Джим берёт его руку – пальцы почти комнатной температуры – и прикладывает её к своей шее. Глаза – тёмные, холодные и бешеные.

– Артерия – нажимает его пальцами где-то под ухом. – Если её перерезать, умрёшь очень быстро. Если перестрелить – тоже, но попасть сложнее. Стрелять лучше, – прикладывает его пальцы к своей нижней губе, – в рот. С наклоном вверх. Самоубийство выстрелом в висок – стереотип. А лучше всего, – тянет его руку вниз, к паху, не отрывая своих глаз от его, – перерезать бедренную артерию. Желательно – обе, летальный исход в течение пары минут. Запомнил?

О чём он

Не понимаю

Или

– Джим! – Арсений, сообразив, вырывает руку, обхватывает ладонями лицо Джима, заглядывая в тёмные глаза, – чёрт бы тебя…

Говорить нельзя

Маньяк поймёт что спектакль

– Успокойся. Пожалуйста. Я же не умер, ну! – он перехватывает последователя за плечи и резко встряхивает. От неподвижного тёмного взгляда почти физически нехорошо. – Есть... есть листочек и ручка?

Джим медленно качает головой из стороны в сторону. Глаз не отводит.

– На будущее, – его голос совсем тихий. – Если соберёшься самоубиться, сначала идёшь ко мне и выполняешь одну из вышеуказанных процедур. Я всегда хотел умереть быстро. А медленно, день за днём сходить с ума – тебя нет, Джека тоже скоро не будет – я не хочу. Мы договорились?

Да чёрт бы тебя

Скрипнув зубами с досады, Арсений быстро обнимает Джима, утыкаясь носом в волосы у его уха. Так камере не видно его лица, зато он краем глаза видит мерцающий красный огонёк.

– Если… прости меня… – срывающимся голосом. Его трясёт элементарно от усилий стоять прямо, но сейчас это кстати. Руки стискиваются на спине Джима, пальцы вцепляются в одежду, собирая её складками. – Я без вас с тоски загнусь, чёрт… не смогу просто… когда увидел… тебя, Джека… нервы сдали, а тут этот револьвер…

И, быстро, шёпотом на ухо последователю:

– Я не собирался в себя стрелять, Джим, это была проверка, что сделает маньяк при угрозе моей смерти! Сработало, слышишь ты, я – его слабое место! И я дал понять, что без вас сдохну сам! А он скорей всех остальных в узел перекрутит, чем допустит чтоб я умер!

Он ещё раз крепко стиснул Джима, не поднимая головы, и даже всхлипнул. Получилось вполне себе убедительно.

– Меня не волнует, что ты хотел от Кукловода, – Джим говорит так же тихо, но холодно. – Это действительно инструкция на будущее. Мне подыграть?

– Если не сложно, – Арсений позволяет себе коснуться кончиком носа его уха. – Это наша единственная возможность.

Джим утыкается лицом в его плечо и крепко-крепко обнимает.

– Не делай так больше, – уже слышимо, – я же… чуть с ума не сошел. – Снова на ухо, – может поплачем, м?

Кукловод откинулся в кресле, позволяя себе отвести взгляд от монитора, где Арсень и Джим продолжают страдать и обниматься.

Уставился в потолок. Пальцы, судорожно сжатые на подлокотниках, наконец получили возможность расслабиться.

Арсень, его любимая марионетка, стал слишком наглым. Он насмехался, провоцировал, даже старался диктовать ему свои условия. Более того – у него почти получилось.

Почти. Если бы Джим чуть задержался…

Кукловода слишком заворожила безумная свобода, казалось, тёкшая в венах Пера пополам с кровью.

Эта свобода стала его зависимостью.

И за это Кукловод ненавидел Арсеня.

Комментарий к 16 – 18 января * “стекло” в жаргоне фотографов – объектив.

**фонетически искажённый вариант русской фамилии Арсения. Сильно искажённый.

====== 20 января ======

В гостиной тишина и серые сумерки. Он раздвинул шторы, чтобы в комнату втекал слабый утренний свет.

