Каждый раз, когда в коридоре слышались чьи-нибудь шаги, внутри всё натягивалось, но шаги обычно были мимо, либо же кто-то заходил в гостиную в надежде перехватить что-нибудь из еды; правда, запасы в корзинках, заботливо принесённых Дженни с утра, уже давно иссякли.

В конце концов Арсений перестал ждать и просто дремал. Поэтому, когда в восемь минут двенадцатого дверь гостиной снова открылась, он даже не стал открывать глаза.

– Всё… всё хорошо, ребята, жить будет! – послышался усталый голос Дженни. Все повскакивали с мест и заорали, Арсений, дёрнувшись, уронил с колен пристроившегося Табурета. Девушка стояла в дверном проёме, уставшая, бледная, но всё равно улыбалась. В следующий миг к ней кинулись все оставшиеся в гостиной семеро человек.

– Правда всё?

– С ним всё в порядке?

– Джим уже пускает туда, можно?! Да скажи хоть что-нибудь!

– Джен…

– Тише, тише… – почти что прошептала Дженни, которую едва не задушили в объятиях. Арсений, стоя позади всех, просто смотрел на неё и пытался поверить в услышанное.Помотал головой, приходя в себя.

– Разойдитесь, блин, она же с ног валится! – рявкнул чуть сильнее, чем хотел. Но сработало, ожидальщики отпустили девушку, благодарно взглянувшую на него.

– Спасибо, Арсень… – она оглядела всех. – Нет, никому пока на кухню нельзя, до утра, по крайней мере. И я… пойду, я очень устала.

– Проводить? – Арсений протолкался через подпольщиков к ней, подставил руку. Просто хотелось хоть несколько минут побыть с ней, поверить, что вся дрянь позади. Дженни молча кивнула, оперлась на его локоть.

Когда они были уже в прихожей, позади донёсся чей-то радостный вопль:

– Натурально с того света выдернули! Ну всё, отмечаем!

Дженни старалась не опираться на него, но не получалось.

– Девочки уже ушли, Джим нас всех отпустил, а я решила, что надо сходить сказать… – прошелестела, когда они преодолели первый пролёт. Арсений очень хотел подхватить её на руки, но перебинтованные пальцы совсем не слушались, потому приходилось просто поддерживать.

– Ты молодец, солнце. Умница, – ответил так же тихо. – Страшно было?

– Ты знаешь, сначала, немного… А потом уже нет. Так хорошо, что Джек поправится… – Дженни доверчиво привалилась к нему, кажется, засыпая на ходу. Арсений помог ей дойти до комнаты, где девушка сразу рухнула на кровать и тут же отключилась. Он накрыл её пледом и её же шалью поверх и вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

От нечего делать поплёлся обратно на первый этаж. По дому носились люди – новость подняла даже тех, кто ушёл спать. У двери кухни уже торчали трое, но внутрь соваться не решались. До часу ночи по первому этажу ещё ходили взбудораженные обитатели. Арсений то прятался в ванной, то уходил во внутренний двор курить, в последний раз даже залез в чулан, чтобы не попадаться на глаза компашке подпольщиков, судя по всему, вытащивших из нереальных каких-то запасников спирт. Подумав, он там и остался, улёгся спиной на скатанное в валик старое пальто, а ноги закинул на стену. Руки заложил за голову и закрыл глаза.

Всё закончилось.

Да, чувак, просто поверь и забей.

Щас бы нажраться до фиолетовых собак

Да вот не хочется.

В половину второго всё начало успокаиваться. Умолкли шаги в коридоре, стихли голоса. Арсений решил выждать хотя бы минут пять, на всякий случай, а потом пойти на кухню. Но в чулане было тепло, лежать на пальто – удобно… он закрыл глаза, чтобы тут же провалиться в темноту.

====== 31 января ======

Три дня жизнь особняка потихоньку возвращалась в нормальное русло. Через сутки после начала операции Джека перенесли в его собственную расчищенную комнату. За ним же притащили стол с пентаграммой – Леонард, заживляя многочисленные швы, оставленные на подпольщике, дотягивал последние крохи собранных эмоций. Джек в себя не приходил. В первый день любопытствующие толклись у заветной двери, жадно вглядываясь в выражение лица Файрвуда-старшего, периодически выходящего из комнаты, но тот только отвечал, что состояние стабильное, изменений нет, и уходил, оставляя вместо себя Дженни, Лайзу или Арсения.

