Он молча покоряется.
Молчит, пока я мою его, не сопротивляется, когда, целуя, усаживаю на крышку унитаза и достаю все необходимое из тумбочки под раковиной. Только косится с невольным испугом и неожиданно грустнеет.
— Я ведь не смогу делать этого сам, — шепчет он непослушными губами, не зная, куда спрятать горящее от стыда лицо. Мне приходится на время отвлечься и сесть перед ним на корточки, подцепить его подбородок и заставить смотреть прямо в глаза.
— И что? — спрашиваю с нажимом. Его ресницы трепещут, взгляд становится виноватым. — Не стесняйся меня. Пожалуйста.
Он натужно сглатывает.
— Тебе не будет противно?
Я чуть не смеюсь от того, насколько глупым мне кажется этот вопрос.
— Никит, нет в тебе для меня ничего противного.
Он ничего не отвечает, и я решаю, что если не проявлю твердую решимость сейчас, Никита навсегда запретит себе думать о близости. Я делаю все быстро, осторожно и без малейших колебаний, снова мою его, растираю большим махровым полотенцем и несу обратно в постель.
Укладываю поверх одеяла, достаю из тумбочки лубрикант и пачку презервативов, которая лежит там уже бог знает сколько. Ловлю себя на крайней степени волнения, на том, что никогда еще мне так не хотелось секса, не хотелось доставлять удовольствие и получать его в ответ.
Я натыкаюсь на его настороженный взгляд исподлобья.
— Ты помнишь, о чем мы договаривались?
— О чем? — уточняет шепотом.
— О том, что ты должен расслабиться и ни о чем не думать. Ну, разве что об этом.
Я беру в руку его слегка опавший член, массирую мошонку. Никита заливается краской смущения, но не отрывает от меня взгляда. Приоткрывает влажные губы, тяжело медленно дыша. Обнаруживаю, что Никите требуется больше времени, чтобы возбудиться — у меня уже стоит так, что лишнее движение сделать сложно, а его член только начинает отзываться на ласку. Но необходимость прелюдии играет мне на руку. Есть время расслабить Никиту.
Сползаю ниже, разглядывая его член.
Открывшуюся головку, жесткие темные кудряшки на лобке. Повинуясь внезапному порыву, наклоняюсь, веду кончиком носа от пупка Никиты по дорожке волосков, уходящей вниз. Целую влажную от выступившей смазки головку, обхватываю ее губами и начинаю посасывать.
— Что ты… — Никита смотрит на меня распахнутыми от удивления глазами. Его щеки горят румянцем, он дышит быстро и поверхностно, приподнявшись на локтях. — Алик…
Чувствую, как напрягается его член у меня во рту, с энтузиазмом начинаю сосать усерднее, загоняя его за щеку и нежа языком. Помогаю рукой, грубо мну его яички и закрываю глаза, невольно удивляясь тому, что чувствую столько удовольствия, делая минет. Ощущаю, как трется его головка о слизистую щеки, и не сдерживаю низкий гортанный стон. Я кончаю, ни разу не прикоснувшись к себе. Никита напрягается, замирает, застигнутый врасплох нарастающим возбуждением.
— Алик, я же сейчас… — он всхлипывает, вцепляется мне в волосы, пытаясь отстранить мою голову, но я только плотнее сжимаю губы вокруг его члена. Нет уж, хороший мой, мы же хотим, чтобы ты расслабился. — Я…
Он тихо хрипло стонет, вцепившись пальцами в простынь.
И внезапно изливается мне в рот: вязкая сперма ударяет в небо, заставляя рефлекторно сглотнуть. Вкус у нее горький, ведь Никита курит, другого быть и не может. Но спермы не так много, поэтому я глотаю все и лениво слизываю с его живота то, что капнуло мимо.
Поднимаюсь поцелуями вверх по его высоко вздымающейся груди, как бы между прочим прикусываю зубами нежные бледно-розовые вершинки сосков. Никита резко выдыхает.
— Видишь, — шепчу, склоняясь над его лицом, — это не так страшно.
— А как же ты?.. — смущается Никита. Его ресницы трепещут, глаза кажутся еще темнее из-за расширенных зрачков. Пожимаю плечами. Сейчас у меня теплеет на сердце от одного только взгляда Никиты — полного расслабленного довольства и наслаждения.
— Успею.
