– В общем, где-то в восьмом часу он ушёл, – закруглился Рой, наконец-то отдавая кружку Нэт. – На своих двоих, не ползком. Это я точно помню, проснулся ещё, а он сказал, что мутит его по-страшному.

Джим – внешне спокойно – кивнул. Сказал, чтобы пили побольше тёплого чая с сахаром – выгонять из организма алкоголь, – налил из большого чайника в маленький кипячёной воды для Арсеня и покинул кухню.

А ведь утром его полоскало. Не сознался. Рвать было нечем, желчью тянуло, значит. Желудок тоже надорван. Плюс к общему алкогольному отравлению.

Джим, уже подходя к своей комнате, подумал, что при перемотке ладоней был не так уж и зол.

Арсень спал. Причём, именно в той позе, в которой Джим его оставил: сидя, руки между колен, голова опущена. Растолкать его получилось ровно на несколько минут, хватило только чтобы дать активированный уголь, напоить и уложить на кровать. После того, как подпольщик заснул, Джим сидел на кровати, смотрел на него и думал.

Думал, сколько теперь потребуется времени, чтоб организм Арсеня оправился от дряни, которую он в себя вливал. Рою бы… лоботомию сделать. Придумал – мешать спирт, чистый, неразбавленный, и вино. Гений кулинарный.

Думал, как долго будут заживать ладони. Была даже мысль попросить Леонарда поспособствовать, но его же вылавливать надо.

Джиму несложно ещё пару дней посидеть, отдавая силы.

Думал, заживут ли ладони вообще. Сухожилия не задеты – потрясающая удача – но от верхней части ладони остались одни лохмотья. Рука может зажить, но прежней чувствительности уже не обретёт.

Чувствительность рук – это же для фотографа важно?

Думал, в каком же надо было быть состоянии, чтобы после подобной ночи без тени лжи сказать, что полегчало.

Много ещё о чём думал, в основном, невесёлом, но дела сами собой не сделаются. Поэтому Джим накрыл спящего подпольщика одеялом, поправил положение перебинтованных рук, чтобы одеяло не задевало ладони, и пошёл работать.

По пути из библиотеки (девушка из последователей, Оливия, подхватила тонзиллит, а он не помнил, как лечить) на кухню (приближалось время ужина и нужно было не только самому поесть, но и Арсеню унести) его перехватила Алиса.

Джим смутно вспомнил, что Рой упоминал её присутствие на их ночных гуляниях. Выглядела она и вправду неважно: бледная, какая-то даже сероватая. Под глазами припухлости, из-под высоко застёгнутого воротника строгого серого платья виднеется нечто, смутно похожее на засос.

Зато сегодня это была старая, недобрая, хорошо ему знакомая Алиса. А не фантастическая огненная фурия.

Что случилось с тобой вчера, Грин? – Джим внимательно оглядел её. – Я знаю, зачем это было Арсеню – но тебе?

В коридоре темно. Неверные пятна света, падающие из-за приоткрытых дверей, перемежают тёмную полосу пола, и в этом освещении Алиса Грин, кошмар половины подпольщиков – да и последователей, выглядит обычной измученной женщиной.

Пока не открывает рот.

– Ты встречаешься с Арсенем, Джеймс Файрвуд, – она вызывающе подняла острый подбородок. – Так почему Арсень до сих пор не в нашей фракции?

Джим запаздывает с ответом. До сих пор удивительно – как фанатики не видят дальше своего носа.

– Потому что это его выбор, Алиса, – говорит спокойно. Женщина злобно щурится. – Я до сих пор удивляюсь, что ты этого не понимаешь.

Пауза.

Алиса – плохо видно в этом освещении – поджимает губы. Джим ждёт.

– Ты – последователь, Джим… – начинает она, но Файрвуд не даёт ей закончить:

– Нет.

Она точно удивилась. Не отшатнулась, но вдохнула очень глубоко и напряглась как струна.

– Я больше не хочу участвовать во фракционных войнах, – продолжил Джим. – Я – врач. И хочу полноценно, не урывками заниматься своей работой. У меня и времени-то на фракцию нет, потому что я с трудом успеваю следить за здоровьем всех обитателей.

– Ну знаешь, Джим… Не ожидала от тебя такого. Ты… – она попыталась прожечь его яростным взглядом, – к подпольщикам… к этим крысам пойдёшь?!

– Алиса, ты слышишь меня? – Джим с трудом сдерживался, чтобы не хлопнуть себя по лбу в отчаявшемся жесте, – я НЕ хочу быть во фракциях. Можешь даже номинально причислять меня к последователям, но я не буду выполнять заданий и воевать с Подпольем.

