– Говори, что делать. – Джим ловил взглядом каждое движение Арсеня. Резкие сменялись любовно-плавными, и сколько силы было в каждом… – Позировать я вряд ли умею.

Я как влюблённый мальчишка

– Но, предупреждаю, скоро я опять начну возбуждаться.

Подпольщик только ухмыльнулся, поднимаясь. Медленно обошёл вокруг кровати, впиваясь взглядом в свою модель. Фотоаппарат он держал правой рукой у плеча, наизготовку, пальцами левой мягко обхватив объектив.

– Ещё лучше, – выдохнул, остановившись справа-сбоку и взглядом будто выглаживая будущий кадр. Заговорил быстро, с придыханием, – прямо сейчас. Можешь творить, что вздумается. Сходи с ума, думай обо мне, забудь про объектив. Меня тут нет. Всё, как до моего прихода, я только в твоих мыслях.

Если направленный на него стеклянный глаз объектива и смущал, то только до того момента, как рука легла на пах. А после – только горячая, удушливая пелена желания, щёлканье фотоаппарата и жаркий шёпот Арсеня, доносящийся как будто отовсюду. Подпольщик фотографировал его во всех мыслимых и немыслимых ракурсах, мерцал светлым пятном в сумраке комнаты, периодически двигал лампу, что, удивительно, но не мешало.

Как он и сказал – его тут нет. Он только в мыслях.

И Джим думал о нём, воспроизводил в сознании самые горячие сцены – были они или не были, представлял руки не на фотоаппарате – на себе. И без того напряжённые нервы подстёгивал каждый щелчок затвора.

А потом Арсень отложил фотоаппарат и набросился на Джима так, как будто мечтал об этом весь последний год.

Когда они смогли друг от друга оторваться, док думал, что всё – сейчас только под одеяло и спать. Сил не оставалось даже на то, чтобы поискать одежду. Ну хотя бы трусы.

– Надо, – тяжело выдохнул Арсень рядом. Приподнялся на локтях, откинул с лица спутанные волосы. – Я сюда вообще-то пришёл рассказывать о своей жизни в обиталище маньяка… и не знаю, когда мы ещё сможем поговорить.

– Тогда ты немного отклонился… от цели. – Джим вздохнул, собирая оставшиеся силы, поднялся на руках и сел.

Зад, как самый пострадавший, тут же запротестовал.

– Для начала – я понял, зачем нам подбрасывались дневники, причём… два дневника, – подпольщик тоже сел. Наверное, чтобы не было соблазна отключиться. Придвинулся ближе и заговорил в полголоса: – Кукловод хотел, чтобы мы сравнили его с Джоном и сказали, что он лучше. Как ребёнок, знаешь… Вроде – смотри, вот он не достоин, а я же лучше его, лучше… Понимаешь? Он старался доказать, что достоин быть живым больше, чем Джон Фолл. Доказать нам, своим «коллекционным» марионеткам.

– Значит, мы для него много значим. Хотя бы как зрители… – Последователь осторожно поёрзал на месте. Вроде, всё нормально. Значит, завтра ходить сможет.

– Да, и это заметно, – Арсень с силой потёр переносицу. – Боюсь… Джим, я стал его совершенно особой марионеткой. Так сказать, вершиной коллекции. Не знаю… что тебя больше всего интересует? Если рассказывать всё, никакой ночи не хватит, а мне ещё возвращаться.

– Ну да, ты и так… задержался. – Джим нахмурился. Ситуация осложнялась тем, что он и сам не особенно понимал, что ищет. Сказать что-то конкретное было бы тычком пальцем в небо. – Давай сначала. Зачем ты ему понадобился?

– Дорисовать портрет. Я его начал уже давно, Кукловод учил меня через динамики. Он рисует, судя по инструкциям, великолепно рисует сам или, по крайней мере, разбирается в вопросе. Однажды ночью, не выдержав, явился ко мне. Позировал, в благодарность исполосовал ножом и накачал транквилизатором. Ты это должен хорошо помнить. А неделю назад забрал снова, утащил полудохлого из библиотеки к себе. Устал ждать, пока я выкажу желание продолжить работу. Я не соврал за обедом, всю эту неделю я действительно рисовал. Его и Джона, по переменке. На портрете они оба.

Джим, слушая, кивал. Это вполне вписывалось в его концепцию о желании второй личности стать материальной, что облегчало задачу по придумыванию разговорных стимулов.

– Хорошо, значит, ты сидел, рисовал… вы разговаривали?

