Будь ты проклят алюминий
Заточить бы
Арсений захрипел, но ещё сильнее надавил на черенок ложки. В глазах потемнело, он завалился на спину, в промежуток между вытертым подлокотником красного дивана и странной механической бандурой.
Хрипение сделалось глуше. Плотная кожаная полоса ошейника врезалась в горло. Арсений задёргался под звон цепи, усиливая нажим. Ложка дёрнулась в последней попытке прорвать ремень и согнулась окончательно.
– Ы-ы, твою ж… – просипел подпольщик, зажмуриваясь. Жадно хватая воздух раскрытым ртом, вытащил из-под ремня согнутую пополам ложку и отшвырнул в сторону. Орудие ударилось об картину предположительно восемнадцатого века, висевшую над массивным письменным столом, и грустно упала куда-то вниз. Кожаная полоса перестала вгрызаться в горло. Арсений кое-как сел, просунул палец под плотный ошейник, проверяя.
Хоть бы чуть ослаб
Он снова лёг на пол, на этот раз на живот, и пополз. Нужды в этом особой не было, но так, на полу, можно было увидеть куда больше полезных предметов, а времени мало. Уже точно около полуночи, маньяк мог вернуться в любую минуту.
Бумаги, стопки газет, лампы – три штуки, торшер, провода… провода старые часы, показывающие половину второго всегда половину второго – проползя мимо них, Арсений снова услышал тихое-тихое мерзкое тиканье внутри плоского корпуса, – книги, странная табуретка на трёх тонких ножках, чайник, болтающийся провод от телефона, статуэтка кого-то явно древнеримского, фикус в горшке, снова книги, ручка, уроненная им ещё утром кисть в засохшей краске…
Арсений схватил кисть, дополз до края ковра и сунул рукоять под ошейник. Через десять секунд обломок деревянной ручки улетел куда-то к книжному шкафу, а подпольщик растянулся на полу.
– А ведь хорошая была кисточка. Прости меня, хорошая кисточка…
Досчитав до десяти – силы без лишней нужны тратить не стоило, – он пополз в дальний угол комнаты. Туда, где стояла трёхногая табуретка. Цепь предупреждающе натянулась; пришлось распластаться по полу. До предела вытянувшись, подпольщик кое-как зацепил растопыренной пятернёй одну из ножек стула. Табурет грохнулся на пол, угодив ребром сиденья по его предплечью. Арсений зашипел, выдёргивая из-под него руку, но тут же перехватил ножку, подтягивая стул к себе. Выполз вместе с ним на середину ковра, между мольбертом и столом, по пути прихватил из пачки салфеток (маньяк притащил, сморкаться и чихать) три штуки.
Усевшись, Арсений первым делом затолкал салфетки под ошейник, обеспечив дополнительную прослойку. Потом лёг на спину, вытянув шею, прижал табуретку к груди, и, запрокинув голову, начал медленно вводить тонкую ножку табурета под ошейник. Когда торец упёрся в верхнюю часть шеи, подпольщик кое-как перехватил ножку, запустив пальцы между ней и собственным горлом, и потянул стул от себя. Ошейник врезался в несчастные шейные позвонки, как будто никаких подоткнутых салфеток и не было. Оставалось только стиснуть зубы и зажмуриться.
Рядом что-то неприятно щёлкнуло.
Давай ещё раз
Он порвётся точно порвётся
– Я вижу, трёх предупреждений тебе недостаточно, Перо.
Первый разряд тока. Арсения встряхнуло, тихо клацнули зубы. Вчера он так прикусил язык и шепелявил полвечера.
– Продолжить? – мягко осведомился Кукловод.
– Н-нет… нет. – Подпольщик опустил руки, позволив маньяку забрать у себя табуретку.
– Зря ты так, Арсень. – Мучитель спокойно водрузил табурет к столу и сел на него, облокотившись о столешницу. – А я хотел порадовать тебя новостями…
– Сначала, – подпольщик, тяня время, сел на ковре, пригладил растрепавшиеся грязные волосы, – где мои корнишоны? Я тут что, зазря работаю, что ли?
Кукловод, усмехаясь одними губами, приподнял с пола притащенную сумку. Судя по тому, как натянулась ткань, внутри было что-то тяжёлое. Он медленно запустил руку в тряпичное нутро и вытащил наружу литровую банку, полную маринованных огурцов.
