Последняя марионетка, изображающая Джона, была использована для этого совсем недавно. Кукловод подмял Джона, чтобы существовать самому.

Джим слегка пошевелился.

Огонь горит, отпечатывается на дне зрачка, и если перевести взгляд на тёмную поверхность стены, она окажется расцвечена яркими, меняющими цвет пятнами.

Джим моргнул и потряс головой.

Он почти не волновался. Такое состояние бывало у него перед операциями – когда эмоции оказываются как будто заперты в стеклянной банке внутри. Ты их видишь и даже ощущаешь, но это не имеет никакого значения. Они всё равно отдельно.

А хорошо, что Арсень всё-таки составил ему компанию этой ночью.

Где-то внутри, в той же банке, родился тёплый комок улыбки. Джим ощущал его даже через прохладное стекло. Проснулся он в одиночестве, зато с потрясающим ощущением счастья. Теперь Арсень – официально его пара. Значит, теперь его можно теребить так же, как и Джека.

Интересно, Арсень сам-то понимает, во что ввязался?

Последний взгляд на записи. Совершенно излишний взгляд, разве что только для верификации – он запомнил то, что там записано, наизусть. Его соло – соло для двоих, для него и для Джона. Кукловод, если повезёт, будет только зрителем.

Это – одна из самых опасных операций. В случае её неудачи пострадает не только оперируемый, пострадают все обитатели. Зато, если операция окажется успешной, он вытащит Джона на поверхность, заставит его принять свои воспоминания, не прятаться от них за личностью Кукловода. А после – такими же разговорами, что сложнее, нужно заставить Джона захотеть жить.

Это сложнее.

И позже.

Последний раз пошурудить кочергой в углях – они как будто этого ждали, с готовностью выпустили искры в чёрный провал трубы. Пара шагов до двери, закрыть её – осторожно, руки ему ещё пригодятся.

В ладонь с нежностью влюблённого вампира впиваются шипы.

Как привычно.

Джим ждёт десять секунд, после сбивает кочергой висящее на стене ружьё. Ещё пять секунд – удар по гвоздям, торчащим из стены. Резкий, неприятный звук взрезает утреннюю тишину, и Джим с трудом давит в себе желание зажать уши.

Ещё пять секунд – и, глухо лязгая, со стены падает подцепленный кочергой меч.

– Ты вознамерился разрушить особняк, Джеймс Файрвуд? – доносится из зашипевших динамиков.

Джим, удовлетворённо улыбнувшись, ставит кочергу на место и садится в кресло. Всё это – медленно и спокойно. Он не торопится. Кукловод любопытен, и раз уж удалось привлечь его внимание, он уже никуда не денется – вступит в диалог.

К тому же, в этот час больше нечего делать. Разве что заснуть заново, только есть ли смысл – за пару часов до активизации обитателей?

– Я хотел поговорить с тобой, – Джим кладёт ногу на ногу.

– В таком случае, я тебя слушаю.

Тихий и глубокий вздох – только чтоб это не было понятно ни в камерах, ни в прослушке.

Он спокоен.

Поехали.

– Я хочу рассказать тебе историю, Кукловод. И мне кажется, она тебя заинтересует.

– С каких пор меня интересуют твои истории? – В динамиках, на заднем плане, лёгкое шуршание. Джим старается не думать, что происходит по ту сторону. – Ты пару раз рассказывал мне о себе с братом, рассказывал притчи разных мифологий, и это порядком мне надоело.

– Это последняя.

Джим выждал паузу, мысленно костеря себя за то, что не догадался предварительно запастись кофе. Спать хотелось не особенно сильно. Просто хотелось кофе.

– И о ком история? – Кукловод рыкнул, не выдержав паузы.

Он не так давно получил тело.

Он не привык к недосыпу?

Он не привык функционировать, когда только проснулся?

– Ты его не знаешь. Но история поучительная.

– Не испытывай моё терпение, Джеймс Файрвуд.

– Хорошо. Жил-был мальчик. Обычный мальчик в обычной семье. Его звали… предположим, Маугли.

– Маугли?

Кажется, в голосе прозвучало нечто среднее между удивлением и презрительным недоумением.

Маугли. Символ свободы для маленького Джона. Любимый сказочный герой.