– Редко. Иногда он рассказывал, как вы тут без меня. Ему нравилось наблюдать за реакцией, только что не облизывался. Так было три раза. Чаще же он меня трогал, как слепец или потерявшийся в темноте... – Арсень усмехнулся. – Каждый день, если точнее.

Джим, до этого упорно пытавшийся слушать и осмысливать, сдался, вздохнул и съехал в горизонтальное положение, под скомканное одеяло.

– Не могу собраться с мыслями, засыпаю, – пояснил Арсеню. – Так что иди, наверное. Если вспомнишь что-то интересное – дай мне знать.

– Интересное? Пожалуй. – Подпольщик зашуршал рядом, упаковывая фотоаппарат обратно в суму-чехол. – Я тебе напишу письмецо и передам завтра. Идёт?

– Вполне. Как передашь?

– Оставлю здесь, в шкатулке. Только заранее предупреждаю – я далеко не мастер эпистолярного жанра.

Джим кивнул – разговаривать дальше особенной охоты не было. К тому же, он так хорошо пригрелся под одеялом, что всё равно вряд ли смог бы сосредоточиться на беседе. Он наблюдал, прикрыв глаза, как Арсень скачет по комнате на одной ноге, надевая джинсы, как шуршит в поисках толстовки – если Джиму не изменяла память, ей досталось больше всего. По ней сначала душевно потоптались два целующихся мужика, а потом и вовсе под кровать запихнули. Чтоб непотребства не смотрела, наверное.

И, когда одетый и непричёсанный как Джеку объяснит Арсень вышел, притворив дверь, Джим тут же закрыл глаза.

В этот раз у него очень хорошо получилось перед сном не думать.

====== 19 декабря ======

Арсений развалился на кровати, постукивая карандашом по губам. Только что он выяснил, что любая попытка написать связный текст оборачивалась двумя-тремя кривыми словами и кучей рисунков.

Он перевернулся на живот, встряхнул лист, вглядываясь в собственные каракули. Вспоминать было ещё сложнее из-за боли – первые два дня она сводила с ума.

Давай начнём сначала

Рука сама потянулась набросать сгорбившегося на краешке дивана Кукловода.

Стоп. Так опять ничего не выйдет.

Когда я проснулся…

Сквозь стёкла падал мутный серый свет. Может, дело было к вечеру, или просто пасмурный день. Он лежал с запрокинутой головой – так и пришёл в себя, так и открыл глаза. В горле пересохло. Приоткрытые губы тоже высохли, языком ощущались острые чешуйки лопнувшей затвердевшей кожи. Боль в ладонях адская.

– Проснулся, – прошептали рядом. Арсений приподнял голову. Мутная картинка становилась чётче, словно что-то внутри него постепенно наводило резкость на изображение. Маньяк был рядом, сидел, ссутулившись. В полумраке комнаты особенно был заметен блеск его тёмных глаз. А позади него, из глубокой тени, проступал клубами туман. Он тянулся из сумрачных углов, стелился по полу, вытягивался в причудливые фигуры, тут же опадающие. На мгновение, не больше, из него проступали очертания людей. Раньше Арсений их никогда не видел, он знал – с потрясающей памятью на лица.

– Проснулся… – повторил маньяк тихо. Наклонился, взял что-то с пола. Туман тянул к нему призрачные руки. Изящные, тонкие, запястья тонут в кружевных манжетах. Арсений снова закрыл глаза.

Кукловод неловко что-то протолкнул под его шею. На горле сомкнулась холодная кожаная полоса. Маньяк дёрнул, затягивая ремешок.

– Ты же не попробуешь снять? – спросил слегка дрожащим голосом. – И не пытайся, Перо. Ты знаешь…

– Как же больно, – выдохнул подпольщик, не слушая, и снова отключился.

Второй раз он очнулся от удара тока. Сидя. Серый мир расплывался в ничто.

Кукловод дал ему немного воды (большая часть пролилась), потом уложил на колени деревянную доску с листом бумаги.

– Сейчас, Перо, – сказал ласково. Длинные пальцы, слегка дрожа, коснулись шеи. Там, где ошейник. Скользнули с него на кожу, но рука тут же отдёрнулась. Кукловод исчез из поля зрения. Зато появилась она – хрупкая красавица с тонкими запястьями, тонущими в кружевах.

Арсений, захрипев, слегка обернул голову к ней. Из-под полуоткрытых век её силуэт размывался и казался написанным голубой акварелью на мокром листе.