Получить бы что-нибудь, нарисованное Кукловодом.

Куча бумаги в углу, уже не такая аккуратная, как в начале – Арсень в процессе смешивания таскал оттуда листочки.

Марионетка на тумбочке. Похожа на художественного манекена, каких используют художники для рисования поз, но одетая в костюм крестьянки: светлое платье, тёмный передник, чепчик, а в руках – ведро, несоразмерно большое. Если бы бедная девушка действительно несла его, полное воды, ей пришлось бы отдыхать каждые несколько метров.

– Ну, как-то так, – Арсень, воткнув кисть в собственные перевязанные волосы, двумя руками развернул набросок к Джиму. На неровно оборванном клочке картона фигура в тёмном. Растрёпанные, почти чёрные волосы, тень, скрывающая лицо и вообще всю верхнюю половину тела. Черты вроде спокойны, без резких линий, взгляд в себя, задумчивый. Яркий свет, падающий из-под абажура лампы, только на коленях и сложенных на них руках – здесь совсем уж расплывчато, светло, с просветом бумаги, едва угадываются расслабленно-согнутые пальцы. Весь рисунок – шероховатый, почти сухой, того и гляди, схваченный образ разойдётся, потеряется в хаосе цветных пятен.

Джим покивал.

– Я… не понимаю в этом. Но если это имеет значение, мне нравится.

Арсень вздохнул, кидая набросок на тумбочку, к другим.

– Сколько ж я времени на это убью, – он потёр переносицу большим и указательным пальцами, потом стащил с кровати ящик и принялся складывать в него инвентарь.

Кукловод подкидывает Арсеню рисовальные принадлежности. Неплохие, к слову.

Арсень всё пытается что-то нарисовать.

Прокрутив в голове это и прилегающее к нему, Джим улыбнулся. Не один он тут нашёл занятие по душе.

– Арсень, – окликнул он подпольщика, крайне увлечённого закручиванием тюбиков, – эта марионетка. Ты её рисуешь?

– А, эта? – Арсень указал на девушку с ведром. – Нет. Это Джек нашёл в книгах, пока сидел три дня в библиотеке. – Он собрал инвентарь и запихал тяжеленный ящик под кровать. Откинул со лба выбившиеся пряди, вспомнил про кисточку в волосах, потрогал и махнул рукой, оставив. – Она была по частям, пришлось склеивать. Скорей всего, работа Кукловода, кто ж у нас тут ещё любитель разбрасываться шарнирными игрушками.

– Да, скорее всего, это он… – Джим взял куклу в руки. Хрупкая, светловолосая, миловидная девушка. Платье и передник из грубой ткани, чепчик почти бумажный. – Похожа на Дженни, не находишь?

– Есть немного. Только ей бы чайник, а не ведро, а то неправдоподобно.

– Думаю, это намёк, – Джим провёл большим пальцем по её волосам. – И почти уверен, что марионетки подобного типа ещё будут. У неё в ведре шляпка, – он осторожно подцепил её ногтями и вытащил, – богато украшенная, скорее всего – отсылка к следующей кукле. Это явно не дешёвка, которую мы находим у себя в комнатах, это штучная… может, даже ручная работа. Стыки дерева, швы на одежде… Арсень, она же не нужна тебе?

Подпольщик отрицательно помотал головой, и док, завернув куклу в ткань для перевязок, засунул её в сумку.

– Я буду искать… Арсень, если найдёшь обладательницу шляпки…

– Да понял уже, – подпольщик отмахнулся. – Только на многое не рассчитывай, я опять в завале… Хотя… вот что.

Он подскочил с кровати, как током ударенный – если б Джим не привык к этой привычке Арсеня срываться в резкие движения, точно бы вздрогнул, – присел у дальнего края кровати и запустил руку под матрас. Глубоко. Пошарив там, извлёк на свет стопку мятых исписанных листов, с ними вернулся на прежнее место.

– Вот. Но это как в читальном зале – без выноса. – Арсень протянул листы. – Первые семь из тайника гостиной, вторые – из подвала. Дневник ребёнка, по описаниям он вроде как жил в этом доме.

– Дай-ка… – Джим взял кипу. Перелистал.

Глаза выхватывали из общего текста отдельные слова. Да, ребёнок. Семья… отец… мать… брат… некая Джейн…

Интересно

– Я не согласен мозговать всухую, – переложив листы на кровать, Файрвуд встал и направился к двери. – Сделаю чай. Тебе нужно?

– Спрашиваешь, – Арсень хмыкнул. И, уже вдогонку: – и если огурцы на кухне будут…

Джим остановился. Задумался. Обернулся.

– Арсень, что ты находишь в этих… бутербродах?

– Чтоб вы все понимали, – подпольщик уже притянул к себе альбом для карандашных зарисовок. – Это истинный вкус свободы.

– Я сделаю бутерброды. Огурец принесу отдельно.

Дневники оказались действительно интереснейшим чтивом, несмотря на всего лишь пятнадцать записей. Мальчик, Джон, описывал свою жизнь: добрый отец, красавица-мать, приезд которой домой равносилен празднику, маленький любимый брат, девочка Джейн и увлечение кукольным театром. Время – где-то десять лет назад, судя по состоянию бумаги, то есть, предыдущий жилец. Скорее всего, между ним и Кукловодом здесь никто не жил.

Арсень ел бутерброды, хрустя огурцами – Джим принёс их аж три штуки. Хрустел, выглядел довольным, помогал мозговать.

Сначала предположил, что эта семья, а именно, автор дневника, сильно насолил Кукловоду когда-то. Поэтому Кукловод его убил и съел, а особняк перекупил.

Идея Джиму не понравилась.

Вторым предположением стало то, что мальчик наоборот дружил с Кукловодом. Это уже больше походило на правду – убитые и съеденные неохотно делятся дневниковыми записями детства.

Третья версия – мальчишка и есть Кукловод. Версия самая продуктивная, но это было слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ещё бы – детский дневник Кукловода, рай для психоанализа любого типа и направления.

Версия четвёртая – нет никакого Джона Фолла. Это особнячное божество развлекается. Эту версию спродуцировал Арсень, чрезвычайно расстроенный солёностью огурцов вкупе с закончившимся чаем. Поскольку второй раз Джим на кухню идти отказался, подпольщик, кляня жестокую судьбину, пошёл туда сам, предварительно наказав «дневники не тырить, косяки не грызть».

Остаток ночи они провели, анализируя записи. Джим делал пометки в блокноте, Арсень поддерживал разговор в промежутках между зарисовками и жеванием.

Первое впечатление о жизни Джона оказалось обманчивым. Его горячо любимая мама любила кино, но не занималась детьми. Всё воспитание перекладывалось на плечи отца, который тоже вряд ли имел много свободного времени, занимаясь книгопечатанием. Из женщин в доме – няня Нэн («Имя как у крысы Дженни», – не преминул вставить Арсень). Бабушка и дедушка вряд ли его любили, раз не позвали в гости вместе с братом, и вряд ли сильно любили брата, раз рассказывали ему, что мать их не любит. Ребёнок чувствителен к искусству – мало какой мальчик будет остро реагировать на звуки скрипки, общителен и дружелюбен. Он не пишет о плохом, он искренне радуется успехам своего брата и школьной подруги, собирает марки и поддерживает отцовское увлечение сбором монет. Хороший мальчик. Какое отношение он может иметь к Кукловоду?

И, в последних записях, сведения о ещё более ранних событиях: семья, сожженная заживо неким преступником.

– Не дом, а склад несчастий… – Джим зевал, глаза закрывались, но уходить от дневников и чая не хотелось. – Поджог, эта семья… её ж тоже тут нет… теперь мы…

– Самое большое несчастье – постоянная нехватка огурцов, – Арсень широко зевнул, завалившись на подушку за спиной дока. – И то, что мне вечно не дают спать.

– Намёк ясен, – Джим потянулся за сумкой. – Щас я…

Сон сморил его на полпути к желанному ремню.

Арсень уже спал.

====== 11 ноября ======

– Вас давно не было видно, – Тэн, как всегда, смотрела без улыбки. Оставила книгу, которая до этого покоилась у неё на коленях, легко соскользнула со своего верхнего яруса. – Что-то ищете, Перо?

– Книгу. – Арсений, понимая, что вот-вот заснёт на ходу, ухватился изрезанной рукой за столбик кроватных перил. – Сказки братьев Гримм.

Женщина несколько секунд смотрела на его пальцы, слегка нахмурившись.

– Могу посоветовать сборник японских мифов. Если вам интересны древние предания…

– Прости… те, мне они не для чтения, – как можно вежливее прервал её Арсений. – Просто нужна книга.