– Не… не скажу, – Кэт пробурчала это так, что стало понятно – она не знает. Джим только порадовался про себя, что случай с оргией был достаточно давно, и Арсень из списка потенциальных папаш исключался. Скорей всего. Но девушке вполне можно было подыграть.

– Мне это и не нужно, в принципе. Теперь слушай, – Джим принялся мерно прохаживаться по комнате, припоминая всё, что ему было известно о беременностях и родах. – Никаких стрессов. Никаких испытаний. Кукловод пошлёт – отсылай ко мне. Не уговорю отменить, попытаюсь упросить о смягчении. О твоём питании переговорю с Дженни. И-не-смей, – выделил голосом для пущей убедительности, – требовать чего-то особенного в рационе. Я наслышан. Здесь это неприемлемо. Ты поняла?

Девушка слегка съёжилась под его взглядом, но ответила довольно дерзко:

– Не… не указывай мне…

– А куда ты денешься? – Джим изогнул бровь. – Нам некогда с тобой носиться. На больше, чем смягчение режима, не надейся. Далее, – продолжил ходить, – попытаюсь выпросить для тебя витамины. Биллу скажешь, кто отец, – это он произнёс с лёгкой иронией. И так понятно, что старик из неё либо вытрясет правду, либо придумает что оригинальное. – Он отрядит его за тобой ухаживать. На последних месяцах это станет особенно актуально. Рожать тебе почти зимой… мда… холод, сквозняки…

– Я не хочу тут рожать! – пискнула Кэт отчаянно. – Ты… хирург, вырежь его оттуда!

– Да откуда ты такая умная мне на голову?! Кровотечение маточное хочешь? Заражение крови?

Девушка сидела на кровати, сжавшись, обхватив себя тонкими руками, и явно была на слезах.

Джиму стало её жалко. Он сел рядом, обнял её.

– Слушай, ты тут не одна. Тебе будут помогать. Прекрати истерику.

– Отстань, чёртов… – она соскочила с места, сверкая мокрыми глазами, – чёртов… педик… Тебе-то… Что тебе-то до женщин…

Он только слегка приподнял брови. Раньше её не волновала его ориентация.

Кэт продолжала пятиться к выходу.

– Ты… скотина ты… – она уже почти в голос плакала, – врач хренов… образование получил, крутой, да? Да мы все помирать будем, тебе насрать… только Джек твой… да Арсень… да чтоб тебя…

Девушка выбежала из комнаты, всхлипывая. Джим взял сумку, поднялся с места.

Ему приходилось выслушивать и не такое. А сейчас нужно было переговорить с Биллом и с Дженни – на обязательность перепуганной беременной женщины надеяться не приходилось.

Билл принял новость удивительно спокойно. Покряхтел, пососал трубку – он находился в подвале и пользовался своей привилегией там курить. Признался, что рано или поздно ожидал этого, Кэтрин вела крайне неразборчивую жизнь в плане половых связей, или, передавая точнее, «кого только не перебрала». Но, пообещал он, хоть отцовство они и «хрен установят», припряжёт всех потенциально виновных.

– Все попляшут, – пообещал он, пожимая доку руку на прощание, – в следующий раз неповадно будет.

Дженни, как и ожидалось, была в шоке. Джим не стал посвящать её в подробности, сказал только, что Кэт ждёт ребёнка и ей нужен будет хороший рацион. Обещания никому не говорить брать не стал – либо нарушит, либо будет мучиться. Да и смысла нет – всё равно скоро все узнают.

Сколько можно… – думал Файрвуд, направляясь, наконец, на место работы. – Ещё одна больная, да ещё и каким глупым образом…

Уже перед дефибрилляцией, последний раз, они с Джеком пробовали разбудить Тэн и Перо. Даже не особенно надеясь на успех. Лёд, похлопывания по щекам – затрещин больше не делали, уговаривания. Можно было ещё раз поцеловать, но не хотелось ужасно – Джим всё ещё чувствовал прикосновение ледяных губ к своим. Непередаваемое ощущение.

А разбудила подпольщика мелочь – сразу видно вредную натуру. Когда Рой и Фил, кряхтя, приподнимали кровать, а Нэт подсовывала под ножки резиновые прокладки, в комнату забежал Табурет. Помяукал претенциозно, и, видя, что внимание на него обращать не собираются, запрыгнул на грудь Пера. И – о чудо – веки того задрожали, приоткрылись, а губы дёрнулись в неком подобие улыбки. По крайней мере, хотелось в это верить.

Табурет поприветствовал проснувшегося пронзительным мявом.

