– В этом не твоя вина, – резко сказал невидимый Старший. – Ты слишком долго находишься среди мёртвых, оставаясь живым и не в силах вернуться в реальность – такое никто бы не сумел долго вынести. Логично желать смерти, чтобы качнуть колеблющиеся весы и стать уже кем-то определённым – хотя бы мертвецом. Но помни, Перо, здесь всем поначалу кажется, что они смогут уйти. Это обман. Вы просто остались бы ниже, без памяти, без возможности вернуться… как другие. Ты теперь увидишь их, раз увидел своего друга. А пока ты живой, ты ещё можешь спастись сам и спасти дорогих тебе людей. Помни об этом…

– Мне нельзя помнить, – возразил Перо. – Там… у холма… видишь, весь склон пеплом засыпан? Это я так помнил. Теперь я больше не помню.

Кудрявый не ответил. Когда Арсений всё-таки открыл глаза, его уже не было.

====== Руки ======

Лежа у камина на спине, среди слепков и предметов, стащенных сюда со всего призрачного дома, под треск несуществующего пламени в чёрном кирпичном жерле, Арсений разглядывает свои вытянутые руки. Они бледные, почти полупрозрачные. Чем больше он тут, тем прозрачнее руки. Он подносит ладони к самому носу, отводит, снова подносит. На границе Сида предмет, даже если близко поднести его к глазам, остаётся чётким. Если ты хочешь.

А если нет, то не увидишь вообще. Образ испарится, как пар, поднявшийся над кастрюлей.

Арсений долго смотрит на свои руки, потом закладывает их за голову и закрывает глаза.

У него давно уже не осталось мыслей, ни одной. Он не произносит вслух слова. Он научился говорить с мёртвыми на их языке – одни боги знают, что это за язык, но для него не надо размыкать губы или напрягать связки. Для него не надо проговаривать мысли.

У него остались образы памяти. Когда тоска берёт за призрачное горло, Перо вспоминает.

Но помнить тоже можно не всё. Если представлять себе людей… Кота, предметы, рисунки… да даже еду, всё это тут же рисует туман. Так живо, что тоска становится только сильнее. А так нельзя. Значит, нельзя вспоминать, как выглядел реальный мир.

Нельзя вспоминать слова, когда-то сказанные – они осядут пеплом. По этой же причине не стоит вспоминать голоса и имена. Они протянут с собой от мира живых бесполезную память.

И Арсений вспоминает то, что безопасно – запахи. Их туман не сможет явить, пусть даже не пыжится.

Тёплый – выпечки, яблок, варёной гречки, разогретого парафина от горящей свечки, цветочного мыла, стирального порошка.

Резкий – жжёных спичек, жжёной проводки, вина, машинного масла, древесных опилок, мандаринов, железа, пороха.

И до спазма в прозрачном горле – только не думать, что так пахли или могли бы пахнуть его руки – не думать! – едва уловимый медицинского спирта, перекиси, улетучивающегося эфира, типографской краски от книжных страниц, старых газет и почему-то мяты.

Мяты перечной.

Арсений дотягивает последнюю ноту – этот прохладный, испаряющийся запах, убеждается, что ещё не умер – мёртвые не могут помнить, как пахнет мир живых, – и открывает глаза.

Поодаль в сухой траве сидит Филида и играет на беззвучной флейте. В камине потрескивает холодный огонь.

Перо вытягивает руки, и смотрит, смотрит в потолок сквозь собственные полупрозрачные пальцы.

====== Память ======

Друид продолжал увещевать Филиду и Воина, убеждать их, что гейс надо вспомнить. Дева, вспомнившая своё имя и свою нарушенную клятву, рвала и метала, не пуская никого на кухню. Арсений подозревал, что она страдает. Что-то назвавшая себя Аластрионой сотворила в прошлом, о чём сейчас ей вспоминать тошно. Но она вспомнила.