Мы целуемся, шепчемся о какой-то ерунде, смеемся. Так легко, будто и не было недель порознь. Через какое-то время принимаюсь неторопливо ему подрачивать, готовя к новому заходу. После еще одного минета Никита расслабляется, тянет меня на себя, глубоко и пылко целуя, и заявляет:
— Хочу сделать тебе так же. Поможешь?
Киваю. Мы меняемся местами, я помогаю ему сползти ниже, ерзаю, снимая трусы. Член, болезненно чувствительный и твердый, шлепается о живот. Никита по-хозяйски располагается между моих широко расставленных ног: он явно легче относится к мысли о том, чтобы доставлять удовольствие, чем получать его в ответ.
Он нежно касается губами у основания члена, потом оглаживает языком яички, заставляя меня напрячься в сладостном предвкушении. Я смотрю сверху вниз на его темную шевелюру, на сосредоточенно нахмуренные брови, на губы, обхватывающие головку и скользящие вниз по моему члену. Эта картина завораживает, заставляет протянуть руку, погладить Никиту по щеке, запутаться пальцами в его волосах и притянуть его ближе к паху.
Черт, никогда еще минет не был таким приятным.
Никитины глаза озорно сверкают, когда он поднимает на меня взгляд, лаская кончиком языка дырочку на головке и одновременно с этим нежа указательным пальцем за мошонкой.
Этот взгляд становится последней каплей. Все происходит слишком быстро. Не успеваю опомниться, как перед глазами темнеет, из меня вырывается гортанный стон, тело прошибает сладкая судорога, и я бурно кончаю ему в рот. Никита отстраняется, утирая губы ладонью, сглатывает сперму и обиженно морщится.
— Горько.
— Ты тоже на вкус не сахарный, — смеюсь, подхватываю его под мышками и тяну наверх, укладывая себе на грудь. Слизываю остатки своего семени с его подбородка, чмокаю в нижнюю губу. Меня переполняет щемящая нежность, когда я смотрю на его легкую улыбку, ловлю его расслабленный теплый взгляд из-под темных ресниц.
Он обнимает меня за шею, прижимается сильнее, будто боится отпустить. Я глажу его по спутанным волосам и целую в макушку, когда слышу это. Очень тихое полное дрожи:
— Я люблю тебя.
Сердце бьется сильнее.
Раньше эти слова были пыткой, обременительной необходимостью — терпеть чью-то привязанность, знать о чьих-то чувствах. Громов, другой мальчик, с которым нас связывал только разделенный на двоих первый секс и его влюбленность. Поэтому в первую секунду я пугаюсь, по давно сработавшейся привычке напрягаюсь. Но потом понимаю: сейчас все совсем по-другому. Эти слова поражают меня глубоко, трогают на уровне внутренних органов, ведут меня к волнующему пониманию того, что между нами есть только взаимность и никакой тяжести непонимания.
Я поднимаю его голову за подбородок.
И хрипло с чувством говорю:
— Ты мой, — почему-то понимаю, что важно произнести это вслух, чтобы он знал точно: — И я тоже люблю тебя, Никита.
Он умиротворенно улыбается.
— Больше не пытайся меня защищать. Тебе не надо претерпевать все в одиночку, — просит он, очерчивая пальцами контур моих губ, оглаживая брови. — Плевать на все. Справимся вместе, ладно?
Вздыхаю.
— Не могу пообещать, что не буду защищать. Я не переживу, если с тобой что-то случится.
Мне вспоминается машина скорой помощи и страх, который разбил всю мою выдержку. Еще ни разу самообладание так меня не подводило. Никита наверняка не одобрит то, что меня не отпускает мысль о мести Громову. Лучше уж ему об этом не знать, как и о том, какой рисковый бизнес мне предстоит возглавить. Я защищу Никиту, не спрашивая на то разрешения.
— И прекрати грузиться, — легонько щелкаю его по носу, отвлекая от хмурой задумчивости. — Мы вдвоем в моей постели. Есть занятия гораздо приятнее.
Никита снова улыбается, когда я опускаю руку на его член и принимаюсь неторопливо ласкать. Чуть тяну на себя, срывая с его губ удивленный выдох. Подушечкой указательного пальца играюсь с уздечкой.
Никита вдруг решительно отстраняет мою руку, приподнимается на локтях. Прислоняется щекой к плечу, очаровательно краснея, и заявляет:
