В ладонь тут же впились зубы непокорной марионетки, руки опять дёрнулись к его запястьям.

Но он не успел.

Вцепившись пальцами в волосы подпольщика, Кукловод толкнул его от себя, рванулся, прикладывая Арсеня затылком о деревянную боковину кровати, как раз об острый угол, и, пока тот, оглушённый, приходил в себя, вторая рука Кукловода скользнула к пристежному карману на ремне.

Указательным пальцем отщелкнуть застёжку.

В ладонь скользнул прохладный металл шприца-пистолета.

Арсень пытался приподняться. Ещё секунда, и опять начнёт.

Тихий щелчок возвестил о том, что содержимое ампулы с наркотиком перекочевало в шею начинающего художника.

Осознав, что произошло, подпольщик принялся вырываться с удвоенной силой – Кукловоду пришлось отбросить инструмент и собой прижать Арсеня к полу, двумя руками зажимая ему рот.

Арсень брыкался. Рвался из-под него, мотал головой. Сильный, выносливый, гибкий как зверь, – транквилизатор не брал его больше минуты. Когда уставший от прилагаемых усилий Кукловод уже подумывал о том, что пора вытащить электрошокер, подпольщик начал сдаваться. Перестал вырываться, кусался всё слабее. Можно было выпустить. Арсень делал отчаянные попытки снова заорать. Выходило плохо, он не мог даже перевернуться со спины на живот, язык не слушался, в итоге он дрыгался на полу, хрипя, будто в припадке.

– Тихо, тихо. – Кукловод, отдышавшись, рывком приподнял марионетку в сидячее положение. Склонился к нему. – Всё хорошо.

Арсень, услышав его шёпот у своего уха, слабо дёрнулся.

– Ты сейчас не в том состоянии, чтобы дёргаться, Перо.

Ещё один взгляд, яростный… угасающий, правда.

– Ну как, всё ещё жаждешь обнародовать моё инкогнито?

– Тех…тиебя… всё равно…

У жертвы наркотика заплетался язык. Сильно. Вкупе с проявившимся акцентом это печально повлияло на разборчивость речи.

– Всё равно – что?

– Пойх… похма…ют, и…

– Поймают меня, поймают, – Кукловод почти нежно скользнул пальцами по скуле подпольщика. Отстегнул карман с дополнительными ампулами, вытащил кожаный ремень из штанов. Подёргал: крепкий. Мера предосторожности.

Кукловод перетянул запястья марионетки ремнём, дёрнул вверх, перебросил свободный конец ремня через выпуклую дугу кроватной спинки. Ещё несколько секунд – затянуть, проверить узел.

Арсень захрипел. Но он никуда теперь не денется. Никуда.

Можно провести пальцами по вздувшимся венам на руках подпольщика. Арсень слабо сжал пальцами ременную перетяжку на своих запястьях. Кажется, старался разорвать или выскользнуть. Получалось всё равно плохо, без энтузиазма.

Кукловод помнил, что надо уходить. Тишина в коридорах не вечна, он рискует.

Но любопытство... Он склонил голову. Палец сам собой скользнул вдоль особо рельефной, скульптурно проступившей вены.

Губы дёрнулись в судорожной попытке улыбнуться. Не скрывая удовольствия, Кукловод слабым прикосновением пальца проследил линию вены ещё раз, затем – с нажимом. Сколько жизни в этом зрелище. Энергия, сила. Рука сама собой скользнула в карман и достала складной нож – подарок Арсеню… Его художнику. Пальцы нашли впадину на лезвии, ноготь впился, тяня его наружу. Лёгкий щелчок.

Кукловод нетерпеливо оглядел нож. Хорошая вещь. Простая, без всяких узоров. Лезвие тускло поблёскивает в свете лампы.

Секунда – остриё упёрлось в сгиб локтя Арсеня, прочертило побелевшую дорожку по границе одной из вен.

Какое искушение.

Кукловод с трудом сдерживал возбуждение: нажми сильнее, и покров разойдётся, вскроется подоплёка: кровь, мягкие, кровоточащие волокна, кости. Пока сверху кожа, тонкая, ненадёжная пелена, правдоподобия нет. Жизнь как будто спрятана внутри, под ней.

Да, но если усилить нажим…

Кожа мягко пропустила в себя остриё ножа.

Лёгкий надрез.

Расходящаяся под лезвием ткань.

Первые капли крови. Лезвие смазало их, легло плашмя, довело прозрачно-красную полоску почти до запястья.

Среагировав на запоздалое хрипение пленника, Кукловод вскинул голову и продемонстрировал ему лезвие.

