Меньше… их было меньше!..
Я не сготовлю столько заживляющих снадобий! Фейри, покровители мудрости, отчего же вы молчите?..
О великое племя Дану, отчего же захватчики ещё топчут нашу землю?! Отчего смотрите вы равнодушно на творящееся зло?..
Десятки тел.
Она поднимает голову к серому небу, откуда уже сыплется мелкий снежок. Затем кидается к своей сумке, вытаскивает из неё серебряный кубок. Порывистым, отчаянным движением метнувшись в сторону колодца, дрожащими руками ставит кубок на землю. Вытаскивает ведро, плескает воду через край в кубок, что-то шепча. Растрёпанные волосы падают на плечи, на грудь, голова опущена. Губы дрожат, дрожат неслышимые двумя живыми слова.
– Да будет вода в тебе исцеляющей… – шёпотом произносит Исами вслед за шевелящимися губами знахарки
Дрожащая рука касается выгравированных на кубке рун.
Меховая накидка, испуганные глаза. Зелёные, как холмы Фейри летом. На золотистые волосы падает снег.
– Беги, девочка... – Аластриона в последний раз прижимает к себе испуганную дочь. А она не понимает, почему надо убегать, почему мать выгоняет её из родного дома. И знахарка не знает, выживет ли её дитя. Но лучше умереть в лесу от холода, чем попасться захватчикам. Она отстраняется, срывает с пояса один из мешочков с травами, вталкивает в руки девочке.
– Если тебя настигнут, если страх станет сильней тебя, просто проглоти немного этой травы... И беги. Беги!
Последнее – криком, оттолкнуть её от себя, оттолкнуть и не смотреть вслед. Если её настигнут – сухие листья в том мешочке способны унести дух человека в глубины Сида за два удара сердца.
Захватчики, грабящие дома. Алые всполохи жрущего распотрошённые дома огня. Немые, стёртые временем предсмертные стоны побеждённых.
Аластриона среди трупов. На ледяной земле, онемев от страха, прикрыв глаза.
Только бы не нашли, только бы не поняли
Шаги рядом. Захватчик возвращает меч в ножны, он только что добил вцепившегося в него умирающего – тот ухватился за край плаща проходящего человека, о чём-то прося пересохшими губами. Захватчик наклоняется, шарит по трупу. Разочарованно кривит губы, выпрямляется, идёт дальше.
Аластриона старается не дышать. Умоляет сердце биться тише.
Сквозь полуприкрытые веки видит, как захватчик – чужой – о как бы она желала сейчас всю дарованную ей Фэйри силу обратить в ненависть, разрывающую его изнутри! – склоняется над ней. Сердце, дрогнувшее вспышкой ненависти, замирает от ледяного страха. Грязные, в засохшей крови пальцы вцепляются ей в грудь, едва не вырывая вскрик. Тянут, пока не слышится треск разрываемой ткани – серебряная фибула, которой она закалывала свой плащ, покидает хозяйку.
Но не жизнь.
Снег такой тихий. Его нет, нет хруста заиндевевшей травы под ногами. Не стонут и не кричат мёртвые. На их лицах не тает снег. Дева, пошатываясь, бредёт среди трупов. Едва не спотыкается о брошенный кубок – вода из него разлилась и давно обратилась в корку льда. Там, далеко, на холме, на фоне алеющей полосы заката – победители. Брианн, старый король, и его сын Виллем, оба на конях. Доспехи, шлемы и мечи сверкают в алеющем солнце, кони нетерпеливо стучат копытами о мёрзлую землю.
Землю её предков.
Дева смотрит на них, не видя, всем сердцем желая одного – чтобы её враги ушли в Сид прямо сейчас, в самых страшных муках, какие только можно вообразить себе.
Рука шарит у пояса – под онемевшие пальцы попадают бесполезные теперь уже мешочки со смесями целебных трав; но вот рука находит серебряный кинжал. В иные времена этим кинжалом приносились жертвы богам… А ныне боги отвернулись от них. Ныне нет ничего, кроме смерти и ненависти.
Аластриона сжимает ледяную рукоять, пальцы тянут оружие из ножен.
Она вскидывает руки, запрокидывает голову к небу – растрепавшиеся волосы разлетаются от резкого движения. Она набирает в грудь воздуха и кричит, кричит что-то в серую, сыплющую снегом вышину, одновременно надрезая кинжалом левую ладонь.
Алые капли, скатываясь по коже, падают в снег.
Докричав, Дева рухнула на колени, пригнулась к земле и замерла.
На холмы наползает туман.
Вокруг по-прежнему тихо.
Сид не помнит выкрикнутых умирающей слов.
Чьи-то пальцы сжимают его руку
– Она… она имеет право на месть… слышишь… слышишь?!..
