В это время появился толстый Кот-капиталист:

" – …Ага, это ты, тот Кенарь, что удрал вчера из клетки. Ну я тебе сейчас покажу!..

– Я артист, стремящийся к свободе. Я не хочу возвращаться в клетку.

– И после всего, что с тобой случилось, ты еще болтаешь? Ах ты, неблагодарный. Если бы не было нас, капиталистов, то такие, как ты, артисты, давно бы умерли с голоду… – сказал Кот, глядя на Кенаря жадными глазами. Говоря это, он незаметно выпустил когти.

– Лучше умереть от голода, чем в твоих когтях, – сказал Кенарь и, собрав последние силы, попытался бежать.

– Эх ты, упрямец! Хочешь удрать?.. Побыв немного на свободе, ты стал опасным идеалистом. Поэтому я всегда говорю людям: таких птиц, как канарейки и соловьи, нужно прятать в клетки… А ну-ка иди сюда… – сказал черный Кот и, схватив Кенаря, содрал с него шкуру".

Это "страшное птицеубийство" комментирует Мышка. Она обращается к Белке:

" – Видишь? Конечно, Кот-капиталист очень кровожадный. Но он снял с бедной птицы одну шкуру, а капиталист-человек ухитряется содрать с рабочих десять шкур".

В этой сказке автор, словно перебрасывая мост между вымыслом и реальностью, несколько раз приподнимает занавес над аллегорией. Этот прием в его творчестве мы встречаем неоднократно – можно вспомнить, например, авторские ремарки к "Цветку Справедливости". Но в "Гибели Кенаря" Ерошенко настойчиво намекает, что эзопов язык для него вынужденная необходимость,

Читатель хорошо понимал это. Ведь начало 20-х годов было временем разгула японской цензуры. Под запретом оказалось даже само слово "революция". Желая применить "запрещенное" слово, авторы были вынуждены ставить на его месте крестики – по числу иероглифов.

Цензура не раз расправлялась с социальными сказками Ерошенко. Текст его сатирического произведения "Поражение молодого ангела" так и не удалось восстановить – оттуда вычеркнуты целые абзацы. Правда, смысл этой сказки все же ясен: Ерошенко высмеивал – тех, кто пытался отгородиться стеной от новых идей (не содержался ли здесь намек на правительство, ограждавшее Японию от влияния Великой Октябрьской социалистической революции?), он как бы пророчески предвидел то тяжелое для страны время, когда реакция примет "закон об опасных мыслях".

Неизвестен и подлинный текст "Гибели Кенаря". Трудно судить о взглядах автора и по другим его подцензурным произведениям – мы так и не знаем, что же ему не дали досказать. Об этом можно лишь догадываться по тем отрывкам, которые автор восстановил в сказках, повторно опубликованных после его отъезда из Японии.

Однако существует сочинение Ерошенко, которого не коснулось перо японского цензора. Недавно в Японии впервые опубликовали его очерк (без названия), который пролежал пятьдесят лет в архиве.

… Редакция буржуазной газеты. Кэйдзи (12) расспрашивает о прошедшем накануне собрании общества "Белая чайка". Отвечает ему некий бесхребетный журналист:

"Кэйдзи. А как называется ваше общество?.. Белая чайка?

Журналист. Да, белая… Заметьте, не красная чайка… Сначала мы хотели назвать наше общество "Дым", но отказались от этого, так как это невольно напоминало бы о полицейском участке, который был подожжен. Затем мы хотели дать ему название "Черная птица", но подумали, что наверняка в связи с этим появятся мыслей о страшных делах… Вообще, и главном управлении полиции слишком много вещей…

Кэйдзи. Ну ладно, о названии достаточно. Между прочим, почему этот русский слепой был приглашен на собрание?

Журналист. Почему?.. Мне это тоже не совсем понятно… Видимо, здесь произошло какое-то недоразумение. Во-первых, я ни разу не читал его стихов. А считают, что этот слепой – поэт… Пригласили поэта, который не пишет стихов. Это стыдно для японского литературного мира. У нас достаточно много поэтов, пишущих стихи… Конечно, удачно еще получилось, что там не было ни одного писателя, который не писал бы литературных произведений.

