Арсень неловко изворачивает руки, кладёт пальцы на колени Джима. Гладит.

Взглядом зверя выслеживать как добычу, неловкие – из-за положения – движения длинных сильных пальцев, как напрягаются плечи подпольщика, спина…

Бёдра сами собой сжимают его бока.

Крем впитался

Джим, выдохнув, тянется к тумбочке. И упал бы, но руки Арсеня удерживают.

Там, у тумбочки, запах камфары почти не ощутим и воздух прохладнее…

Захватить его, как в угаре, ощутить прикосновением на взмокших волосах.

Выдавить – быстро – на ладонь крема, чуть больше, чем нужно. Бросить тюбик обратно.

Выпрямиться.

Голову обносит. В висках жарко стучит кровь, взгляд туманится. Перетекание медовых и серых теней под лампой медленно кипит и варит, варит его в себе заживо.

Вроде что нужно было я промял

Джим, тяжело дыша, кладёт ладони с неразогретым кремом прямо на поясницу подпольщика. Прижимает, прогревая, слегка массирует.

Ведёт вниз.

Сползает, нарочно вжимаясь сильнее, с ягодиц, кладёт ладони чуть выше. Ладони тянут джинсы подпольщика, пытаясь снять. Жёсткая ткань не поддаётся, мешает ремень.

– Щас всё будет, – заверяет Арсень. Слегка приподнимается на локте, чуть поворачивается. Расстёгивает ремень, вытаскивает из петель и бросает за кровать. Расстёгивает сами джинсы. Стягивает их.

Джим продолжает. Ладони скользят от поясницы ниже, и вскоре задница подпольщика в свете лампы блестит от крема. Пройтись лёгким движением, размазывая крем тонкой плёнкой, после вернуть ладони на ягодицы.

Пальцы мнут их, указательный собирает остатки крема и скользящим движением уходит в ложбинку, оставляя крем на анусе.

После пальцы гуляют по коже, играясь с телом Арсеня. Издевательски медленно кружат у поясницы, скользят; ниже, к ягодичным, проскальзывают между и слегка, в ощущении окольцевавших гладких мышц, растягивают вход.

Покусывая изнутри нижнюю губу, чтобы не сорваться, вывести одну руку из игры, расстегнуть собственную ширинку: плотная ткань давит, больно врезается швами в горячую набухшую плоть.

Сжать веки, наклониться вперёд, почти скорчившись.

Свободная рука ладонью упирается в спину Арсеня.

Воздуха не хватает, когда замок поддаётся, вырывается свистящий вздох облегчения.

А рука уже хватается за ворот рубашки, судорожно дёргает. Белое полотно как плотная куртка, кожа под ней влажная, и ткань липнет, и не она сейчас, не она…

Сейчас… нужно… В медленно варящейся полутьме с шумами собственных вдохов-выдохов, с пальцами, выталкивающими из петель пуговицы, грядущим ощущением – прижаться обнажённой грудью к этой горячей спине, проехаться чувствительными сосками по рельефным мышцам… ощутить ответный жар… Ещё гуще, ощущая всей кожей горячую вязкость времени. Тише, не надо торопиться…

А потом – приподнять таз и медленно ввести член в горячую глубину чужого тела. Очень медленно. Чтоб каждый квант полости почувствовать, чтоб чувствительная, набухшая головка изнывала от чрезмерности каждого мгновения. Чтобы чувствовать Арсеня – в своих объятиях, здесь, сейчас, всего, сразу…

Арсеня…. Всего… Всем собой… вплавиться…

не отпускать больше

Рубашка поддаётся, снята. Откинута во тьму. Руки сходят с ума. Сжимают кожу до красных следов, вжимаются, надавливая, пальцами.

Можно прижаться грудью, как и хотелось, к спине, почувствовать жар…

Арсень горячий невыносимо. Пахнет камфарой, детским кремом и собой. От этой смеси запахов сознание ныряет в тяжёлый, жаркий и сухой туман, и дышать сквозь него, сквозь надрывное буханье собственного сердца почти невозможно.

Потянуться к тумбочке, пальцами кое-как, не с первого раза в прыгающем свете лампы нашарить выскальзывающий тюбик.

Крем прохладный, почти холодный. Джим, тяжело дыша, смазывает его с ладони двумя пальцами и вводит их в Арсеня. Медленно, как и хотелось, промазывает стенки, скользит в глубь, в горячее нутро. Пальцы, самыми подушечками – по складчатой поверхности, слегка нажимая, втирая.

