– Что бы там ни было, Перо, – холодно заметил Стабле. – В следующий раз причиной твоей комы буду я. Так получится куда честнее. Свалившиеся от обескрова не имеют привычки симулировать. Верно говорю, док?

На ладони с силой сжались пальцы Арсеня. Кожа ощущала влажную липкость вытекшей из проколов крови.

– Тебе не нужно моё мнение.

Джон единственный позволял себе ходить по особняку в одиночку. Во-первых, если уж Мэтт и собирался что-то с ним сделать, то явно не в первых рядах, значит, и бояться нечего. А во-вторых – это был его особняк. Ухоженный, наполовину заброшенный во владении Виктории и Билла, безлюдный и наполненный запертыми в нем людьми. И обиженный на весь мир уродец явно не тот, из-за которого стоит в своих же владениях ходить, вжав голову в плечи.

И пока что это сходило ему с рук. Не сказать, что он питал иллюзии, будто так будет всегда. Просто последний из рода Фолл не хотел терять единственное, что осталось – фамильную гордость, как потерял свое доброе имя, как потерял семью.

Обитатели его сторонились. Он их тоже сторонился, иногда недоумевая по инерции от самого факта присутствия людей рядом. Пальцы ощущали прохладные кнопки консоли, дёргались, «нажимая», и только через несколько мгновений приходило осознание – консоли нет, люди не на экранах, он – не Кукловод. Нормально с ним общался только Джеймс Файрвуд, и то – Джон не был уверен, что тот позабыл о своём обещании.

Значит, мне остался год, Кэт? Целый год…

А снаружи Джон был одним из них, из своих бывших марионеток – со всеми завтракал на кухне, резал руки о дверные ручки, доходил до обескрова и ютился на продавленных матрасах на полу подвала. Смысл делать хоть что-то терялся за кучей бессмысленных телодвижений, и периодически, засыпая, Джон хотел одного – не просыпаться. Не видеть, как его идею извращает болезненно самодовольный Обезьяна, перехвативший нити, не строить бессмысленных планов в компании учеников. Не ковырять, как сейчас, холодную кашу, держа нечувствительными руками ложку.

В тюрьме хоть какая-то цель впереди брезжила.

Кухня медленно утихала. Люди один за одним выползали, оставляя его наедине с Дженни – Джим-подпольщик не считался, он её одну никогда не оставлял. И это мудро, со Стабле вполне бы сталось утащить её и оставить обитателей без нормальной еды и моральной поддержки.

Наконец, остались только они трое.

Джон горько усмехнулся про себя. Вот он, вот его Дженни, вот её любовник – Нортон, бывший наёмник. Как всё изменилось за каких-то десять лет.

Ложка, тихо звякнув отлегла в сторону.

Сцепить негнущиеся пальцы, наблюдая за ней, погружённой в кухонные заботы. Где-то на самой периферии сознания ещё теплилось раздражение на Нортона, на саму Дженни, хотелось прогнать их, парой, по нескольким испытаниям, но это периферия, инерция. Пройдёт.

– Я виноват перед тобой, Дженни, – негромко, лишь слегка сжав пальцы. Нутро болезненно сжалось, жаждая увидеть девочку, которую он знал, хоть намёком, на мгновение.

Но к нему обернулась взрослая девушка, усталая, как все здесь, измученная. Лишённая тепла.

– Нет, – ответила и бросила на стол расправленное мокрое полотенце. – Не извиняйся.

– Я не собирался. – Он проводил взглядом шмякнувшуюся тряпку. – Ты уже не моя Дженни, я не твой Джон. Извиняться некому и не перед кем. Но я виноват.

Она пожала плечами и передала ждущему Джиму-подпольщику опустевшую кастрюлю с плиты – он мыл посуду.

– Тогда и от твоих слов никакого толку, – заметила, глядя на угол стола. По привычке, виденным сотни раз через камеры жестом расправила складки юбки, согнала их ладонями от центра к бокам.

Любимый, лелеемый образ девочки таял, испарялся, оседая крупными каплями на стенках кухонной раковины. Теперь в них, в каплях была она.

– Сейчас ото всей моей жизни, Джейн Уоллис, никакого толку. – Воткнуть ложку в середину тарелки, придвинуть к себе. Такие полупустые тарелки с ужина неплохо утоляли голод ночью – привык есть не когда приготовлено, а когда захотелось. Издержки Кукловодчества. – Потому суммарно ничего не поменялось. К тому же, мне захотелось это тебе сказать.