Арсения эти десять-пятнадцать минут вынужденной вахты страшно тяготили. Оседлав стул и уперев подбородок в скрещенные на резной спинке руки, он сидел возле спящего друга и упорно не мог поверить, что всё будет хорошо. Тянула у сердца какая-то смутная дрянь, не то холод – подарок Сида, не то ещё что… Он не знал. Вглядывался в осунувшееся лицо, в линии глубоких шрамов – один на скуле, другой под глазом, на щеке, в густо-лиловые тени под закрытыми веками – и не верил. И всякий раз радовался, если Джим возвращался быстро.

Прикладывал ладонь козырьком ко лбу, с ухмылкой рапортовал, что за время его дежурства происшествий не было, сидел ещё некоторое время с Джимом – ощущалось, что доку нужно было его присутствие – и сматывал под каким-нибудь предлогом. Обычно уходил спать в свою комнату – падал на кровать и проваливался в темноту часов на шесть-восемь; иногда – на кухню, поговорить с Дженни, посмотреть на её уютные хлопоты, помочь чем мог со своими перебинтованными руками – перебирал овощи или вытирал посуду; или в подвал, перекинуться парой слов с Лайзой, Нэт или Роем. Ещё ходил висеть на перилах вниз головой в библиотеке, беся последователей, или курить во двор. Остановился, когда в пачке осталось восемь сигарет, и припрятал её глубоко в отдельный карман проходильной сумки: не стоило тратить все сигареты разом.

Тогда он стал просто выходить на улицу и стоять под козырьком, глядя на серый двор. Иногда разговаривал с кем-нибудь из вышедших подышать воздухом, иногда просто молчал.

В преддверии февраля зарядили долгие нудные дожди. Засорившийся фонтан переполнило дождевой водой, и теперь мелкая морось шуршала по её поверхности. В деревьях шебуршился слабый, но холодный ветер, отсыревшие вороны каркали, низко кружа над крышами.

Лучше всего было, когда во дворе никого не было. Тогда Арсений просто выходил, приваливался к одному из столбиков, поддерживающих навес, и смотрел на мокрые блестящие ветки деревьев или дальний угол двора, отвоёванный зарослями отсыревших, покрытых каплями кустов шиповника, кизила, смородины и рябины.

На второй день за ним повадилась выходить Алиса. Она куталась в длинное чёрное пальто, как бы невзначай останавливалась в глуби навеса. Арсений спиной ощущал её пристальный взгляд.

Так было и под вечер третьего дня; Арсений стоял под самым краем навеса, смотрел на темнеющие сумерки. Резко потеплело, и в воздухе пахло землёй и мокрым камнем. Свет горящего у крыльца фонаря становился ярче, по мере того как темнело низко нависшее над особняком небо. В кронах уже начинал шуметь ветер, предвещая к ночи бурю.

Алиса пришла минут через десять, остановилась позади. Арсений слышал тихий шорох, с каким женщина куталась в пальто.

Ощущая почти физическую тошноту от присутствия рядом кого-то ещё, Арсений вышел из-под навеса. Прошлёпал по раскисшей грязи, дошёл до фонтана. Легко запрыгнул на бортик, пробежался, ощущая скользящий под подошвами кроссовок камень, пару раз перепрыгнул с одной стороны фонтана на другую. Тело слушалось почти как прежде, так, ещё оставалось нытьё в сросшихся рёбрах.

Остановившись на бортике под ветками дерева, запрокинул голову к небу. Мелкая морось, сыплющаяся из низких туч, слегка покалывала кожу. Едва ощутимо и почти приятно.

Позади послышались решительные шаги.

– Как долго ты будешь скрываться, Перо? – на удивление мягко спросила Алиса, остановившись метрах в двух от него. – Учитель вновь простил тебя. Он прощает тебя раз за разом, выбрав среди остальных недостойных, а ты всё никак не желаешь слушать его уроки.

– От блять… – тихо выцедил Арсений сквозь зубы по-русски. Обернулся, устало окинув женщину взглядом. – Ты сама-то хоть понимаешь, как похожа на этих… которые с библиями по домам расхаживают… Давай хоть плакат тебе нарисую «покайтесь, грешники!» и сверху, знаешь, мелкая рекламная приписка: «стань идеальной марионеткой, не гневи господа нашего вседержителя Кукловода!». Как идея, а? Агитация лучше пойдёт, уверяю.