Кулак саднил.

Подумав, Кукловод ударил подпольщика ещё раз, но уже слабее. От этого становилось немного легче.

Становилось. До тех пор, пока Арсень слабо не помотал опущенной головой. С приоткрытых губ, смешиваясь со слюной, на ковёр капала кровь.

– Альщ-ща… щальш… па-иликчал-ло… ти-ибе…

Искушение добраться до ножа и заткнуть подпольщика навечно стало совсем уж сильным. Но Арсень больше не говорил. Кровь из надрезов продолжала сочиться, пропитывала ткань майки, блестела в ламповом свете, застывала тёмными потёками на руках.

Кукловод коснулся носом основания шеи Арсеня. Провёл вверх, жадно вдыхая запах крови, вплетаясь пальцами в сырые волосы подпольщика, прямо у корней.

Пахло кровью. Кровь пахла свободой и жизнью.

Да, Арсень был куда свободнее остальных марионеток. Всякий раз, когда приходилось наблюдать через мерцание мониторов… Свобода билась внутри этой марионетки, ярилась, сверкая, в тусклом свете здешних ламп, выплёскивалась, заражала остальных обитателей…

Кровь и свобода. Два пьянящих, туманящих разум аромата.

А теперь, после наркотика, Арсень походил на сломанную куклу.

Кукловод провёл пальцами свободной руки по разбитым губам марионетки.

Арсень не реагировал – ни на прикосновение к губам, ни на то, что средний палец Кукловода, скользя в крови, чуть оттянул губу книзу.

Кукловод провёл кончиком носа по его подбородку, огладил им скулу.

Слизнул уже слегка подсохшую дорожку крови с плеча.

Внутри – только прислушаться, страшно, что-то уж совсем невообразимое, будто наружу что-то рвалось, заставляло рёбра ходить ходуном от рваных вдохов-выдохов, заставляло дрожать диафрагму, даже сердце, до того спокойное, сокращалось рывками. Проверяя, Кукловод скользнул языком по влажной дорожке, оставшейся от предыдущего движения языка.

Дрожь усилилась.

Он отстранился.

Асень не двинулся. Ни разу.

Взгляд из-под полуоткрытых век – бессмысленный, мутный. Наркотик выиграл.

Это было неинтересно.

Этот Арсень не способен говорить с ним. Ни язвить, ни реагировать как нужно.

Кукловод слегка дрожащими пальцами снял со спинки кровати ремень, освободил руки марионетки, тут же безвольными плетями упавшие на пол. На запястьях – красные линии перетяжек.

Он встал, отвернулся. Отошёл к мольберту, стараясь дышать глубже – нутро будто взбесилось, особенно сердце.

Кукловод подвинул лампу ближе. Теперь он впервые видел свой портрет – так овеществлено и близко.

Он – сам, живой, полулежит на странном предмете мебели, марионетка эта… Как Арсень сейчас, согнувшаяся, безвольная, с опущенными руками.

Да, на картине Кукловод. Во всём – он, он чувствует себя в отношении к марионетке и её провисшим нитям, в наклоне головы и положении рук.

Это – он.

– Ты дорисуешь его, Арсень, – прошептал он, даже не стал выглядывать из-за картины, просто обратился, – ты – дорисуешь. Но позже.

Созерцание себя успокаивало. Кукловод любовно огладил пальцами – не касаясь, лишь визуально, – контуры своего лица, своих рук – о, как вышли руки! Как будто весь он в них, как будто Арсень понимает, что руки – это половина Кукловода: нажимающие ли на клавиши, перетягивающие ли нити.

Не дописать такое?

Невозможно.

Кукловод осторожно приподнял картину – её ещё нужно нести так, чтобы не смазать свежее масло. Здесь он её не оставит, нет.

Он заберёт её к себе.

А Арсень… как придёт в себя, пусть забирает нож в потёках своей же крови.

Труд должен быть оплачен.

Арсений ещё некоторое время лежал неподвижно. Глаза закрыты, голова уронена на грудь. Как спит.

Но он не спал. Из-за дряни, впрыснутой Кукловодом, он даже не сразу понял, что свободен.

Где-то через минуту он вяло дёрнул кистью. Голова мотнулась влево-вправо, как бывает у сильно перепивших людей, борющихся с оцепенением. Медленно-медленно вытянув перед собой руки, он качнулся вперёд в попытке встать.

Не получилось. Ноги не держали. Не вышло даже опереться ступнями о пол.

