– Он сам сказал мне сегодня, сейчас! Что ему нахрен не нужна свобода, что он не желает возвращаться! Ему – хорошо – здесь! Только…

Дверь приоткрылась. Джек резко обернулся. В комнату заглядывала встревоженная Дженни.

– У вас что-то…

– Ничего особенного, – быстро заверил Арсень, – просто разборки на ночь глядя.

Судя по виду девушки, слова её плохо убедили. Она чуть шире приоткрыла дверь, но всё равно зайти не решилась, осталась на пороге.

– Арсень, Джек… я понимаю, вы…

– Всё нормально. Арсень, если всё-таки захочешь помочь… Я до утра в подвале.

Подпольщик осторожно протиснулся мимо Дженни, стараясь не встречаться с ней взглядом.

– Заходи, не стой там, – Арсений махнул рукой растерявшейся девушке. Мысли были заняты тем, что сказал Джек, но не прогонять же её так.

Дженни присела рядом с ним на кровать.

– Точно ничего не случилось?

– Да точно, – он ухмыльнулся. – Так, поспорили тут…

Он замялся. Врать небезразличным людям никогда не умел. Чужим – сколько угодно, а своим… как будто язык связывало.

И почему Джим сказал, что не желает бороться за свободу?! Не верю. Но в этот раз Джек даже говорил спокойней, чем обычно. Он не врал, не придумывал…

– Да, это ваше… дело. – Дженни расправила складки платья на коленках. Встряхнула головой, заставляя себя улыбнуться. – Просто я думала, вы опять подерётесь, а потом придётся до утра убирать воду из твоей комнаты. А это у тебя что? Кого опять рисуешь?

Арсений не успел выдернуть у неё из-под пальцев свой последний рисунок воображаемого Кукловода. В общем-то, ничего такого в наброске не было, это же его фантазия, но показывать всё равно не хотелось.

– Опять тот же человек, – девушка внимательно разглядывала набросок, поднеся его поближе к лампе. – Ты его часто рисуешь. Я когда заходила собрать вещи в стирку, видела у тебя на полу…

– Да… так.

Он сгрёб остальные рисунки в кучу и устроился со скрещенными ногами на покрывале.

– Мне кажется даже, я его знаю. Как будто видела давным-давно… И забыла, что видела. – Дженни опустила рисунок на тумбочку и посмотрела на него. В обрезанном абажуром свете лампы, в резких синевато-серых тенях она казалась девочкой, подростком. Отсветы лампы искристыми бликами замерли на светлых волосах, тонкие руки зябко стянули края шали. Дженни в этот миг так напомнила его сестру, что Арсений невольно подумал: вот сейчас ещё чаю и печенья – и можно устраивать посиделки со страшилками. Прямо как в детстве.

– Покажешь остальные? – попросила девушка. Арсений молча протянул кое-как собранную пачку и незаметно закинул подальше, себе за спину, альбом с «компроматом»; надо сказать, за последние сутки откровенных картинок на подпольщика там прибавилось.

Дженни перебирала листы, иногда улыбалась, когда натыкалась на наброски обитателей особняка за работой. Смеялась над картинкой, где Кот, вздыбив шерсть, по дуге обходит злющего Джека, сказала, что очень похоже нарисован Джим… «Так похоже, что скорей бы уже он начал снова улыбаться». Поумилялась над зарисовкой, где Закери помогал ей поливать цветы. Сказала, что удивительно вот так вот подмечать всё интересное.

– На первый взгляд в них же ничего особенного, да? – Она подняла сияющий взгляд от листов. – Но когда ты вот так рисуешь, кажется, что это и есть… мы… – она покачала головой, улыбаясь немного смущённо. – Я не умею так говорить.

– Кажется, что из таких моментов и состоит наша жизнь, да? – помог Арсений.

Она кивнула.

– Это во мне от фотографа. – Арсений, встретившись с ней взглядом, махнул рукой почти нетерпеливо. – Каждый кадр должен быть гораздо… шире изображённой на нём картинки. Должен… вот чёрт… Я тоже не умею красиво говорить. Но это вроде как… окно в жизнь, которая была по ту сторону объектива. Ты можешь так никогда и не узнать, что там было, за границей фотографии, но фотография должна дать тебе подсказку, намёк. Обещание, что в этой рамке, – он резко очертил в воздухе руками прямоугольник, – только начало, как на книжной странице. Дальше ты… мысленно перелистываешь страницу, и воображение рисует тебе историю.

