– Потом начинаешь считать себя этим отражением? – Джим приподнял брови.

– Да. – Арсений повозил головой на подушке, устраиваясь. – Проклятие терпеливое. И хочет жрать. Я начал думать, что Художник – моё зеркало. Зато я его хотя бы знаю… – он уставился на работающего Файрвуда. – Джим, не претендую на королевский ужин, но сухаря хотя бы нет? Желудок щас к спине прилипнет. Анатомический феномен.

– Посиди тут.

Оставив его в гордом одиночестве с разбинтованной ладонью, Джим вышел. Вернулся с бутербродом (хлеб, майонез, зелёный горошек) и кружкой чая.

– Чай сладкий, – предупредил, – мёд. Ты потерял… – запнулся, и чуть тише, – кровь. Много.

– Да, – Арсений с энтузиазмом (слегка заторможенным – голова кружилась) потянулся к еде, – а ты бы её не разбазаривал просто так. Слизывай. От проклятия защищает.

– Количество принципиально?

Подсев, Файрвуд снова принялся за его руку, оставляя в свободном доступе для бутерброда и кружки только одну.

– Может быть, – Арсений пожал одним плечом. – Или эффект проходит. Вообще, мне новую кровь вливали, много. В больнице. Вдруг способность выветрилась? Тогда чем больше тем лучше. Вообще у Тэн спросить надо…

Он уже раззявил рот на бутерброд, да так и замер. Медленно вернул на тарелку.

– Вот же… Зеркала. Зеркала, чтоб их! Кукловод и Элис!

Джим замер. Потом поднял на него чуть расширенные от удивления глаза.

– Кукловод и… Элис… – повторил негромко. Кивнул. – Да, с твоей теорией вполне… Но одно же ты уже затолкал, так?

– Разбил, скорее. При том у них они самые… ну давай брать аналогию… самые прочные и толстые зеркала. Они уже отдельные личности, не нуждаются, чтоб хозяин в них смотрел постоянно. Отсюда то, что мы спутали с диссоциацией. Нашим зеркалам пока нужно, чтобы мы от них не отворачивались.

– У тебя художник, – снова кивок, – а у меня, кажется… хирург. Безумный хирург. Как безумные учёные в фантастике…

– Это которые опыты на живых людях ставят ради интереса?

Арсений покивал и присвистнул, всё-таки принимаясь за бутерброд.

– Не интерес, а… жажда познания, – Джим невесело усмехнулся. Намотал первый слой бинта на ладонь. – Серьёзно, она сводит с ума. При этом неважно, кто объект, насколько безнравственно то, что ты с ним делаешь. Я… думал, много думал, а потом решил, что схожу с ума.

– А теперь предштавь… Вот… – Арсений со вздохом оставил ненадолго бутер, – в общем, у каждого здесь есть своё зеркало. У тебя, меня, Джека, Дженни, Зака. У Энди, прикинь, да… – последняя мысль его развеселила, и Перо едва не подавился крошками, хмыкнув. Кое-как проглотил. – Мэтт убивает, люди умирают, проклятие жрёт боль. Делается сильнее и усиливает зеркала. Ты – безумный хирург, хвостатый – убийца, остальные… мало ли.

– Замкнутый круг.

Джим закончил перевязку. Обрезал кончики бинтов. Хмурый, меж бровей пролегла морщинка, руки – неосознанно – положил на свежеперевязанную ладонь, поглаживая запястье пальцами.

– Это странная история, конечно… но если твоя кровь поможет мне сохранить разум, я буду её пить. Дракула недоделанный.

– Вот и пей, – Арсений удовлетворённо кивнул и доел бутерброд. Вся «эзотерика» достигла уже такого уровня абсурда, что какое-то там распитие крови погоды не делало. Он прищурился и понизил голос: – и потом, вообрази только: ночь, тишина, сырая стенка подвала, мы вдвоём за стеллажом, и ты ме-е-едленно облизываешь мои окровавленные пальцы… Рай для извращенца.

– Арсень, я не такой уж извращенец, конечно, – Джим принялся за упаковку медикаментов обратно в сумку, – но голос, каким ты мне это рассказываешь, мне нравится.

– А ещё сегодня вечером один из нас может умереть.

– И особняк останется либо без доктора, либо без Пера. Кстати, без доктора у них ещё будут шансы, они неплохо наловчились.