– Авл... швл… – поведал он миру, провалив попытку уцепиться за спинку кровати непослушными пальцами. В уголке рта надулся кровавый пузырь.

Арсений дёрнулся вперёд ещё раз. Упал на пол. Попытался встать на четвереньки. Даже получилось, получилось ползти так. До порога. Преодолел порог, локти резко подломились. Он рухнул лицом об пол. В голове зазвенело. В носу запахло железом. Вдохнуть, запах сильнее. Хлюпанье. Теплая мокрая кровь по губам.

Арсений тихо всхрапнул, начал дышать через рот.

Выпрямить руки не получалось, оперся на локти. Это помогло добраться до края лестницы. Там встал на четвереньки. Тошнило. При попытке преодолеть первую ступеньку ладонь соскользнула, резко ухнула вниз вместе с его тяжёлым телом. Он кубарем скатился с лестницы.

Шмякнулся о пол, несколько раз дёрнулся. Затих.

В таком положении его обнаружили только через полтора часа, два подпольщика – возвращались с особого ночного задания по приказу лидера. Ричард должен был проходить задания, пока Натали, пользуясь темнотой и «хоть ночью-то маньяк может не всё видеть?», шурудит в новеньких камерах.

Первым бесформенный комок внизу лестницы заметил Рич – девушка в это время крайне эмоционально, как она любит и умеет, рассказывала об изменениях в камерах. Заглянуть поглубже она не успела, но даже внешний вид наблюдателей немного поменялся – лишние кнопочки, все заблокированные, глубже посаженные, «утопленные» в корпус винтики, и тому подобные, как выразился Ричард, мелочи.

– Мелочи, да?! – тут же вспыхнула Нэт. – А Шерлок Холмс говорил – мне Ланс ляпнул – что мелочи – это самое важное!..

Рич, резко остановившись, схватил её за руку. Дождавшись, пока раздражённо выдернувшая руку девушка закончит ругаться на него за неожиданную остановку, он молча указал на валяющегося Арсеня.

Натали сплюнула сквозь зубы. Присела. Тряхнула Арсеня за плечо.

– Эй, морда… – Ответа не последовало. Нэт тряхнула сильнее. – Э-эй, ты чего? С Джеком ужрался? Донести?

Посветив фонариком в лицо подпольщика, она еле слышно выругалась. Рич тоже равнодушным не остался – присвистнул, присел рядом, провёл фонариком вдоль тела. Кровь, рваная одежда.

– Это он что, подрался? – Ричард задумчиво ткнул пальцем ещё кровоточащую рану.

Нэт дёрнула головой.

– Ты где такое от драки видел? – Она зло пихнула неудачно предположившего подпольщика в плечо. Тот чуть не упал с корточек. – Костяшки не сбиты, запястья покраснели. Кароч… это явно не наши, сечёшь?

– Секу… – подпольщик растерянно водил фонариком, высвечивая стены. Световой овал остановился на ступеньках лестницы, скользнул вдоль плинтуса, вернулся обратно к ступенькам.

– Только если это и вороньё, – Ричард перевёл фонарик в «эконом», и круг света заметно сузился, побледнел, – то точно те, трое. Девушка так не вмажет… эй, эй, не надо мне доказывать! – он отшатнулся от уже приготовившей кулак подпольщицы, – их девушки, я имел в виду! Вот… Ну а парни там – кого? Учёный и этот, который хлыщ... Остаётся троица.

– Балда ты. – Нэт встала. Крякнув, подтянула к себе руки Арсеня, перехватив поближе к плечам. – И болтаешь много. Потащили.

– Куда, к лидеру? – Рич с готовностью поднялся.

– Балда-а-а… Чем ему щас Джек поможет? Паяльником? К доку тащим, а уж там…

Получившие удар током, изрезавшиеся о лезвия и ножи-ловушки, двое простуженных – от холодного потопа и общего ослабления иммунитета в результате сильного стресса. Всё – не особенно серьёзно, но их было много, а свободные руки… Из тех людей, кто не участвовал в восстании, все заняты наведением порядка в особняке. День был не столько заполошным, сколько утомительным – слишком многим потребовалось его внимание.

Зато в обед на кухне он смог переговорить с Джеком. Брат явно смущался – всё же он пошёл войной на фракцию Джима, но говорил с ним без раздражённых или обвиняющих интонаций. Кажется, он наконец понял, что Джим, несмотря на лидерство в последователях, ему не враг.