Я с удивлением спросил его:

– В Сиам? Зачем?

– Мне хочется узнать, как живут люди в небольших бедных странах Азии. Говорят, в Сиаме нет школ для слепых… Если представится возможность, хочу побывать в Бирме и Индии.

– А потом опять вернетесь в Японию?

– Не знаю, пока я еще ничего не решил. Камитика Итико сказала:

– Вы равнодушный человек, поэтому, вероятно, скоро забудете Японию.

– Я не смогу забыть, даже если захочу.

– Когда вы собираетесь уехать?

– Пока не знаю. Во всяком случае, в самое ближайшее время.

– Я бы хотела поехать с вами.

– В Сиам, Индию, Бирму?

– Да.

– О, как я был бы счастлив, если бы мы уехали вместе! Мне кажется, вы не очень-то счастливы в Японии. Как бы то ни было, вы много страдали".

3 июля 1916 года на Центральном вокзале в Токио собралось человек двадцать-тридцать. Среди провожавших был учитель и покровитель Ерошенко Накамура Кийоо и друзья поэта – Акита Удзяку, Такэхаси Юмэдзи и Фукуда Кунитаро, а также Агнес Александер. Камитика Итико среди них не было – не потому ли, что ей было нелегко прощаться с русским другом на виду у всех?

Ерошенко, вспоминал Акита, был в белой полосатой холщовой рубахе, красной феске – подарок госпожи Сома. Через плечо у него был перекинут мешок с гитарой и словарем, в руках палка. Вел его юноша по имени Датэ. Акита подошел к своему другу и сказал на ломаном эсперанто:

– Долгих лет!

Ерошенко рассмеялся.

Наступил час прощания, и вот поезд увозит Эро-сана.

Кто знает, удастся ли свидеться вновь? Ерошенко покидал Японию; он полагал, что оставляет ее навсегда. Ему было в то время двадцать шесть лет; в Японии он прожил два года и два месяца.

(12) Спор этот вошел в книгу Такасуги Итиро "Слепой поэт Японии"; подробнее о нем писал Акита Удзяку.

(13) Эта речь напечатана в мае 1916 г. Произнесена 29 апреля 1916 г. на III съезде японских эсперантистов.

Оценивая антивоенные выступления Ерошенко, вьетнамский журнал "Пацо" ("Мир") писал: "Ерошенко ненавидел войну и питающий ее шовинизм; вот почему он посвятил свою жизнь борьбе за мир и взаимопонимание народов".

(14) Акита и многие друзья Ерошенко ошибочно считали, что родина Ерошенко не Россия, а Украина, вероятно потому, что отец писателя был по происхождению украинцем. Обуховка относилась в то время к Курской губернии.

"Прощай, Япония – прощай навсегда!" Никогда не думал Ерошенко, что прощание будет таким тяжелым.

В Токио его провожали друзья, из Кобе он уезжал один. С фотографии тех дней Ерошенко смотрит на нас печальный. Он стоит, прижавшись к поручням палубы, ветер развевает его длинные волосы. На нем перехваченная поясом полосатая косоворотка; в одной руке – палка, в другой – соломенная шляпа. Кажется, Ерошенко всматривается в даль, словно ожидая кого-то.

А ждал он Тории Токудзиро. "Я знаю, ты мой самый лучший друг. Но почему, почему ты не пришел проводить меня?.. Если бы ты уезжал навсегда, я примчался бы к тебе, как арабский скакун к своему жеребенку, как орел к своему орленку, быстрее ветра прилетел бы я. Мой малыш, почему ты не приехал в Кобе? Я думаю об этом, и глаза мои наливаются слезами, а сердце наполняется тоской", – писал Ерошенко Тории.

Пароход ушел из Кобе. Ерошенко прошел к себе, в каюту третьего класса, где в духоте под грохот машины устраивался на ночь простой люд. Ночью он почувствовал себя плохо. Два дня ничего не ел, метался в бреду. Его было совсем уже решили высадить в Сянгане (Гонконге) – капитан корабля опасался тифа. Но среди пассажиров оказался врач – русский, он осмотрел Ерошенко и, определив, что у пациента нервное потрясение, предложил соотечественнику перейти к нему, в каюту первого класса.

