Странное, двойственное чувство испытывал Ерошенко, вступив на русскую землю. Впервые за много лет он дышал воздухом родины, всюду слышал русскую речь, наслаждался свежим ветром и солнцем. Владивостокские эсперантисты приняли его радушно. Председатель эсперанто-общества Вонаго, знакомый Ерошенко еще по Японии, поселил его в своем доме и советовал не уезжать, переждать смутное время.

Однако, как следует из "Записок" Ерошенко, ему во Владивостоке не понравилось. Здесь была Россия, но ему нужна была Россия советская. Ерошенко писал:

"Владивосток был городом трехцветных флагов. Аристократия и духовенство, буржуазия и интеллигенция, полные ненависти к новой России, – все слетелись теперь под трехцветный флаг. Генерал Семенов, отброшенный с Байкала, Каппель, заливший кровью Сибирь, готовились здесь к последнему бою. Армиям Семенова и Каппеля отступать было уже не-куда, и они собирались драться за этот город не на жизнь, а на смерть.

Три цвета господствовали во Владивостоке повсюду: трехцветные флаги на крышах и в окнах домов, трехцветные эмблемы в петлицах и на шляпах прохожих".

Слепой писатель четко различал главный цвет революции – красный, хотя ему это было не просто: ведь он все же был лишен зрения и воспринимал мир на ощупь и на слух. По городу распространялись самые невероятные слухи. Кое-кто рассказывал о "зверствах большевиков и ужасах Совдепии" – Советской России. А газеты взахлеб писали, что белые наступают, красные повсюду разбиты и бегут. Пал Хабаровск и вскоре сдастся Чита, армия Семенова готовит поход на .Москву. Японская газета "Урадзиво нити" самым серьезным образом сообщала, что советское правительство расстреляно, а Ленин убит…

Быть может, в некоторые из этих россказней поверил слепой писатель? Нет! В "Записках" Ерошенко мы читаем: "Японские журналисты, выдумывавшие весь этот вздор," считали подобное занятие своим священным долгом… Но мне кажется, что глупцов, писавших такие статейки, было гораздо больше, чем тех, которые верили им.

Я стремился как можно скорее уехать из этого города трехцветных флагов в европейскую часть России".

Целые дни Ерошенко проводил на базаре, закупал продукты, готовился в дорогу. Он не только делал покупки, но и старался из разговоров уяснить истинное положение дел в России, то, о чем не писали газеты. На базар приходило много военных, и для Ерошенко они не были безликой массой. Он без труда определял их профессиональную принадлежность по речи, выяснил из разговоров, что у их руководителей были разные цели: генерал Каппель мечтал восстановить в стране монархию, а атаман Семенов не прочь был сам стать царьком под крылышком у японцев. Ерошенко с презрением смотрел на возню временщиков, он верил, что власть в этих краях непременно перейдет в руки народа. Действительно, год спустя, после побед под Волочаевкой и Спасском, Красная Армия освободила Владивосток.

И вот наступил день, когда Ерошенко решил отправиться в дорогу. Нашлась у него и попутчица – жившая в доме Вонаго девушка Тося: ее родная деревня Поваровка находилась на Уссури, по пути из Владивостока в Советскую Россию.

О своих планах и настроениях Ерошенко написал в день отъезда (11 июня 1921 года) своему другу Акита Удзяку:

"Дорогой господин Акита!

Сегодня я покидаю Владивосток и через Хабаровск направляюсь в Читу и Иркутск, а оттуда – в рабоче-крестьянскую Россию… Но путешествие в Читу, наверно, будет очень трудным. Во всяком случае, я долго готовился… Покупал нитки, иголки, чай, сахар, колбасу, верхнюю одежду, различные продукты и прочее. Никто не верит, что я один смогу совершить это путешествие в глубь России.

Мои приготовления к путешествию уже закончены. Можно подумать, что я собираюсь на северный полюс или в Африку. Но я ничего не боюсь, я спокоен. Если людям понадобится меня убить, оборвать мое жалкое существование, то я без страха, легко доставлю им это удовольствие.