– Предатель… – тихое, почти змеиное шипение.

Джим только пожимает плечами.

И хотелось бы верить, что его примеру последуют, но – вряд ли. Слишком уж в сознание обитателей въелась фракционная дихотомия.

– Всего доброго, мисс Грин. – Он поправил сумку на плече. – Меня ждут.

Она молча пропустила его мимо себя, но он, пока не скрылся за поворотом, ощущал спиной её острый взгляд.

Арсень не спал. Лежал неподвижно, смотрел в потолок. Перебинтованные кисти примерно уложены поверх одеяла.

Джим пододвинул стул к кровати и поставил на него поднос. Компот, жидкая овсянка и небольшой чайничек ромашкового чая. Дженни настаивала на салате, но Джим и насчёт овсянки-то не был уверен. А ну как – не удержится? А за тазиком до ванной бежать.

– А ты знаешь, на потолке семейство уток, – поведал Арсень хрипло. – Ну, там штукатурка так отвалилась… И за ними енот гоняется. Правда, он косой, и хвост почему-то на спине. Но это всё-таки свободный выбор его хвоста – на чём расти.

Ответить сразу не получилось – док смотрел на бледное лохматое нечто, разлёгшееся на его кровати, и недоумевал, как оно умудрялось вчера так зажигать.

– Конечно. – Джим с запозданием сел на край кровати и пододвинул к нему поднос. – Ешь.

Арсень слегка повернул голову на подушке.

– Ты звиняй… чай ещё волью, а с остальным… я ж пол-утра блевал, прежде чем к тебе заявиться. Но, – добавил уже чуть бодрее, – если тазик пойдёт в комплекте, я согласен попробовать.

– Компот тоже вольёшь.

Ещё чего не хватало, организм надорван, обезвожен, потерял кучу сахаров, и даже компота не получит.

Джим хмуро наблюдал, как серо-зелёный Арсень тянется за кружкой. Руки замотаны, пальцы не гнутся.

Есть в доме соломинки?

Дженни должна знать…

Арсень поменял тактику: сел, зажал кружку между забинтованных ладоней. Поднять получилось.

– Ты смотри, работает, – сообщил задумчиво. – А я с обеда как проснулся, так всё думал над твоими словами. Ну… – он на пробу отхлебнул компот, проглотил, нахмурился, затем кивнул сам себе. – Что, может быть, всё, кранты этой моей руке… И знаешь, понял: если эта такая плата, чтобы больше не чувствовать Сид, то чёрт с ним, я лучше сразу рассчитаюсь. Сразу… – ещё осторожный глоток, – лишь бы навсегда.

– Плата – это твоё сегодняшнее самочувствие. – Джим встал. Нужно было сходить за тазиком и приспроситься насчёт соломинок. – А руки ты лишился бы по своей дурости. Не тошнит ещё?

– Пока не пью – не тошнит. – Арсень слегка пожал плечами. – А я ведь так и не помню, чего с этой самой рукой сделал. Так что придётся сооружать моей дурости безымянный памятник.

– Пытался пройти испытание. Закрыл дверь в прихожую. Два раза. Потом измочаленной рукой писал на стене в прихожей «freedom». Хватило на пять букв. Ну и на сладкое – орудовал ей ночью.

Арсень тихонько присвистнул.

– Да я герой… – констатировал вполголоса и уже смелее приложился к компоту.

Когда Джим вернулся с тазиком и самодельной соломинкой (склёпанной подпольщиками на скорую руку из двух стерженьков от «сдохших» пульверизаторов и изоленты), половины кружки компота уже как не бывало. Сам больной сидел грустный и немного растерянный.

– А я это… – продемонстрировал ему кружку, – затошнило. Взял перерыв.

Поставить тазик у кровати, пересесть на стул, вытащить блокнот.

– Когда полегчает, попробуй съесть овсянку. Желудок надорван, а она обволакивает.

– О’кей. – Он отставил кружку обратно на тумбочку, привалился спиной к спинке кровати. Поморщился – точно дали себя знать вспухшие на спине царапины. – Джим, ты… короче, со мной сидеть не обязательно, не трёхлетний ж. Если тебе куда надо…

– Я поужинал, с делами на сегодня разобрался. – Джим вычеркнул снятых на сегодня с больничного учёта. – А тебе нужно обработать пострадавшие части тела. Судя по тому, что я слышал, задница к ним относится.