Арсень тихо шипит, сжимает покрывало, приподнимает зад.

Джим чуть отстраняется. Проходится напряжённым, налитым членом по подставленным ягодицам. Сначала – по поверхности, потом, чуть изменив положение, на неровном выдохе скользит головкой в ложбинку, глубже. Там уже – прохладный влажноватый крем, промазано, ощущением на коже ствола, касающегося входа.

Сжать пальцами ягодицы. Развести их. Приставить головку к растянутому входу. Обезумевшие рецепторы – оголённые нервы напрямую вспыхивающими в мозгу видениями – каждая складка, каждая морщинка, чуть ли не каждая клеточка. Тестикулы тянет, будто они потяжелели на порядок, по мышцам живота проходит судорожная волна сокращения.

По телу разливается адский жар. Плавит внутренности, бешено толкает в грудь ударами сердца – чтобы собраться в густой ком и ухнуть вниз, резко режущей, обжигающей болью в брюшной полости.

И будто вся кровь тела к члену прилила – побагровел, увеличился.

Дальше тянуть невыносимо.

Чуть запрокинуть голову и тут же опустить…

Перед глазами густой камфарно-алый туман.

Тиш-ше…

Губа прикушена до боли.

Да… – вздохом в голове.

Временное облегчение, разве что на секунду.

Головка проскальзывает внутрь. Арсень с готовностью нетерпения подаётся навстречу, и от этого головка проскальзывает чуть дальше, чем хотелось.

Всё равно уже.

Закрыть глаза…

Медленно вводя член глубже, Джим чувствует, как раздвигаются стенки, как упруго обхватывают ствол, как проходятся складками по чувствительной поверхности головки.

Что

к чёрту

всё

Резким движением – внутрь, до упора. Подпольщик глухо стонет, слегка прогибается.

Немного отстраниться – и снова, резко, на полную.

– А-арсень… – Из груди вырывается против воли. Полувыдох-полустон, тихий, отчаянный.

Ближе ещё

ближе

– А… – Джим падает из кипящего алого света в багровую тьму, прижимается грудью к его спине, лбом прижимается к всколоченным светлым волосам. Вдыхает. – Ар… сень…

Он тут, под ним. Живой, горячий, тяжело дышащий, страстно-полубешено подающийся навстречу толчкам, сбивая под собой в ком покрывала и простыни.

Объять всем собой, целовать, покусывать кожу, не отпускать – никуда, никогда, чтобы рядом, чтобы здесь, чтобы…

– Ар…сень…

Сквозь стиснутые зубы, и кошмар, преследующий сон – белый, полумёртвый и холодный, ушедший в Сид – или – чёрным во тьме – у Кукловода, в полной власти маньяка. Темнота перед глазами, и захлёстом в неё – пряная алая горечь, кипящая, жаркая, металлическим привкусом бросается под язык, звенит в носоглотке…

Джим подаётся вперёд, обнимает Арсеня. Рваным движением просовывает одну руку под его грудь, целует плечи, шею, оставляет на коже от прикушенной пересохшей губы слабые кровавые следы, со свистом, борясь за каждый вдох, втягивает родной запах.

А внутри Арсень будто горит. Будто Джим толкается в выложенную углями полость. Промелькнувшее – тень даже, не желание, и Файрвуд чуть вытягивается вперёд, медленно целует его шею, оставляет багровые следы засосов, пальцами скользит вниз, ощущая твёрдые выступы рёбер и податливость не защищённых костями боков, ещё ниже… судорожно сжимает бёдра подпольщика.

Время медленно кипит, сворачиваясь алой патокой, густым шумом наполняет уши и сжимается, сжимается острым клубком внутри.

И когда тело пронзает сладкая судорога, на миг раскалывая мир на хрустящие багровые осколки, Файрвуд вновь обретает способность дышать. Просовывает руку между телом подпольщика и покрывалом и обхватывает пальцами напряжённый член Арсеня. Помогает подпольщику кончить.

А после, не выходя, лежит на нём и покрывает поцелуями шею и плечи. Губы – чувствуется – пересохшие, шершаво касаются горячей кожи.

Сколько так проходит – минута, десять, час, но Арсень слегка шевелится под ним, и Джим, на секунду ткнувшись лбом в его спину, слегка двигает бёдрами.

– А если Джек зайдёт? – Арсень, оборачиваясь, внимательно, чуть прищурившись, смотрит на него сквозь багровую полутьму.