– Так вы, значит, едете в Бангкок, – сказал врач, когда они познакомились поближе. – А позвольте полюбопытствовать, почему не в Рангун, Калькутту или, скажем, в Бомбей?

– Я хотел бы основать в Таиланде школу слепых, а в Бирме и Индии такие школы уже есть. К тому же в британских владениях нам, русским, труднее, чем в других странах Востока, так как англичане видят в нас конкурентов.

– А в Таиланде положение иное?

– Да, я так думаю: ведь эта страна никогда не была колонией европейцев.

– И вы едете туда один, слепой… основать школу?

– А вы думаете, зрячему это было бы легче? Ерошенко подружился с русским врачом. В письме из Сингапура он писал, что врач всю дорогу заботился о нем и, хотя они вскоре поссорились, одолжил ему немного денег. "Не было счастья, да несчастье помогло", – замечает автор письма.

20 июля 1916 года корабль причалил в Сингапуре – здесь, судя по письмам Ерошенко, его на несколько дней задержали. Английскому таможеннику показался подозрительным бедно одетый слепой путешественник в русской рубахе и турецкой феске.

– Вы магометанин? – спросил чиновник.

– Нет, русский.

– С какой целью едете в Таиланд?

– Хочу покататься на белом слоне, – без тени усмешки ответил Ерошенко.

– А где взяли деньги на поездку?

– Я рантье, у меня счет в английском банке. Таможенник пристально посмотрел на "рантье": рубаха навыпуск, брюки заправлены в сапоги, за спиной мешок.

– Извините, но я не могу вас пропустить: нужно выяснить, кто вы такой.

Пришлось Ерошенко идти в русское консульство. Консул проверил документы, удостоверил его личность, но посоветовал возвратиться в Японию – в английских владениях, заметил он, каждый русский на подозрении.

– Однако Таиланд не владение английской короны, – ответил Ерошенко.

– Что вы знаете о Таиланде? – устало сказал консул. – Кстати, на какие средства вы собираетесь там жить?

Ерошенко грустно улыбнулся – какая трогательная забота! Он вспомнил, как четыре года назад при въезде в Англию предъявлял пять фунтов. Теперь на другом конце света повторялось то же самое. Путешественник раскрыл свой тощий кошелек и сказал:

– Наличных мало, но у меня счет в английском банке.

– Ладно, бог с вами, – улыбнулся консул, возвращая ему паспорт.

"30 июля, – писал Ерошенко Тории Токудзиро, – я приехал в Бангкок. Меня не встретили ни Тории Такэси, ни знакомый сиамец – и я как призрак бродил по улицам".

Бангкок, прорезанный множеством каналов, казался Ерошенко запутанным лабиринтом. Вокруг сновали незнакомые люди, слышалась тайская, бирманская, малайская и китайская речь. В этом большом шумном городе никому ни до кого не было дела. И слепой почувствовал себя одиноким, как в пустыне.

Он сел возле одного из мостов и решил дождаться темноты, чтобы в ночной тишине начать понемногу знакомиться с Бангкоком. Сердце у него щемило, в памяти всплывали голоса друзей, советовавших ему не ездить в Таиланд. И Японию Ерошенко вспоминал как тихий, навсегда потерянный рай.

Неожиданно он услышал, как кто-то обратился к нему по-английски с сильным акцентом:

– Я вижу, вы чужой здесь, в Бангкоке. Не могу ли я вам чем-нибудь помочь?

Ерошенко поведал о своей беде, сказал, что ищет тайца Бунью, знакомого ему по Токио, где тот преподавал тайский язык.

Бунью незнакомец не знал, но он помог разыскать Тории Такэси (1). Через день удалось найти и Бунью.

Таец очень обрадовался приезду Ерошенко. Дело в том, что женой Буньи была японка, постоянно тосковавшая по своей родине. Теперь у нее появился отличный собеседник, и, возможно, подумал таец, ей не будет здесь так тоскливо.

Ерошенко поселился в доме Буньи. С помощью молодых супругов Ерошенко "увидел" Бангкок – город сотен храмов и тысяч лачуг (богам, заметил поэт, живется здесь вольготней, чем людям), познакомился с простыми тайцами – торговцами и рыбаками, с гордыми степенными монахами, которые ходили от дома к дому, собирая подаяние.