Исами кричит, вырывается. Он пытается вдохнуть. В лёгкие врывается ледяной холод воды. Вынырнуть, захватить по привычке воздух. Холод тянет на дно, в тёмной мути ледяной воды путаешься в одежде и растрепавшихся волосах.
Матово-белые пальцы, коснувшиеся лица, скользят
Срываются.
Он стремительно протягивает руки ловит хватает, раз за разом – вода, развевающиеся тряпки – одежда, волосы – черными лентами сквозь свои призрачные пальцы
– Исами!..
Холодный пепел не падает – всплывает. Арсений среди вихрей взметнувшихся от падения сквозь толщу воды тряпок наконец находит Исами – одной рукой обхватывает за талию, притягивает женщину к себе. Вскидывает голову. За прозрачной толщей воды искажённые ветки дуба.
Рывок вверх, свободной рукой мощно загребать неощущаемую ледяную воду
К серому свету
Вода разрывается тысячами невесомых брызг. Исами в его руках, словно обезумев, бьётся, стремясь утащить их обоих обратно на глубину.
Приходится обхватить поперёк и вплавь буксировать к берегу. Легче, когда ступни начинают ощущать дно. Или не ощущать, он просто знает, что дно есть. Покрепче перехватив свою ношу, Арсений тащит её к берегу, к камням и траве, покрытой снегом. Мокрые волосы неощутимо прилипли к лицу. Издали на них равнодушно смотрит Филида, наигрывая на призрачной арфе. Пальцы монотонно скользят по струнам.
– Не надо… – Исами слабо шевелится, и Арсений осторожно отпускает её. Они всё ещё по грудь в воде. Женщина бредёт к берегу, пошатываясь, сопротивляясь силе мёртвого озера. Белые одежды – откуда? – слабо колышутся в прозрачной толще, тянутся за ней. В огненно-чёрные волосы Тэн, тяжелым мокрым грузом лёгшие на хрупкие плечи, падают белые крупинки снега.
Каждый шаг всё тяжелее. Она останавливается, не в силах идти дальше. Оборачивается.
– Мы ведь… едва не умерли? – спрашивает на человеческом, не немом языке. Со слабо шевелящихся губ слова скатываются шёпотом, хлопьями пепла оседают на воду. Исами дрожит.
Арсений, ощущая чудовищное сопротивление воды, бредёт к ней. Обнимает, прижимая к себе. Чувствует – или думает, что чувствует – её дрожь. Они в воде по пояс, от них по глади озера расходятся тёмные дрожащие круги.
– Всё хорошо уже, – руки, скользнув вверх, гладят её холодные чёрные волосы. Перо наклонятся, целует её в лоб онемевшими губами. Обхватывает ладонями её голову, мягко прижимая к своему плечу. – Всё хорошо.
Исами, всё ещё потрясённая холодом, молчит. Молчит, сотрясаемая дрожью, – круги на воде всё сильнее, – вцепляется в него тонкими белыми пальцами.
Но и так всё понятно. На этот раз они ушли чересчур глубоко в разорванную ткань Сида, подняли со дна мёртвую память.
За что едва не поплатились.
– Держись, скоро вернёмся.
Арсений отрывает её от себя и подхватывает на руки. Неощутимо, но с ношей чужой жизни выходить из воды ещё тяжелее.
И всё кажется, что сквозь стенку гостиной и коридор, с кухни, он слышит отчаянный, задыхающийся смех Аластрионы.
====== 27 февраля – 5 марта ======
До конца февраля всё было спокойно. Арсений под присмотром ещё более злого, чем обычно, Райана, собирал арбалет. Точнее, портил деревяшки в попытках выточить правильные детали. Как Перо объяснил изрядно повеселившемуся над этой темой Джеку – с резьбой по дереву и прочим декоративно-прикладным творчеством на тему создания стрелкового оружия из подручных материалов у него было не очень ещё со школы, поэтому процесс затянулся.
Приходил Джим, менял повязки. При его появлении Форс вёл себя вполне вежливо, не огрызался и даже согласился не тревожить рану подъёмом на чердак. По крайней мере, первые два дня. На третий ему то ли надоело изображать из себя паиньку, то ли он каким-то образом прознал о том, что творится на чердаке – Арсений не знал; по крайней мере, ранним февральским утром жителям первого этажа представилась возможность послушать словесную битву легендарного Дракона, славившегося своей неукротимой свирепостью, и скромного особнячного врача. Правда, собравшейся кучке любопытных быстро стало нечего делать перед комнатой – начиная с третьей минуты беседа проходила за закрытой дверью. Спустя ещё четыре минуты вышел Джим, окинул невозмутимым взглядом собравшихся и, спокойно:
