное предчувствие праздника, тайного Нового года, восторга, «домика», точно это игра, секрет... их общий секрет с мужчиной, тело которого под одеялом пахло так, что Джеймс пьянел и не чувствовал рук и ног, только в груди у него и внизу живота разгорался огонёк, жёгся не больно, а приятно: так рады жару и открытому пламени костра пальцы, насквозь промёрзшие в зимнюю стужу.
А Ким был таким теплым, абсолютно своим, жутко ласковым. Неужели парень способен на подобное? Его хотелось (Джеймс уже научился воспринимать это желание как нечто нормальное, типа потребности в кислороде или пище), однако хотелось как-то неостро, без сумасшествия, но волнующе...
— Блин! Здорово! — прошептал Джей Эс Гулю на ухо.
— А ты мне говори, что тебе хочется и как.
— Угу. — Глупо, конечно, но Джеймсу Поттеру нравилось. Всё это. И даже то, как звучит из уст Мартинсена «Солдатик».
Кимовы ладони скользили по его телу нежно, сильно, так, что возбуждение не накатывало, красной пеленой застилая глаза, а медленно и как-то разборчиво кралось внутри тела, слегка толкая. Под коленками задрожало — не унять! Вот чего он с девчонками долго продержаться не мог: всё спешил и кончал, так и не почувствовав партнершу, только отдельные какие-то “места”... Чушь в голову такая лезет... Уверенные руки прошлись по спине — и заискрило, сжало в паху, ноги сами собой поджались, чтобы...
— Нет, Джей Эс, дай мне всего себя, не прячься, — шепот Кима скользнул волной по шее, у Джеймса волоски на ней и затылке поднялись дыбом... А тот уже целовал возле кадыка. Захотелось не только горло ему подставить, а всего себя отдать, до капли. Губы тёплые, влажные. Кожа то охлаждалась от малейшего кимова выдоха, то горела. И вдруг тот лёг сверху, прижал так, что косточки хрустнули, — и отпрянул, держась на руках, навис и вновь медленно опустился...
Джей сразу же вскинулся: как к магниту потянулся за телом Гуля, хотелось этого напора, веса, вдавливающего в мягкость постели; и застонал, сам удивившись — никогда так не делал! Но слов не было, а только звуки какие-то неясные, почти животные; во рту накопилось столько слюны, что впору сплевывать, как от табака. Тут он разом понял, что надо целовать — занять себя поцелуем... совсем забыться. Глупо, но так нужно — и Джеймс дернул обеими руками Кима на себя, чтобы достать губы, влиться, облизать, засасывая его язык...
— Куда торопишься? У нас ещё весь день впереди. И ночь. — Тот не возражал, но то ли сдерживал себя, то ли... а черт его знает, что именно! Только бедра Джея вдруг напряглись, опустились и рывком разошлись, и Ким рухну-у-ул... прямо как кирпичом в пах ударило. А Джеймс под ним совсем-совсем поплыл, хотя затих на мгновение, а потом задышал чаще — глубоко всё равно не получалось.
«А вот нихрена, — нечетко быстрыми обрывками понеслось у него в мозгу. — Ни ласка, ни страсть, ни напор, блин, — парение, когда обносят потоки... холодные, горячие, ухаешь в воздушные ямы, но летишь же. Так! Пусть так будет, так... как и хочется, без всякого!»
А Ким, видно, звериным каким-то чутьем понял: всё, теперь Джей Эс — его, со всеми потрохами, и делать с ним можно (и надо!) всё что хочется, срослись они и чихать на роли! Он поднял джеево колено, завалил чуть набок и тут же просунул руку вниз, к промежности, и сжал крепко. Джей отозвался — да еще как! — задрожал, заерзал, и тело было уже не его, а кимово, всего себя ему отдал солдатик, без дураков, — как это там говорится? — без предрассудков.
«Господи, я ж всегда так хотел, когда на Ала пёр. А выходит, за себя подсознательно боялся... что сам захочу так...» — вдруг четко подумал Джеймс и удивился связной мысли. А тело его совсем взбесилось — само жило, само отвечало на умелые ласки Мартинсена, само стонало и даже... что-то вроде просило вслух.
— Да, да... возьми меня... сразу... мне надо!
В ответ как сквозь туман:
— Джей, сейчас...
И его целуют там, где больше всего хочется, и сладко так и остро... прямо между ног, член пляшет от толчков языка... Ещё, ещё... Дышать нечем. Какой придурок весь воздух выкачал, верни!
Открытие — когда выпускаешь из себя голос, пусть даже и сдобренный хрипом, становится легче, как клапаны открываются, сбрасывая паром лишнее давление. Но всё-таки удивительно:
— Неужели это я стонал?
— А кто же. Посмотри на меня, — шепчет Ким. Ему невозможно не подчиниться, но делать сейчас какие-то осмысленные движения просто нет сил.
— Гу-у-уль! Не могу!
Его же рука зажимает член... не даёт ни хрена!
— О-о-ой! — вырывается у Джея чуть ли не рыданием.
И тут болью его ненадолго выбрасывает в реальность:
— Блядь! Сук-а-а! — И через мгновение снова: — Ещё! Давай! — Но собственный голос Джею уже не слышен — в ухо синхронно толкаются хриплые выдохи Кима. Как счёт...
Джея («Или кто вообще это? Я?») качает от каждой мощной фрикции, кажется, что кровать вместе с ним просто мотает от стены к стене... И темно и жарко, и где кайф — непонятно, потому что кулак Гуля уже ездит по члену, а на своих разъезжающихся руках не удержать тела — и он почти валится плашмя и чуть ли не навесу, подхваченный невероятной для человека силой, кончает. И орёт, как в агонии, надсаживая горло!
И сразу — белый свет в глазах, и хочется продлить эту минуту... Истома и покой...
— Сладко как. — Джей перестаёт жмуриться и без улыбки, очень серьёзно, с лёгким удивлением смотрит на Кима, будто только что оказавшегося рядом. Глаза в глаза; одеяло сброшено...
— День ещё, а я думал вечер... — говорит Джеймс, пробуя языком лопнувшую губу. — Мокро, зараза.
— Спать? — спрашивает Гуль.
— Жалко спать — так хорошо. — Джеймс тянет его на себя. — Целовать не могу.
— И не надо. Не холодно? — Мартинсен прижимает в ответ. — Одеяло чего отбрыкнул? С твоей стороны, достань.
Но Джеймс не шевелится — и Мартинсен сам поднимает с пола большое стеганое одеяло, а Джеймс, даже не вытерев скользкий пах и залитые спермой ноги, поворачивается к своему Киму спиной, разрешая себя накрыть и обнять... Любовь — это когда тебя часто обнимают, а тебе всё кажется мало... «Даже если ты не кот, — думает Джей и заключает: — Я идиот!» И улыбается...
Плотный, как войлок, сон, кажется, только мгновение... «Как тогда...» — шепчет Джеймс и просыпается от солнца, жарящего в лицо и от жара мужской груди вздымающейся прямо за его спиной... Ким! Не виденье, не морок. Так теперь будет всегда: он рядом. Это понятно и логично: когда любишь — надо находиться именно так близко...