– Нет уж, – поцокал языком, убирая консерву от протянувшихся рук марионетки. – Оставить тебе банку? Никогда. Если ты умудрился почти что задушить себя ножкой от стула, то осколком разбитой банки точно проткнёшь горло в попытке перерезать ошейник. Так ты не горишь желанием узнать последние новости?
Он отвинтил крышку и стал вилкой неспешно перекладывать корнишоны в неглубокую железную тарелку.
Арсений подавил желание заткнуть уши. За этим действием, как пить дать, моментально последует разряд тока – пройдёт по цепи, по гибкой металлической полосе на внутренней стороне ошейника… и будет больно. Очень.
– Джек наконец-то перестал носиться по дому в поисках твоего бездыханного трупа, – светским тоном заговорил маньяк. – Правда, разбивать кулаки о стены в своей комнате не прекратил. Интересно, сколько там уже кровавых пятен?.. Утром он перематывает руки, чтобы не было видно распухшие костяшки. А сегодня ночью даже стенки бить не стал, – новый корнишон с прилипшей веточкой укропа шлёпнулся в тарелку. Кукловод улыбнулся. – Просто сел, обхватив колени, и просидел так всю ночь.
Ещё два корнишона – один за другим – были медленно стряхнуты в тарелку. Кукловод проводил их невидящим взглядом.
– Билл перед лицом всей фракции требует с него распотрошить твою комнату и заняться сбором паззлов ещё не открытых тайников. Джек – вот же преданность! – готов ночевать там на пороге, но не пускать крыс в твою обитель. К слову, он почти собрал паззл чердака и зачем-то стянул железную дорогу у брата. Ты не в курсе, Перо, зачем? После того, как ты за каждый игрушечный вагон лично пролил столько крови…
Огурцы перекочевали в тарелку. Кукловод задумчиво оглядел опустевшую банку, убрал её в сумку, потом неспешно поднялся и перешёл в другой конец комнаты. Выключил верхний свет (чёрный прямоугольник не заколоченного окна резко выцвел до мутно-серого цвета), оставив только лампы, необходимые Арсению для работы. Зажёг свечи, стоящие за спинкой дивана и на полу, сам улёгся среди подушек, в привычную уже позу. Расстегнул воротник рубашки, взял в руку марионетку. Слегка повернул голову, поймав взгляд Арсения.
– Неужели ты думаешь, Перо, что я стану ждать? Возвращайся к работе. И тогда, может быть, я не продолжу.
Продолжишь, тварь.
Арсений покорно уселся за мольберт, перекинув цепь через плечо, чтоб не мешалась. Продолжит. За шесть дней заключения пытка повторялась уже третий раз. Рассказывал маньяк нарочито медленно, иногда будто бы забываясь и умолкая. То, чего он не хотел слышать и одновременно ждал – хоть какие-то новости о своих, считавших его мёртвым. Он так и не решил для себя, что лучше – знать или не знать.
Краска выдавлена из тюбика на палитру, пальцы, привычно скрючившись, берут кисть. В первые два дня хотелось выть, ладони, ещё недавно изрезанные в кашу, потеряли всякую чувствительность, пальцы почти не гнулись.
– Дженни всё ещё грустит, – мягко продолжил маньяк, повернув голову в нужное положение. – Ты знаешь, я же тут ненадолго выпустил второго, посмотреть, что он будет делать. Так вот, он подкинул марионеткам ёлку. Сказал, скоро Рождество. Праздник. Бедняжка не знала, как быть, когда утром в прихожей нашла эту ёлку. Потом села у нижних ветвей и долго-долго сидела на полу, одна. Как думаешь, эта милая девочка всё ещё оплакивает тебя, или же тем утром она страдала о судьбе срубленного дерева? На пол натекла смола. Жаль, камеры не передают запах. Мне кажется, смола пахнет ничуть не хуже крови…
Кисть, выписывающая блики на волосах маньяка, сорвалась. Арсений торопливо подобрал лишнюю краску. Он старался не слушать. Но Кукловод и не стал продолжать. Замолчав, он задумался о чём-то.
Арсений молча и сосредоточенно работал, вкладывая в картину всю свою концентрацию. Чтобы, даже когда маньяк снова заговорит, не услышать его. Или хотя бы не слушать.
Свечи мягко мерцали, разгоняя мрак старой комнаты, отражаясь в полированной мебели, в бронзе подсвечников, бросая отблески на маньяка.
А ведь у тебя седина. Пряди… Как же я в первый раз не заметил