Слабость ещё не отступила, беспокоят слегка дрожащие руки. Арсений присаживается у подлокотника дивана, отодвигается чуть дальше. Компоновка кадра приходит сама собой – сжавшегося, скорчившегося и вцепившегося в волосы Джима композиция ставит в левый угол, к краю, а дальше, как в фильме ужасов, белая простыня намёками очерчивает лежащее под ней тело. Эта белая простыня не резкой, но заметной диагональю спускается из области левого угла и занимает большую часть кадра. И из-под неё бледно-серой тенью рука с застывшими пальцами. Она-то, эта рука, оказывается почти в центре, чуть вправо.

Только в чёрно-белом

Горизонталь, справа-сбоку. Ограниченное тёмное пространство, никакого потолка. Указательный палец правой руки замирает над кнопкой спуска.

Он приникает к видоискателю. Диафрагма на f3,5., задний план вместе с виднеющимися спинками стульев, торшером и торчащими из вазы искусственными цветами становится размытой абстракцией, необязательным серым сном. Чуть резче, но всё же как сквозь стекло, очерчены спутанные волосы Файрвуда, линии напряжённых пальцев, вцепившихся в них, бледный профиль из-за темноты свесившихся спутанных прядей, складки на давно мятой одежде и складки на белой-белой простыне…

А вот мёртвая рука, виднеющаяся из-под простыни – резко, в фокусе, центром серого мира.

Отчётливый щелчок. Сработавший затвор на доли секунд закрывает картинку, потом щёлкает второй раз, выводя её на дисплей.

Арсений с тихим вздохом опирается спиной на пуфик, откидывается, до боли в шее запрокидывает голову и закрывает глаза. Руки осторожно опускают фотоаппарат на колени, продолжая по инерции придерживать тяжёлый корпус.

Ему становится немного легче.

====== 21 – 22 января ======

Арсений, вернувшись с завтрака (теперь Дженни кормила его жидкими супчиками и такой же жидкой овсянкой) в гостиную, тихонько, неслышно прошёл на своё место рядом с Джимом. Теперь он не сидел в кресле, а кидал подушку рядом с доком на пол. Так было проще, если что, сразу трясти ушедшего сознанием в Сид Джима по первой же команде Леонарда.

А ещё…

Украдкой оглядевшись, Арсений поудобнее устроился рядом с Джимом и мысленно позвал нависающего над ним призрака.

Давай. И тяни не сразу, а то заметит как вчера.

В чём-то хорошо знать язык мёртвых…

Горла касаются ледяные пальцы. Арсений сосредотачивается на памяти о Сиде, смертном холоде, дикой тоске, страхе за своих, или же начинает думать, что его тактика в отношении Кукловода не сработает, и маньяк не настолько боится потерять своё Перо, чтобы подкинуть им инструменты. Он старается впихнуть за один раз больше, как можно больше. Джим, на время перестав быть донорской станцией для потусторонней сущности, сразу же отключается и наваливается на его плечо. Арсений едва успевает просунуть руку между диваном и спиной доктора, чтобы поддержать, затем проваливается сознанием в вязкий синий туман. Леонард вцепляет обе руки в его шею. Странно, но ни у кого из сидящих у этого дивана после прикосновений призрака не остаётся синяков на шее. А вот у него – запросто, как и после того спиритического сеанса на чердаке. Вчера выпросил у Дженни – она ведала запасами одежды, которую обитатели находили в доме во время испытаний – свитер с высоким воротником. Мотивировал тем, что мёрзнет. Хорошо, Джиму не до наблюдений за высокой модой, даже не заметил. И синяков не видно.

Он проснётся через полчаса или час. Если повезёт, через два, и Арсений успеет отдать больше, застолбив для него ещё пять-шесть часов отдыха. По крайней мере, так сказал Леонард.

Арсений сидел на краю кровати, уперев локти в колени и низко опустив голову. В пальцах он перебирал оторванный от шторы шнурок. Рядом, на покрывале, стояла раскрытая фотоаппаратная сумка, сам тяжёлый фотоаппарат лежал у бедра подпольщика. На объективе покоилась салфетка, рядом на покрывале примостились чистящие атрибуты, зарядный блок, провода и белый лист бумаги со следами серых разводов.

– Мы должны спуститься в Сид, – повторила Тэн спокойно после небольшой паузы.

– Да, я с первого раза расслышал. – Арсений, до этого смотревший в пол, выпрямился, бросил шнурок на покрывало. Тёмную комнату освещала только стоящая на тумбочке свеча, но женщина сидела в полумраке, за пределами светового круга, и выражение её лица Перо разглядеть не мог. – Но я понятия не имею, как это сделать.