– Чего… орёт… – Рой встряхнул немаленькую кровать Пера. С другой стороны старался Фил, но молча. – Слов других… нету…

– Сам заткнись, – непонятно к чему забурчала Нэт.

– Табу…рет… – Арсень попытался поднять руку, наверно, смахнуть Кота, но рука не слушалась, подёргалась только. Кот же между тем ткнулся носом прямо в его нос, обнюхал и лениво спрыгнул с подпольщика.

Джим мягко похлопал по спине кряхтящего и ничего не слышащего за своим кряхтением Роя.

– Всё.

– Схерали…

– Всё. Проснулся.

Кровать тут же грохнулась на пол, едва не отдавив бедолаге Филу левую конечность. Рой, широкой души человек, полез обниматься к Арсеню.

Над кроватью, гордый и довольный, стоял Джек.

Постепенно просыпалась потревоженная широкими жестами Роя Тэн.

А Джим закинул в рот пустырник, отошёл подальше от этого праздника жизни – ещё зашибут, и наблюдал за приходящим в себя Арсенем. Только предупредил радующихся, что если они повредят иглы и капельницы, он их всех посадит на овсянку без соли.

Сердце радовалось. Минуту назад сжималось тоскливо – не хотелось любимого человека током шарахать, а теперь – как отпустило. А ещё Джима очень, очень радовала мысль, что теперь Арсеня – ну, и Тэн заодно – можно с полным правом сажать на овсянку. Когда с парентерального слезут.

Тень

Глаза открылись неохотно. Реальный мир, мир живых, качался и плыл, подёрнутый туманом. Тянуло болью пересохшие губы.

Тень над всеми нами

Исами с усилием заставила себя не кануть в темноту – очень хотелось спать, – но и пошевелиться не могла. В тот последний миг, когда Арсений взял её руку, готовясь провести за собой в реальность сквозь слои Сида… Они оба увидели тень, страшную чёрную мглу, сгустившуюся в призрачном мире. Всё менялось, плыло, видения прошлого мерцали и распадались сухим холодным пеплом, одна она, мгла, оставалась неизменно. Она росла, ярилась, она билась в стенки прозрачного купола. В глуби её вспыхивали багровые искры.

Это был цвет безумного голода.

– Проснулся же! Арсень! Арсень, мать твою, слово хоть скажи! С какой-нибудь стороны покажи, что живой!

– Да отойди ты от него…

– Ну, очухаться дай бедолаге, видишь, сказать ничего не может!

– Накройте ещё одним одеялом. Обоих, – спокойный, ровный голос Джеймса. Тон, не допускающий возражений.

Шуршат. Мурлычет Кот. Четыре мягких лапки топчут плед. Исами смотрит в потолок. Веки полуприкрыты. Нет сил. Чудится, болит каждая косточка, вся кожа болит. Внутри звереет холод, бьётся вторым диссонансным ритмом рядом с сердцем. Только сильнее.

Голоса шумят в ушах, сливаются неясным гулом.

Эти люди не знают, что нависло над домом. Они не видели.

Сверху тяжестью ложится одеяло.

Женщина закрывает глаза. Под прикрытием одеяла тянет руку. Благо, недалеко. Ледяные пальцы находят – бинты, плотную обмотку. Слегка сжимают. Рука Арсения тоже холодная.

Но он знает, видел. Может понять.

Вот, слегка поворачивает кисть и слабо сжимает её пальцы в ответ.

Может, вместе не будет настолько страшно.

Все разошлись. Остался только Джек, снова затеявший пропиливать пол. Арсений полулежал на кровати. Рядом спала Тэн. Если прислушаться, слышно было, как она тихо дышит во сне. Правда, из-за пилы, вгрызающейся в пол, почти ничего не слышно.

Арсений косится в сторону. У кровати на стуле Джим. Не то дремлет, не то просто голова опущена.

– Джим… – тянет Перо хрипло, просто потому что надо кому-то сказать. – Джим, в Сиде там… хреново всё.

Джек перестаёт пилить. Голова высовывается из-за кровати.

– Да, я догадывался… – Джим не поднимает головы. – А что там?

– Там… дрянь какая-то. – Арсений укладывает голову на подушку. Сидеть ещё силёнок не хватает. Да ещё болят перемотанные ладони. – Чёрная… повсюду, над особняком, над… нами. Мы все в ней, как в грязи. Она растёт ещё… и вроде как жрёт нас, я толком не понял. И Леонард сказал, помогать не будет. Если кто погибать будет, он больше не придёт.