– Стало легче? – Джейн подошла к креслу, устало опустилась. Тонкие руки устроились на коленях.

Где-то под креслом мелькнула тень Кота. Мелькнула и обозначила своё существование вполне материальным мявом.

– Нет, – Джон перехватил тарелку так, чтобы было не очень больно израненные ладони. Больше ждать было нечего. – Доброго дня тебе.

День перевалил за полдень, щели на окнах озарились светом. В пыльном сухом воздухе пахло железом и старыми газетами. Лучи, падая на пол, чертили комнату полосками – тёмная-светлая, тёмная-светлая…

Арсений лежал на диване, в этом невообразимом зеброидном мире, и держал собственные руки вытянутыми к потолку. Так было чуть менее больно. С ладоней скатывались приглушённо-багровые капли, ловя от окна крошечные острые осколки света. Белые. Как обломки костей.

На левом запястье часы дошли до четверти пятого.

Вернулся Джим. Вошёл в гулкую гостиную с врачебной сумкой – за ней ходил, присел рядом с диваном на пуфик.

– Всё блёклое, – поведал ему Арсений, подавая правую руку для перевязки. – Как будто фильтр с эффектом под старину.

– Ты слышал? – сухие джимовы пальцы сильно обхватили запястье, фиксируя руку. Через секунду будет влажно и больно – перекись. – Мэтт объявил о новой вечерней игре.

– Там… – Перо отмахнулся свободной рукой. – В коридоре, да… Динамики. Слышал.

– Райан всё сделал?

– Откуда мне знать? – Арсений с ворчанием уткнулся носом в диванную спинку, добормотав уже так, – мы же в этой комнате с тобой с утра. Или с ночи.

– Да, прости…

Мягкие прикосновения пальцев к бинтам – ощущается как боль, пощипывание и тепло, после – на слух – отрезает узелок и начинает разматывать бинт.

– Я пойду, спрошу сейчас. Как перевяжешь.

Бинт шуршит, и через несколько мотков ладонь начинает ощущать холодящие токи воздуха. Приятно.

– Что ты говорил мне про кровь? Тогда, перед Сидом, – в голосе осторожное любопытство.

– Кровь? – Арсений нахмурился в спинку дивана. Поворачивать голову не хотелось. – А, кровь… Тэн говорила, она защищает от проклятия. Лучше чем ничего.

– Какого проклятия? – Бинты отпускают руку, раны холодит буквально секунду, потом – перекись, горячо и жжёт. – Я ничего об это не знаю.

– Ну-у-у… Запутался. Я.

Пришлось всё же повернуться к Файрвуду. В полосках света он казался старше.

– Ты-из-будущего всё знаешь и ничего не хочешь слушать. Ты здешний ничего не знаешь… А я уже не знаю что о ком надо знать. – Он заранее протянул Джиму и вторую руку, чтобы потом не тянуть. – Кратко… этот дом во власти проклятия, произнесённого тысячу лет назад двумя здешними призраками. Он и она, Воин и Дева. Проклятие было родовое. Джон – потомок Воина, Алиса – потомок Девы. Они не успокоятся, пока кто-то не укокошит другого. Так свершается проклятие, раз за разом. Наша с Тэн задача – выпутать из паутины проклятия всех призраков, каких сможем – для этого мы в Сиде возвращаем им утраченную память. А ещё надо не позволять тем двум друг друга убить. Однако, здравствуйте. А, да: если они таки доберутся друг для друга, проклятие рванёт и поглотит всё живое в хрен-знает-каком радиусе. На бессмертие души рассчитывать не приходится. Насчёт спасения мира не знаю, не интересовался.

– Ну, это неактуально…

Закончив с первой рукой – теперь раны опять пощипывало от мази, но слегка, – Джим принялся за вторую. Очень медленно. Мыслями он точно был где-то не здесь.

– Это передаётся через кровь?

– То есть как это? – не понял Арсений. – Как зараза, что ли? Нет. Зато на психику действует нехило.

– На психику, говоришь?.. – Джим, забывшись, погладил его запястье. – На психику… Сводит с ума?

Арсений задумался. Потом кивнул.

– Да. Райан в будущем что-то говорил об… искажении. Знаешь, вроде кривого зеркала. Проклятие подсовывает его тебе вместо картинки реального мира. И ты начинаешь видеть своё преувеличенно изуродованное отражение. Сначала страшно, потом просто не по себе, потом…