– М-м… – Мозг соображать отказывался. Пришлось потереть лоб пальцами, там, где слегка зудело, чуть выше бровей. Это помогало сосредоточиться. – Обязательно сейчас? До вечера… подождать никак?

– После нашего сегодняшнего путешествия в Сид я поняла, что жизнь медиума может оборваться в любую секунду. Ты должен знать основы защиты, вызова духов и составления оберегов из трав.

– Ладно, блин…

Сегодня я не отличаюсь вежливостью. Вот весь в тебя, – Арсений отмахнулся от Тени. Или уже правильней называть его Художником – да и всё… Как звал своё, ныне разбитое Зеркало.

– Врёт она, Пё-о-орышко, и ты это знаешь, – зашелестел в ухо знакомый голос, даже не скажешь что с того света. – Ты ведь уже догадался, что это за красивое свечение? Красный – всегда красивый, самый красивый цвет. Спроси, есть ли у неё алое платье.

Арсений мотнул головой, отгоняя назойливый шёпот.

Исами провела его по всему дому. Испытания проходила сама, закрывать двери ему не позволяла. В детской показала книги – на нужных страницах лежали закладки, в зимнем саду – остатки трав (после того, как из них массово взялись заваривать чай, плошки с растениями заметно облысели), в гостиной – запас свечей для вызова духов. Главное – чаша, благовония в шкатулке из кедрового дерева и запас заготовленных оберегов – хранилось, как оказалось, давно в кованом сундуке в самой комнате. После Исами, не слушая возражений, повела его к другим тайникам: эти оказались с первого акта. Немного лекарств, бинты, несколько лент, упаковка кислых леденцов. В одном тайнике была банка с кофе, и Арсений подумал подсунуть её Джиму и посмотреть на реакцию. Свёрток сахара, тщательно упакованный, тюбик клея, моток шёлковой нити…

Всё это Исами сгребала из тайничков безжалостно и кидала в подставленную сумку Пера.

Над ухом зудело Зеркало:

– Стала бы она так беспокоиться из-за Сида? Недоговаривает, точно. Даже то, как она вещички выгребает – не наш стиль, а?

Арсений мысленно пожелал ему подавиться. Художник зря притворялся безумным, да было вообще неясно, зачем он это делает.

Сумка пухла от чужих запасов и давила на плечо.

– Как бы не было беды, Перо.

– Арсений, держи. – Исами подала ему несколько коробков спичек. – Больше я тайников не знаю.

– Угу.

Спички отправились в сумку ко всему остальному.

Тэн направилась к выходу из кинотеатра, спокойная, выпрямленная. Как всегда.

– Carpe diem, Перо. Вдруг завтра уже не наступит?

– Исами, подожди. – Перо перекинул ремень сумки через грудь, чтоб удобней, и догнал японку. – Можно сделать твоё фото? У меня давно уже была идейка одна…

Ровные чёрные линии должны были покрыть пол. Они слили вместе несколько банок чёрной туши, Исами слегка развела её водой, потом ушла готовиться, оставив его наедине с кисточкой для покраски.

Вместо холста – стена и пол. Та, что напротив ряда окон. Табуретка.

Ты думаешь, невозможно объединить живопись и фотографию? До сих пор объединяли скорей рисунки и фото. Подсовывали рисованным персонажам реальные предметы. В другом случае модели на фотографии пародировали картину. Есть и другая сторона – линза-монокль вместо привычного объектива, размытием превращающая фотографию в полотно импрессиониста…

Я попробую иначе. Я попробую продлить реальность с помощью живописи и запечатлеть эту деформацию в фотографии.

Кисть погружается в густую чёрную краску.

Он рисует железные крылья. Не стрекозы, как хотел сначала, бабочки. Переплетение плотных чёрных узоров. Тончайшая хитиновая сетка – тонкой кистью. Никаких светотеней на самих, они – сплошь чёрное железо; но они слегка согнуты, и на стене от них – тень.

Арсений выпрямляется, опускает кисть. Оборачивается к Художнику.

– Нужна твоя помощь, как понимаешь. У меня умения не хватит.

Тень усмехается.

– Вспомнил обо мне? Для тебя так много значит эта работа?

– Не будь занудой, иначе б не спрашивал. Так поможешь?

– Попробуем.