– Смотри… – поднёс розоватую поверхность почти к глазам Арсеня, – это твой нож, твоя кровь. Смотри, как красиво.

Не дождавшись реакции, снова чиркнул ножом по коже. На этот раз надрез приняло плечо. Дождавшись, пока кровь выступит щедро, собрал её ножом и снова показал подпольщику.

– Удивительно, да? Твоя жизнь заключается в этой жидкости. Если выкачать всю, до последней капли, – нож упёрся прямо в сонную артерию. Пленник опасливо поднял подбородок. – Ты умрёшь. Кровь – это жизнь, поэтому вы платите кровью за свободу.

– А чхем х-х-х…

Оказывается, Арсень всё ещё мог говорить. Мельком Кукловод поразился выносливости организма. Но так даже лучше… больше жизни. Больше крови.

– Запх-х-хла…тишь… ты сам… моей… мазнёй…

Он несколько раз хрипло выдохнул, может, так пытался рассмеяться.

– Не расплах… плах-х-хтишься…

– А я уже заплатил, – остриё скользило по коже, раскрашивая её медленно розовеющими узорами. Это завораживало. – Я заплатил за свою свободу, кровью, как полагается.

Нож оставил на руке Арсеня особенно глубокий порез, и Кукловод замер, наблюдая, как из рассечённой кожи рождаются первые алые бусины. Они наливались, тяжелели, медленно, неуклонно…

– Каждый сам платит за свою свободу, – преодолевая нарастающую дрожь, он с силой надавил остриём на предплечье. Сталь – очень качественная, острая, – медленно, до невозможности медленно, впивалась в живую плоть, но быстрее Кукловод и не хотел. Некуда спешить. – И ты заплатишь… сам… и каждый…

Остриё, преодолев сопротивление кожи, погрузилось плавно, глубоко.

Кукловод втянул в себя воздух.

Вытащил.

Яркая бусина крови, отяжелев, переполнившись, сорвалась вниз, обратившись в длинный потёк. Красный, живой как сама жизнь, с отчётливым металлическим запахом.

Кукловод смазал кровь.

Растёр её между пальцами.

Вдохнул, приблизив пальцы к носу.

Поблёскивающая в свете лампы алая линия притягивала, завораживала…

– А ты-ы-ы… никак… фе… фетишуга… – едва слышный шелест над ухом. Оказалось, Кукловод и не заметил, как почти вплотную приблизил лицо к ране – вот почему запах стал таким сильным.

– Ты не поймёшь, марионетка, – с трудом преодолев желание попробовать кровь на вкус, Кукловод отстранился. Нож прошёлся вскользь, не особо хотелось смотреть, что он режет. – Ни ты… никто из вас… Вы все… – кровавые полосы, остриё по ткани майки, как будто не чуя, разрезает и впивается, впивается в кожу, выпуская наружу алые капли, потёки, – чем заслужили жить и быть живыми? Чем заслужили… – он сдавил самую глубокую рану, ту, на плече, пальцами, вызывая новый ручеёк крови, – вот это, а?! Своё тело, свои кости и мышцы?! Что вы знаете о ежедневной борьбе даже не за свободу – за право, за возможность быть собой?!

Неизвестно как получилось не прокричать последнюю фразу. Под конец Кукловод, всё это время стискивающий рану, был готов убить: просто взять и вогнать нож между ребёр марионетки. Если бы Арсеню повезло это пережить, он умер бы от потери крови чуть позже. Или от заражения. Или… от чего ещё умирают, это Джиму виднее.

Арсень смотрел на него затуманенным взглядом. И там, в этом взгляде, можно было разглядеть остатки сознания. Арсень боролся. С отупляющей властью наркотика, с болью. Это раздражало, это заставляло растущую внутри ярость вздыматься с удвоенной силой, медленно закипать…

Пришлось отбросить нож, чтобы ненароком не сорваться.

Отбросить, скорчиться, упереться ладонями – одной окровавленной – себе в колени.

Дыхание шумное.

– Нах-хдо… ш-шкак… пр-няло-то… те-е-хбя…

Кукловод выпрямился и замер. Он готов был поклясться, что Арсень умудрился растянуть непослушные, онемевшие губы в подобие ухмылки.

Прежде, чем добралось осознание, он уже врезал по физиономии наглеца. От удара голова подпольщика мотнулась назад, глаза закрылись. Потом он согнулся, наклонившись – если б не ремень, рухнул бы на пол лицом вниз. Кукловод толчком в грудь резко откинул вялое тело назад, чтобы опиралось на кроватную спинку. Теперь в свете лампы было видно – на губах Арсеня вздулось несколько кровавых пузырей, из уголка потянулась тонкая тёмная струйка крови.