Кэйдзи. Вообще-то мы лучше относимся к тем писателям, которые не пишут прозы, и к тем поэтам, которые не пишут стихов… Но этого слепого поэта все же нельзя было приглашать… Для слепого безразлично – "белая чайка" или "красная чайка". Кроме того, он вообще не различает цвета. Это самое опасное. Он не может определить разницу между белой и желтой расой. Более того, он не считает это для себя зазорным, а, наоборот, бравирует этой своей особенностью.

Если бы, допустим, он жил в Америке и агитировал за равенство между белой и черной расой, тогда мы, наверное, еще могли бы с ним согласиться. Но разве может быть на свете что-либо хуже, чем говорить, будто нет разницы между русскими и японцами, как он утверждает. Для зрячего человека сразу видно, что у японца красивое лицо, что он изящнее и значительно превосходит европейцев. Но слепой – этого никогда не поймет. И в этом отношении он очень опасен. Конечно, вы-то знаете, что белая чайка гораздо красивее, чем красная.

Журналист. Я, конечно, это знаю.

Кэйдзи. То-то. Но для слепого это непонятно. Да он никогда и не поймет. Поэтому ваше общество "Белая чайка", которое вы с таким трудом организовали, из-за этого слепого в один прекрасный день может превратиться в "Красную чайку". Вот я и говорю, что приглашать его очень опасно".

Комментируя этот очерк, Р. С. Белоусов предполагает, что в нем описан случай, действительно происшедший со слепым поэтом. Думаю, что так оно и было: в очерке не только отражены некоторые факты биографии Ерошенко, но упомянут и близкий приятель поэта политический деятель Оидзуми Кокусэки. Но "Беседа" представляет интерес не только с точки зрения содержания. Ее можно рассматривать как попытку Ерошенко вырваться из удушающих объятий цензуры и, отбросив тесный костюм аллегории, назвать вещи " своими именами.

(12) Кэйдзи – агент полиции, сыскной агент, сыщик.

Японские критики отмечали, что в 1921 году Ерошенко почти не писал сказок, он обратился к социальной сатире. В общем, это было закономерно для Ерошенко той поры – он отзывался на требование жизни. Но в это же время произошло и еще одно событие, не замеченное критиками: сказочник стал также оратором и публицистом (13). Весной 1921 года, в пору подъема социалистического движения, Ерошенко чаще можно было увидеть на трибуне, чем за письменным столом.

16 апреля общество "Гёминкай" организовало собрание в столичном зале "Канда". Было заранее объявлено, что Василий Ерошенко прочтет лекцию… о вреде пьянства. Затем состоится обсуждение подготовки первомайской демонстрации, кстати второй за всю историю Японии.

Огромный зал был полон. В первом ряду сидели кэйдзи и шеф токийской полиции Кавамура. Выступил первый, второй, затем третий оратор. Слушая людей, поднимавшихся на трибуну, Кавамура то и дело восклицал: "Докладчик, берегись!" или "Докладчик, запрещаю!" Никому из выступавших так и не удалось закончить речь.

Когда в зал вошел Ерошенко, все три тысячи человек обернулись к нему с немым вопросом, захочет ли он выступить в такой обстановке. Но русский вел себя так, словно полиции не было в зале. Он демонстративно подошел к Такацу Масамити, одному из основателей "Гёминкай", который лишь недавно был исключен из университета Васэда и находился на подозрений у властей. Такацу познакомил Ерошенко со своей семьей, которую привел в зал "Канда", а потом представил его прогрессивному журналисту из "Иомиури симбун" Эгути Кану (14).

Председатель собрания Такасэ Киёси предоставил слово писателю из России. Ерошенко, по воспоминаниям Акита, поднялся на трибуну, поддерживаемый студентом, и с согласия аудитории опустился на стул. Он достал рукопись речи и начал говорить, повернувшись слегка вправо, в то время как пальцы его скользили по выпуклым точкам текста. Повышая голос, Ерошенко слегка покачивал головой.