Руки касаются призрачные пальцы. Внутри, у сердца, всплёскивает безумной радостью. Прикосновения ощутимы, материальны. И они дарят свободу.

Десятки лет у холстов и набросков, оседающий в лёгкий запах красок, растворителей и графитовая пыль, цена – всё несущественно; за его плечами опыт ада, Художника, поколение за поколением идущего за Зеркалом; ему не придётся состариться, чтобы обрести истинное мастерство, можно воплощать в жизнь самые безумные идеи уже сейчас, все они будут получаться, живая плоть рисунка будет дрожать на границе реального и зримого, обретая себя в каждом касании кисти…

А взамен всего лишь рассудок.

Горячие пальцы не ведут его руку, он рисует сам, но получается на порядок лучше. Тень видит через его кисть, больше ему, слепому адскому созданию, никак не коснуться реальности; его радость острая, с горьким привкусом дыма и металлическим – крови, радость от возможности вновь воплощать себя в линии и цвете, она мешается с собственной, и это безумный экстаз, ослепительно взрывающий мозг. Они нужны друг другу; они должны быть одним целым.

– Ты нарисуешь ещё один портрет?

Шевелятся собственные губы, точно. Да и Тени рядом нет. Или никогда не было, просто его галлюцинации?

Арсений резко оборачивается. Художник стоит за спиной, но горячие пальцы по-прежнему лежат на его запястье.

– Я всё равно верну его. Мне надо будет для него рисовать.

– Тогда не усложняй.

Арсений кивает. Он не знает, как это будет – Тень будет стоять рядом и нашёптывать советы, или же вселится в него, как злобный дух в каком-нибудь мистическом триллере. А как это произойдёт? Он спереди просунется или сзади?

Ересь

Перо взялся за кисточку.

– Но у меня два условия. Первое – ты оставляешь мне способность мыслить и управлять своим телом, а не как… с тем художником. Второе… ты же сейчас паразитируешь на его призраке?

Тень кивнул. Взлохмаченные волосы, заострённые скулы, лицо самое обычное, разве что шрам-рытвина на левой щеке. Губы растрескались, заметно даже в этой чёрно-белой версии. Руки с чуткими пальцами и разбухшие, больные суставы. Так выглядел сумасшедший художник Чарльз. А ещё он быстро слеп и у него постоянно раскалывалась голова, но этого по Тени не видно впрочем, он тоже слепой, это надо помнить.

– Значит, ты перестаёшь над ним издеваться и даешь мне возможность отпустить призрак.

Крылья на стене обретают материальность. Тени под хитиновой сеткой.

– Навозишься с ним, но это твой выбор. Ты станешь мной наполовину, – замечает Художник, отзывчиво идее помогая ему рисовать тонкие серые линии. – Сохранишь часть своего разума, себя самого. Это как стоять у зеркала, прижимаясь к его краю серединой лба.

– Это Химера, – кивает Арсений. – А ты, признайся, ревновал, когда у Кукловода в качестве рисовальщика оказался я, да ещё и с собственным Зеркалом?

От только фыркает.

Они рисуют крылья на стене, потом переходят на пол. Арсений разливает тушь в две банки, в первую добавляет воды и белил. Светло-серые – сначала тень от крыльев, они согнуты так, словно бабочку застигла буря, она не может сопротивляться порывам ветра. Со спины – перспектива уводит их вперёд, от зрителя, а плоский пол неожиданно обретает глубину пространства.

Солнечные лучи, падающие сквозь верхушки окон, гаснут один за другим. Арсений перемазывается в туши.

Тэн приходит часа через два, закутанная в покрывало с чьей-то кровати. Она вымыла и высушила волосы, но собирать не стала. За ней почему-то идёт Кэт с сумкой, у неё из кармана куртки торчит кисть, какой Исами обычно выводила иероглифы.

– Простыня? – поинтересовался Арсений, решив другие вопросы оставить на потом.

Исами качнула головой отрицательно.

– Тюль. Мы нашли в шкафу.

Исами берёт у Кэт кисть, окунает её в банку неразбавленных чернил и принимается рядом с краем левого верхнего крыла писать иероглифы. Один за другим, они словно и не возникают по воле держащей кисть руки, а сами выплывают из небытия. Кисть так, стряхивает с них пыль и делает видимыми.