Арсений всё равно ходил на кухню, шарить в призрачном холодильнике. Вытаскивал призрачные продукты и долго рассматривал их – пожевать при всём желании бы не получилось. Бессмысленное занятие, но так проще было убивать время. Аластриона скрывалась от него в туман и язвила оттуда, говоря, что доверчивостью глупого горячего пользуется «холодный человек», и что он сам чужой, пришелец, и погибнет как прочие до него. Расспрашивать её было бессмысленно, поэтому Арсений долго рассматривал призрачный сыр или призрачный кусок пирога и уходил обратно в гостиную. Лежать у камина. Вот и в этот раз, выскользнув за дверь под отчаянно-злые реплики Девы, он направился в гостиную, сжимая в руке кусок булочки. Через прихожую, как человек, а не через стенки, как это делали призраки.

В прихожей, когда он пробирался между камней Стоунхенджа, его окликнул Воин.

– Кройсо, видящий, – поприветствовал коротко.

– Кройсо, Воин. – Арсений повторил древнее слово с некоторым даже удовольствием. В нём было нечто резкое, бескомпромиссное и жизнеутверждающее.

– Старик был прав, – продолжил Воин, прямо глядя на Перо, – я не могу нести свою ношу, не помня ее. Даже доспех мой развеялся тенями… И я должен просить – найди его, верни мою память.

– Я найду, – твёрдо пообещал Арсений, принимая его взгляд. Кельт кивнул ему и растворился в воздухе. Перо передумал идти в гостиную. Если искать доспех, то явно ведь не у дуба? Он посмотрел на булку в своей руке, но забытая сдоба уже осыпалась невесомым пеплом. Это была только его память о булочках Дженни. Довольно несовершенная, если подумать, память.

====== Время ======

Старший оказался прав: Арсений больше не видел озера, в котором, словно жуткая пародия на Белоснежку, висел на цепях Джек, зато он стал видеть призраков, застрявших в этом доме, как выразился кудрявый, «ниже». Читай – на других слоях Сида, который теперь представлялся Арсению многослойным пирогом. Эти призраки его не слышали. Он пробовал с ними разговаривать – их были сотни, разного пола, возраста, в одежде разных эпох, они наводняли комнаты, толпились на лестницах, мешая к привычным интерьерам особняка клочки своей угасающей памяти. Тени его не слышали. Некоторые из них бормотали что-то себе под нос, другие просто стояли на одном месте, покачиваясь, явно не понимая, где они. Некоторые предпочитали бродить на верхних этажах, двое или трое обожали толочься на кухне и пытаться затачивать ножи. Все они выглядели жутко, постоянно шатаясь по дому, проходя сквозь своих же товарищей и не замечая их. Каждая из теней видела и слышала только себя, и Арсений невольно поразился силе четырёх кельтских призраков и Старшего, которые умудрялись ещё сохранять разум и способность общаться.

Призраки так доставали его своими шатаниями по дому, что он стал куда чаще лежать у камина с закрытыми глазами или забивался под ветви дуба, к Филиде. Та не была против, сидела рядом и играла на своей беззвучной флейте.

Со временем он приучился не обращать на блуждающие тени внимания, спокойно занимался поиском доспехов для Воина, делал ещё что-то по просьбам Друида. Но была одна разновидность призраков…

Всего он насчитал их восемь. Все они явно умерли в этом особняке.

И одна – прямо у камина, на старом протёртом ковре. И всё бы ничего. Но они постоянно возвращались на место своей смерти и переживали её снова и снова.

После очередного рейда за элементами военного облачения Арсений лежал у камина на боку и равнодушно смотрел, как белокурая девушка, умудрившаяся задеть мушкет и получившая сквозное пулевое ранение в живот, ползает по ковру, пытаясь из последних сил дособирать список предметов для испытания.

Между бровей залегла страдальческая складка, в огромных глазах застыло страдание. На лице призрачно поблёскивали мокрые дорожки слёз, из уголка губ тонкой чёрной струйкой тянулась кровь. Острые локотки отчаянно упирались в ковёр, она так ползала, упираясь локтями в пол. Ногами шевелить не могла, может, пуля перешибла какой-то нерв.

Вот Джим бы точно сказал, – Арсений позволил себе эту ленивую мысль, тут же осыпавшуюся возле него кучкой пепла.

Девушка собрала апельсин, куклу, сотрясаясь, доползла до стола, оставив на ковре рваную чёрную борозду крови (удивительно тонкую), вытянула руку, пошарила по крышке стола. Пальцы сомкнулись на песочных часах, слегка сдвинув их с места. Несчастная повернула голову и увидела, что ноты лежат на камине. Как по расписанию.