– Пульт был, так что тебе стоит расспросить Джека. Как применять, думаю, сам догадаешься.

– Да поди…

Арсень с явным сожалением сложил плед на кресле, махнул остающемуся Фоллу рукой.

Джон разблокировал дверь. Ненадолго, только чтоб подпольщик вышел, а самому ему – убрать вещи, бутылки, разбросанные карандаши.

Не Перо, а сплошные проблемы, – думал он с улыбкой, провожая взглядом исчезающую за дверью спину Арсеня. – Ещё и пульт потерял…

Обычно Джим просыпался по внутреннему будильнику. Срабатывал какой-то звоночек в сознании, что до рабочего времени остаётся час, и глаза открывались сами собой. После этого он шёл умываться – стараясь не глядеть на развалившегося в кровати Арсеня.

Недотрах, как-никак, скоро за две недели перевалит.

В этот раз пробуждение было каким-то особенным. Джим поначалу не мог сообразить, что его разбудило: тепло, удобно, темно ещё. После понял, что проснулся он от того, что его мягко – но вполне настойчиво – гладят по бедру, прямо поверх одеяла.

Арсень?

Вернулся?

И что ты…

Джим ему ясно сказал – никаких постельных сцен, пока швы не зарастут приемлемо. Арсень не спорил, только понимание приемлемого зарастания швов у них различалось.

И вот таким элегантным способом подпольщик, видно, решил добиться своего.

– Арсень... – голос спросонок хриплый. А ещё нужно очень стараться не думать о том, что рука Арсеня уже заползла под одеяло и гуляет где-то в пахово-бедренной области.

– Ага, я за него, – тёплым насмешливым шёпотом выдохнули ему почти в ухо. В дыхании подпольщика явно прослеживался винно-колбасный оттенок.

Джим стиснул зубы.

– Руки же… чёрт тебя…

– Меня, может, и чёрт, а я – тебя, – тем же шёпотом. В придачу к гладящей руке теперь – лёгкие поцелуи в шею, в плечо, там, где сползла спальная футболка. Арсень залезает под одеяло – прямо так, в одежде, и наваливается на него всем телом.

Невозможно сопротивляться, к тому же, самому уже хочется до боли в яйцах.

И член как-то очень активно реагирует на происходящее.

Джим сдаётся. Скользит ладонями под джинсы подпольщика, сжимает ягодицы.

– Во, так бы сразу, – короткий поцелуй в губы, и лохматая – Джим не видит, знает по опыту – голова ныряет под одеяло.

На овсянку, что ли, себя посадить?

Не дай бог, швы потревожит.

Убью.

====== 13 – 14 февраля ======

Это, конечно, важный праздник, Дженни знала. В особняке люди тоже влюблялись или находили друзей, вопреки всяким там маньякам и страхам, а такой день – повод напомнить об этом, поздравить и поддержать друг друга.

Надо было что-нибудь обязательно испечь, а девушки из обеих фракций сегодня после завтрака собирались на кухне, готовить валентинки. Лайза – теперь уже подпольщица – нашла картон и цветную бумагу, выпросила у Арсеня карандаши и клей. Ему сейчас и так тяжело приходилось, замотался совсем, даже не понял, зачем ей, так и отдал. Марго сказала, знает, где взять тесьмы и лент – осталось, когда она ещё к лету одежду шила.

Открытки, пирог… И Джеку бы что-нибудь особенное, порадовать. А ведь и вправду… Едва не забыла. И Арсень из сил выбивается, и…

Ох, Арсень… А как они с Джимом… они тоже будут друг другу что-то дарить на праздник?

А как это у таких пар?

Дженни помотала головой. И без того, как о них подумает – краска в лицо бросается. Она ведь и раньше про такое слышала, слышала же? Но всегда думала, что это где-то далеко, то, что бывает не здесь, в настоящей жизни, и вот… и вот то самое утро второго февраля, и все только и говорят, что Перо и единственный доктор особняка – пара…

И как же они… ой.

Дженни, рассердившись сама на себя, решительно встряхнула покрывало. Оно распрямилось, закрывая кровать. Разгладить складки и вот – хорошо, кровать заправлена. Сверху бросила шаль – скоро надевать, без неё из комнаты выходить зябко. Мельком глянула на себя в зеркале, поправила завернувшийся воротник платья. Нэн высунулась из вазы на тумбочке, пошевелила усами.