– Это художественная деталь. Мне просто нравится это имя. Но если тебя это смущает, возьмём самое обычное английское имя. Джон. Джону было четырнадцать лет, – Джим перешёл на лёгкий тон сказителя, – он жил в обычной английской семье. Какими бывают обычные английские семьи?

– Мать, отец, пара детей, – раздражённо, но ответили динамики.

Ну да ты же других семей и не знаешь, откуда.

– Да, именно. Вот как ты и сказал, мать, отец и пара детей. Один из них, старший, и был Джон.

Джим встал. В истории, которую он собирался рассказать Кукловоду, ему нужно было быть как можно более убедительным. Это значит – голос, жестикуляция и поменьше статики в позе.

– Джон рос хорошим мальчиком. Он хотел быть хорошим мальчиком – для матери, для брата, для отца тоже, и очень старался им быть. Какими бывают хорошие мальчики?

– Ты снова испытываешь моё терпение, – тихо и приглушённо. Опасная ситуация, Кукловода лучше не злить, но Джим только улыбнулся.

Он уже давно балансирует на лезвии ножа, и если теперь прыгнул в пропасть по одну сторону этого самого лезвия, то только потому, что почти уверен – у него вырастут крылья.

– Не принимай это так близко к сердцу. Я лишь хочу быть уверен, что мы одинаково видим ситуацию. Иначе нет смысла рассказывать. Так – какими?

– Они любят мать, они любят брата, они любят читать… этого достаточно?

Голос раздражённый, но говорит верно. Почти цитирует дневник Джона. Да, Кукловод, мне нужно, чтоб ты сам вытаскивал из себя воспоминания Джона

– Да, мы понимаем друг друга верно…

Кукловод выпрямился в кресле, с лёгким отвращением глядя в монитор.

Что ты затеял, Файрвуд? Пересказывать мне дневники…

Рука впилась в подлокотник кресла. Это ощущение – до боли, – слегка его успокоило. Всегда приятно ощущать материальность.

Ничего лишнего. К тебе не попало ничего лишнего, доктор.

В конце концов, он сам подкидывал станицы в тайники, а до этого перечитывал по нескольку раз не столько из любопытства, – он и так знал о Джоне почти всё – сколько из необходимости фильтровать дневниковую информацию. Некоторые записи – касающиеся их первых контактов друг с другом и тому подобное, Кукловод сразу убрал. Марионеткам ни к чему знать такие подробности. Тем более – таким въедливым марионеткам.

Осталось понять, зачем Джиму этот разговор.

Зачем тебе, которого выбрал Перо, этот бессмысленный…

Пальцы против воли снова вдавились в подлокотник. Кукловод торопливо отогнал мысли о своевольном Пере. У него ещё будет время разобраться с Арсенем и его тягой фотографировать никчёмных марионеток.

Джим тем временем остановился прямо напротив камеры.

Ну же, давай, кукла. Очередная твоя бессмысленная реплика…

Изнутри, в тёмной глубине, в которую он так не любил опускаться, засыпая, снова шевельнулся этот призрак. Неужели на своё имя среагировал?

Кукловод замер, вслушиваясь.

Нет, не показалось. Джон, не до конца растворившийся, реагировал на слова Джима. Он глухо ворочался где-то на границе сознания чёртова не сумевшая сдохнуть тень и беспокоился. С каждой фразой – всё сильнее.

В мысли начал прокрадываться страх. Уже было забытый – страх быть загнанным в тёмный беспросветный угол и остаться там, не видя, не слыша, не ощущая реальности, просто тенью, которой как бы и нет…

– Джон был именно таким, – негромко продолжил снова принявшийся расхаживать по гостиной Джим, – он был умный, добрый, дружил со своим младшим братом. Родители очень любили его, и он их тоже. Особенно он любил мать. Мальчики почему-то больше любят мать, это научно доказанный факт. Как думаешь, почему?..

– Она красивая и всегда дарит радость, – раздражённо и быстро, почти запинаясь. Кукловод, в отличие от Джона, крайне презрительно относился к слабому полу, насколько понял Джим. – Идеал женщины. То, что на голове, пытается компенсировать пустоту внутри головы. Дальше.

– Ну, его мать действительно была хорошей. С ней было весело, несмотря на то, что она не так часто была дома. Она была довольно занятой женщиной, часто уезжала. Почему может уезжать женщина, мать, от своих детей, которых очень любит?