Политическая обстановка во Владивостоке изменчива, как и погода в это время. Пресловутый атаман Семенов тоже здесь, выжидает случая.

Ну, до свидания! Передайте привет моим знакомым. Постараюсь по возможности писать Вам во время своего путешествия. Пишите на адрес господина Вонаго во Владивосток. До свидания. Ерошенко".

"Одиннадцатого июня около полудня, – писал Ерошенко в "Записках о высылке из Японии", – мы с Тосей покинули Владивосток. В нашем вагоне оказалось несколько солдат Каппеля, двое младших офицеров-семеновцев, владивостокские интеллигенты и даже священник – известный проповедник из белых. Вначале, как это всегда бывает, все держались натянуто и говорили лишь о политике, потом постепенно познакомились поближе.

Офицеры-семеновцы, узнав, что я недавно приехал из Японии, тут же принялись расспрашивать меня, что думают японцы об армии генерала Семенова. Видно, они не столько сами жаждали услышать из моих уст нечто лестное для себя, сколько хотели, чтобы это слышали их попутчики. Разумеется, они были уверены, что я, столько лет прожив в Японии, должен быть горячим приверженцем генерала Семенова.

Однако я никогда не склонен был восхищаться военными и говорить им комплименты, а с этими мне и подавно не хотелось церемониться. Поэтому я сказал им напрямик:

– Видите ли, большинство японцев считает Семенова доверчивым дураком, которого Япония использует в своих интересах. А русские в Японии с негодованием называют атамана предателем, который и деньги, и свои знамена получил из рук иностранцев.

– Ну довольно! – дрожа от ярости, вскричали офицеры. Они были до того взбешены, что Тосе едва удалось их утихомирить. Владивостокцы посмеивались, священник тихонько бормотал молитву…

Священник ехал с проповедью в Никольск… Вообразив, вероятно, что перед ним его паства, он вдруг разразился проповедью:

– Вы, наверно, думаете, что коммунизм послан небом, и считаете Ленина новым пророком. Все это выдумки! Когда пало правительство Керенского и произошла Октябрьская революция, то многим Москва и Петроград казались величественной горой Синайской, окутанной дымом, а Ленин – богом, возвещающим среди громов и молний новое учение. Но гора Синайская вскоре стала Голгофой, на которой распяли безгрешного Христа…

– Кого же это вы считаете распятым Христом, позвольте полюбопытствовать?

– Христос, распятый на Голгофе, – это русская церковь! Мы все должны благословлять атамана Семенова и наших дорогих братьев-японцев, которые призваны спасти невинного Христа!

Я хотел было что-то сказать, но мой сосед, опередив меня, с яростью накинулся на священника:

– Вы вместе с русской интеллигенцией просите иностранцев спасти Россию! О жалкие фарисеи! Меч Каина, готовый поразить Авеля, кажется вам оливковой ветвью в руке архангела Гавриила, а предательский поцелуй Иуды Искариотского вы готовы принять за братский поцелуй. Вы ослепли и оглохли, вы смотрите и не видите, вы слушаете и не слышите! О фарисеи, ведь вы денно и нощно молитесь: "О боже, милостивый, сжалься над нами, прости все наши прегрешения! Ведь мы во имя твое совершаем все эти преступления…""

Поезд, в котором ехал Ерошенко, приближался к фронту. Миновали Никольск. Еще через два часа – конечная станция Евгеньевка. Дальше пути не было. Здесь проходили передовые позиции армии Каппеля. На западе за ними начиналась нейтральная полоса, где орудовали банды, нападавшие и на белых и на красных.

Доброжелатели советовали Ерошенко дальше не ехать. Но он узнал, что от Евгеньевки до станции Уссури перегоняют порожняк. И вот вместе с Тосей и двумя ребятишками-школьниками Ерошенко укрылся в вагоне за мешками со щебнем, служившими защитой на случай обстрела. Несколько часов опасного пути… и вот они уже на станции, занятой красными.