– Я вижу, ты… работал… – только и выдал ошалевший Джим.

Рука, которая была на покрывале, поднялась в приветственном жесте. Док поморщился – ни кусочка живой ткани. Каша, кровь, и всё это перевязано нестерильной тонкой ленточкой. Бактерицидный рай.

И что он так привязался к этим лентам?

– Кровь останавливают хорошо, – пояснили ему с кровати. Видимо, подумал вслух.

– Они тонкие и плотные, а ранам нужно, во-первых, дышать, а во-вторых, не допускать до себя грязь и бактерий.

Джим сел на кровать.

– Они удобней, Джим. – Арсень спихнул с себя альбом – тоже с кровавыми отпечатками, – и закрыл глаза, продолжив тихо: – Когда проходишь комнаты, надо, чтобы кровь не текла, это мешает, если ищешь что-то бумажное или тряпичное, следы потом никуда не денешь. Как я сказал уже, ленты её останавливают очень быстро. Второе: когда насаживаешь ладонь на шипы, ленту легко сдвинуть так, чтобы не повредить ткань. Она многоразовая. С бинтами такое не прокатит. Третье: бинты надо беречь… мало ли.

Джим слегка прищурился, но возражать не стал. Попросил только:

– Хотя бы на ночь пользуйся бинтами. Пожалуйста.

Кивок в ответ.

Вздохнув, последователь положил к себе на колени свисающую почти до пола руку. Красная ткань вся потемнела от кровавых пятен, присохла, ладонь – где не замотано – в бурых пятнах, покрасневшая, воспалённая.

– Я запру тебя в комнате на неделю, – пообещал последователь, – и даже на овсянку садить не буду.

– Это уже страшно, – согласился Арсень насмешливо. – А комнату сам стеречь будешь? Смотри, Джек меня всё равно выкрадет. У него опыт диверсий больше.

– Джек – взбалмошный, но не дурак. А если он попробует тебя вытащить, окажетесь под замком в одной комнате. – Джим только-только отмочил ленты, осмотрел ладони, и теперь его настроение стремилось к минусовой отметке. – Его руки в таком же состоянии?

– Нет, док, насчёт этого не переживай, – Арсеня явно развеселила перспектива оказаться под замком вместе с лидером, сразу заухмылялся. – У него щас другие заботы, по комнатам бегаю я.

Джим принялся за привычную процедуру: отмыть израненную ладонь, наложить мазь, замотать бинтом.

– Значит так, ещё дня четыре ты выдержишь. А потом – запомни и Джеку передай – у тебя будет отдых. Хороший. Меньше чем на четыре дня не рассчитывай. Заработаешь себе заражение крови или гангрену, да что угодно! Так…

Он выдохнул, стараясь успокоиться. Мало того, что его сумасшедший брат сам постоянно при смерти оказывается, ещё и Арсеня тянет. А Арсень – рад стараться – бежит за ним, чуть ли не приплясывает.

Джим принялся за вторую ладонь, и Арсеню пришлось переменить положение тела. Теперь он лежал на боку лицом к нему, опираясь на обработанную руку.

– Мне нужна неделя.

– Тебе нужна неделя отдыха, – Джим почти рычал, – или больше!

Вторую руку он обработал быстрее, поэтому теперь скинул обувь и забрался с ногами на Арсеневскую кровать.

– Так, слушай, – прервал он вознамерившегося спорить пациента, – я и так отсрочил. По-хорошему тебя сейчас госпитализировать нужно. Давай обмен.

– Обмен? – Арсень слегка нахмурился.

– Да. Я отряжу тебе в помощь Лайзу.

– Джим, я в Подполье.

– А Лайза – девушка умная, не задаёт лишних вопросов и очень хорошо проходит испытания. Ей совершенно наплевать, что вы там творите, но она будет искать то, что нужно.

– Хорошо. – Арсень смотрел на него из-за полуопущенных век. Взгляд был хитрый. – Кстати, сегодня я нашёл основу твоего будущего диктофона. А ты мне должен список вещей для реакции предоставить, как я помню… Но это я что-то отвлёкся. Так что там с обменом, док? Что я буду должен тебе за то, что ты ко мне приставишь наблюдателя?

– Если увидишь в процессе поиска части игрушечного поезда – отдашь мне, – Джим пододвинулся ближе к спинке и опёрся о неё локтём. – Кстати, грешу на Зака, больше поезд было некому и незачем забирать. Заодно, если спросят, Лайза его и ищет, а вы случайно пересеклись. Как тебе?