– И тебе доброе утро, – Дженни улыбнулась, взяла крысу на ладошку. Тяжёлая, разъелась. Дженни давно подумывала показать её Джиму – вдруг малышка лишнего набрала, и надо бы на диету посадить, – но как к Джиму подойдёшь с такой ерундой, когда с Джеком беда?

Дженни покачала головой. Опустилась на кровать, усадила Нэн рядышком. Крыса тут же сунула нос в складки её лежащей шали, заползла под них. Голый хвост втянулся следом.

И вроде надо идти – уже седьмой час, – а так в тёмный коридор выходить не хочется! И холодно, и тени всё, тени… Леонард сказал – это призраки, они безобидные, да и вправду – никому ничего эти тени не сделали, но жутко-то как…

Даже когда спать ложишься, иногда тянет с головой одеялом накрыться.

Дженни вздохнула. Ну не теперь же раскисать, когда надо к празднику готовиться!

Она решительно поднялась с кровати, когда в дверь постучали.

– Да, входите! Ох, что же я…

Торопливо оправить складки на платье, руки порхнули к волосам – после операции стала собирать в косу, до сих пор непривычно.

В комнату Эрика заглянула. За дверь зацепилась и голову просунула.

Дженни с ней мало приходилось говорить – кудрявая тихоня всё сидела у себя в комнате и что-то рисовала. Испытания всегда только вместе со своим парнем проходила, стаскивала к себе игрушки и сувениры. И говорила всегда странно так, будто бы не с тобой разговаривает, а вспоминает что-то вслух.

Да ещё и так рано пришла, в седьмом часу…

– Привет, – сказала Эрика тихо. Глазищи огромные, тёмные, и блестят так странно. Ещё и смотрит в упор…

– Привет. – Дженни растерянно махнула рукой на кресло. – Зайдёшь? Тебе моя помощь нужна?

– Угу… Завтра же четырнадцатое. А в поставке было молоко.

– Ну да, – совсем растерялась Дженни.

Эрика уставилась в потолок. Глаза у неё, оказалось, не просто тёмные, а почти черничные.

– А в Японии в Валентинов день любимым людям и друзьям дарят самодельный шоколад… Его в такие формочки заливают. В виде сердечка. А у нас формочки для кексов есть.

Дженни тихонько охнула. Спасительница! И действительно, какао у них есть, масло тоже, и формочки… пускай и не в форме сердечек, но неважно. И обрадуются все. Шоколад точно все любят!

Дженни сама не заметила, уже была у двери.

– А ведь можно и украсить, в коробочки упаковать, а под крышку – открытку с пожеланиями! – ей хотелось захлопать в ладоши. – Как же ты здорово придумала! А ты умеешь варить?

Эрика моргнула пару раз.

– Угу. Ещё можно белой глазурью надпись сделать…

Дженни без дальнейших расспросов метнулась к кровати за шалью.

Давай, говори, зараза, – злое, внутри. Невыносимо слушать этого белобрысого придурка, но когда он что-то там бормочет, не так страшно становится.

А без этого – страшно. Нет, Джек уже привык к тому, что шарканья-шуршанья теперь нужно идентифицировать только по звуку, нельзя повернуть голову, посмотреть, что происходит. Только звук. Из-за темноты под веками особенно чёткий, громкий, и всё же звук. Нет, Джеку страшно, что эти шуршания ему только слышатся, что на самом деле никого рядом и нет.

Когда Арсень говорит, в том, что он рядом, не усомнишься. Глюки не несут столько чуши и на отсутствие соломинки не жалуются.

Самое страшное, когда один остаёшься. Внутри всё страхом скручивает, аж до жара, а темнота – как живая – сама шуршит. Шуршит, скотина, пощёлкивает чем-то внутри стен, иногда завывания ветра снаружи слышатся.

И тогда бывший лидер Подполья до напряжённых спазмов где-то внутри черепа вслушивается в то, что в коридоре происходит. Шаги, голоса, что угодно. Лишь бы не эта живая тишина. Она, шурша и пощёлкивая, ввинчивается через уши в мозг холодными, липкими щупальцами, и шурудит, поглаживает внутреннюю поверхность черепа, мозговую корку.

Нет, лучше уж слушать чушь Пера.

Иногда приходят подпольщики. Они говорят что-то, как будто это всё ещё важно плевал я на ваши новости, спрашивают так осторожно, блять, нежненько. Жалеют. Хочется заорать: «Да скажите уже, что вам насрать, а пришли только чтоб добреньких да жалостливых из себя построить!».