– Хотела бы я увидеть твои фотографии… – Дженни, как во сне, вернулась взглядом к верхнему наброску. Это был тот самый, где он в отместку рисовал Кукловода стоящим в пледе у заколоченного окна.

– Я и сам бы… А, что там… – он тихо рассмеялся, приложив пальцы ко лбу, помотал головой. – Вот ведь.

– Ты потому так стремишься на свободу?

– Да, наверно. – Арсений уперся взглядом в стену, продолжая едва заметно улыбаться. – Когда ты один, у тебя за спиной только рюкзак, на боку – сумка с фотоаппаратом. И ты в какой-нибудь глуши, в которую сроду нормальный человек не полезет, бредёшь по болоту или лезешь на гору, чтобы поймать одну-единственную минуту рассвета или заката. Ты была когда-нибудь в Пазлвуде? – он снова обернулся к Дженни. – Я там заблудился один раз… А у камней Мэн-эн-Тол? Нет? Там есть один камень с круглой дыркой. Как бублик. Я всё ждал, как полный дурак, когда ж через эту дырку солнце проглянет. Замёрз как собака, вымок… Но под конец дня тучи разошлись, и закатное солнце… Прямо там. Камень был чёрный на его фоне, а солнце алое, и целой охапкой света через дырку, по мокрой траве. Трава вся сверкала. И вот, ветер ледяной, мокро, я лежу на животе в траве, с фотоаппаратом наизготовку, и…

Дженни, смеясь, договорила за него:

– И ты не сделал фотографию.

– Угу, не сделал. Пропялился на закат.

Они некоторое время сидели молча. Дженни улыбалась, теребя уголок у верхнего из стопки лежащих на коленях листов. Но эта её улыбка была не вовне, она улыбалась своим мыслям.

Наконец, девушка пошевелилась, провела по листу ладонью. Как будто гладила.

– Можно взять себе? – повернула к нему рисунок с Кукловодом. – Пожалуйста. Он мне очень нравится.

– Да бери, конечно.

– Спасибо. У меня к разрисованной двери теперь ещё и красивый рисунок.

– Чернила не смылись?

– Нет, что ты, нет-нет. Мы с Закери покрыли лаком. – Она хихикнула. – Интересно, как это понравилось Кукловоду…

Они ещё немного посидели, разговаривая об особняке, Кукловоде, осенних листьях и фотографиях, потом Дженни спохватилась, что уже поздно. Пожелала спокойной ночи, попросила следить за Джеком – чтоб подпольщик опять чего-нибудь не натворил. Ещё раз поблагодарила за рисунок и ушла, тихо прикрыв за собой дверь.

Оставшись один, Арсений включил верхний свет и вытащил из-под кровати самый большой лист. Он был склеен из трёх обычных – его последний, самый серьёзный рисунок Кукловода, над которым он сидел уже неделю.

На листе особнячный бог полулежит на диване – таком же, как в гостиной, – опираясь спиной на подушки. В лице – тоска, усталость и отрешённость, взгляд вверх, в потолок, в пространство. В свешивающейся с дивана руке зажат деревянный крест с тянущимися от него нитями. Управляемая ими марионетка сейчас без присмотра. Она на полу, на коленях, согнувшись всем шарнирным тельцем (два дня собирать по комнате марионеток и зарисовывать, зарисовывать игрушки).

Этот рисунок Арсению начинал нравиться. На плохой бумаге, чертёжным карандашом, смазывая штрихи, конечно, но всё-таки… первый настоящий рисунок.

Найдя в складках кроватного покрывала затерявшийся карандаш, он расстелил рисунок на полу и принялся за доработку.

– Интересно, твои рисунки имеют отношение к попыткам выбраться из особняка?

В этот раз динамики вообще не издавали никаких звуков перед тем, как начать транслировать голос. Видимо, угрозу поставить в его комнату старые модели Кукловод так и не привёл в исполнение.

– Дневная норма прохождения испытаний мной нисколько не снижена, – спокойно ответил Арсений, пытаясь понять, что не так с задним планом. – Считаешь, я недостаточно рьяно потрошу тайники?

– Это не ответ.

– Если тебе нужен подробный психоанализ… Хорошо. Так я спасаюсь от плохого настроения и хандры.

Ошибка была вычислена. Карандаш заскользил у верхней линии диванной спинки, углубляя тень.