Взгляд стал ещё хитрее.

– А список когда предоставишь?

– Через неё и передам. – Джим злобно окинул его взглядом. – Так что успевай. Четыре дня – и санаторный режим. Отдых и диета.

– Четыре дня… – Подпольщик приподнялся на подушках, явно что-то прикидывая. – Я согласен на пять. Но будет один уговор. В эти пять дней я не получаю от тебя проповеди на тему «Арсень-надо-отдыхать». Я держу своё слово, ты знаешь. Кроме того, раньше, чем через пять дней, я не доберусь до тайника библиотеки. Вот вскрою его, обеспечу тебя диктофоном, новыми дневниками – и на покой. Договорились?

– Тогда моё условие. – Джим откинулся на спинку кровати. – Каждый вечер, во сколько бы ты ни закончил – ко мне, на перевязку. И никаких корнишонов.

– Никаких, – кивком согласился Арсень. Ухмылка меньше не стала. – Они как раз закончились. А пункт «во сколько бы ни» подразумевает пять утра? Вечер для Пера – понятие растяжимое.

– Во-сколько-угодно. И прекрати пока рисовать, не тревожь руки понапрасну.

– Прекратить? – он лениво, как кот на солнце, зажмурился. – Ладно.

– Всё, спи. – Джим поднялся. Нашарил упавший ремень сумки, попал ногами в ботинки, примяв задники. – Завтра забегай. Лайзу я предупрежу.

– Бывай, док.

Джим направился к выходу. Ему предстоял новый скрупулёзный разбор переписанных дневников. Кажется, один его знакомый, увлекающийся литературой, называл это герменевтическим кругом.

====== 6 – 7 декабря ======

В какой-то там по счёту раз Джим перечитывал, как Джон отобрал игрушечный поезд у брата. Эта ситуация потрясающе стройно ложилась на его теорию о диссоциации личности, но кое-что его всё же напрягало.

До этого – никаких отклонений.

В прошлом мальчика не наблюдается никаких душевных потрясений, на фоне которых мог обособиться комплекс.

Диссоциация не зарождается так, на пустом месте, в счастливом детском сознании.

Джим отложил листки – от вглядывания в них уже глаза болели – откинулся на спинку стула и устало помассировал виски. Хотелось спать. И голова слегка болела: день был относительно спокойный, и именно поэтому Джим сегодня слишком много читал. Почти всего Меннингера.

За окном, в рассохшейся раме, заунывно гудел ветер, несильный, холодный, с мелкой снежной крошкой. Он задувал во все щели, стучался… В кои-то веки Джим порадовался, что сидит здесь, а не снаружи.

Итак, здравствуй, Джо, – Джим снова начал с начала дневника. Если удастся докопаться до причины, того события, с которого сознание мальчика начало расщепляться…

Стучит ветер. Как будто за окном ставни, и он порывами приподнимает их, и бьётся о стену, бьётся… Стучит, скрипит, воет так тоскливо и несчастно, что хочется запустить его внутрь.

И будет у Кукловода ещё одна марионетка, – мысль о ветре, запертом на правах обитателя особняка, вызвала у дока лёгкую усмешку. – Здравствуй, Джо…

Строки, написанные лёгким подростковым почерком, стали уже такими знакомыми, что смысл почти не улавливался. Как у слова, повторяемого несколько раз подряд.

Стук. Уже не робкий стук ветра, нет – уверенный и в дверь.

– Заходи, – позвал Джим, не оглядываясь, но дверь успела распахнуться ещё до того, как он произнёс первый звук.

Ну да, кто же ещё будет ломиться к нему так поздно. Тяжело раненые обычно не стучат, не до того им, а Джек недавно был.

– Я устал и замёрз, – пожаловался хитрющий голос где-то на краю поля зрения. Арсень, даже не подойдя к доку, уверенным шагом направился к его кровати.

Джим соизволил обернуться. Подпольщик, закутанный в свой клетчатый плед, уже деловито разувался на приступе к лежбищу.

– Холодно, – продолжал ныть совершенно не несчастным голосом Арсень, запинывая уже давно утратившие приличный облик кроссовки под кровать, – если не пустишь, к Дженни пойду. Ей пледа не жалко будет, и чаем угостит завсегда.

– Это намёк, чтобы я сходил за чаем? – Джим приподнял одну бровь. Конечно, он привык к нахальству подпольщика, но сегодняшнее представление было чем-то особенным. Потерпевший тем временем нырнул под его одеяло – прямо так, в грязной одежде, и каким-то невообразимым образом намотал его на себя.