– Угу. А у меня пальцы в майонезе и голова кружится. – Арсению было смешно. Беря кружку с чаем, он видел, как полоски солнца сползли по Джиму дальше, в угол. Солнце уходило. – Предлагаю до ужина сидеть тут и делать вид, что мы умерли. У нормальных людей это называется «спать». Перебирайся.

– Пальцы тебе облизать? – В глазах Джима неясными отблесками отражались те самые полоски солнца.

– А ты такой любитель майонеза с чужих ногтей? Тогда я за, – Арсений протянул ему руку жестом барышни, впервые приглашённой на танец, но не выдержал и заржал. В сухой пустоте гостиной смех прозвучал странно. Правда, не хуже, чем прочий абсурд.

Арсений доплёлся до подвала. Надо было найти Джека и спросить, что он помнит из своего путешествия в Сид.

В этот час в подземном убежище обычно никого не было, кроме дежурного; Билл постановил, что кто-то один в подвале должен быть в любом случае.

Сейчас тут, к удивлению Пера, обнаружилась Тэн. Она сидела у матраса спящего человека.

– А что…

– Арсений, – Исами обернулась. – Джек не вернулся из Сида.

Новость его не сказать чтобы удивила. Арсений только мотнул головой, подошёл, сел рядом.

– Он жив?

– Пульс есть, – кивнула Тэн. Спохватилась. – Дракон просил передать, что «сделал тебе игрушку». Я не знаю, что это значит.

– Если она теперь понадобится…

Перо низко склонился над распростёртым по матрасу Файрвудом.

И это наша вина, хотя её и нет. Ты знаешь и то и другое.

– Если Джим узнает, нам толстая белая полярная лисичка.

Арсений скинул сумку с плеча, а после лёг на матрас, вытянувшись рядом с Джеком.

– Попробую ещё раз, пока это вещество ещё в крови. Я догадываюсь, где он застрял.

– Ты будешь нырять. Можешь не выплыть, – она посчитала себя обязанной предупредить. Зачем? Он знал лучше. Исами подавила зародившуюся внутри холодную дрожь.

Арсений не ответил. Закрыл глаза, расслабился. Исами прижала пальцы к жилке на его шее, наклонилась, прислушиваясь. Через некоторое время дыхание стало тише, пока не сделалось слабым-слабым, подушечки пальцев перестали отчётливо ощущать пульс. Сложно было даже сказать, не игра ли воображения эти слабые удары.

Она прикрыла веки.

Ничему нельзя верить.

Даже себе.

Он снова, как тогда, вырывал у озера собственную жизнь. Глубины Сида манили тёмным холодом, в котором нет памяти и нет себя самого.

Погружаясь сквозь толщи смерти, Перо ощущал, как растворяется всё, что мучило и не давало спать. Тьма мягко обволакивала. Она не принуждала и не настаивала, была рядом, готовая сомкнуть объятия – только шевельнись навстречу. Пожелай принять.

Джек ушёл глубоко, очень. Может, ещё немного – и сердце в реальности перестало бы биться.

Вытаскивать его было трудно. Тяжесть чужой жизни давила на него и тянула обратно в глубь. Хотелось как раньше или нет, тут нет времени просто обхватить его и позволить двум душам падать сквозь слои Сида во тьму.

В какой-то момент Арсений готов был закрыть глаза и перестать плыть вверх.

Повезло, что вверху, над поверхностью воды, блеснул слабый-слабый отблеск призрачного света.

Ещё несколько отчаянных загребающих движений к нему – вверх – хруст, гладь озера разорвало на мелкие осколки. Тонкий лёд, покрывший воду, треснул, рассыпаясь сахарными обломками, а они тонули и таяли в чёрной воде.

Арсений по человеческой привычке попытался захватить воздух. Джек в себя не приходил, висел на нём мёртвым грузом. Но Перо мог плыть.

У берега по колено в воде стояла, дрожа, Исами. Белые одежды намокли, облекая её полупрозрачным туманом, чёрные волосы гладкими влажными змеями вились по плечам и груди. В руке она держала старый фонарь со свечой, это его отблеск он увидел с самого дна.

– Возвращайся, Перо, – звала на человеческом языке, осыпая в пустоту Сида пепел собственных жизненных сил. Смотрела навидяще, в пространство. Она была слепа здесь, кое-как сумела пробиться, и видеть не могла, перекрывало проклятие.

Она говорила всё тише, поглощаемая туманом. В реальном мире время уходило.

Бесполезно вдохнув поглубже, Арсений поудобней перехватил младшего Файрвуда и погрёб к берегу на огонёк её фонаря.