Ему было очень больно...

  ''В очередной раз, едва не свалившись в полусон, полубред, Андрей услышал, как в палату кто-то входит, по-хозяйски шаркая туфлями, напевая что-то из репертуара Орловой.

  - Доктор, доктор, это вы? - не выдержал Андрей, поворачивая лицо в сторону вошедшего. - Мне очень больно... Сделайте что-нибудь.

  - Что-нибудь, что-нибудь..., - передразнил его голос пожилого мужчины. - Что-нибудь... Аристарх Петрович, что-нибудь, делать не может! - наставительно произнес он. - Все что я делаю, я делаю хорошо! - после этой наставительной фразы он замолчал на несколько минут, в течение которых осторожно его руки и лицо. - А, что же вы, батенька, себя так не бережете?! Я, конечно, понимаю... молодость горячит кровь, желание совершить геройство... Ну, зачем вы сломя голову бросились в огонь? Что не могли чем-то укрыться? - во время это речи врач чем-то противно пахнущим смазал его лицо. - У вас ведь, батенька, гангрена начиналась! Чуть ногу вашу не оттяпали! Понимаете?

  Большой судорожно дернулся, словно его приложили электрическим током. Ноги, аккуратно укрытые синевато-белым одеялом, мелко задрожали.

  - Мои ноги, мои ноги, - с ужасом зашептал Андрей, ощущая где-то в бедрах жаркий огонь. - Что с ними?

  - А это, батенька, организм ваш борется, - доктор присел рядом с ним. - Раз больно, значит еще есть надежда. Вот когда боли не будет, то тогда пиши пропало''.

  В разные стороны от вытянувшихся в небо обгоревших палок тянулся многокилометровыми завалами поваленный лес. Сначала деревья лежали практически на земле. С вывороченными наружу огромными корнями, с переломанными у само земли стволами они тоже были почти без сучьев. По всей их поверхности, обращенной к небу, проходила черная, обугленная полоса, на которой не было ни единого сучка. Через несколько сотен метров поваленные деревья сменились своими слегка склоненными собратьями. Их стороны, обращенные назад, уже были лишь слегка опалены. На тяжелой бугристой коре виднелись черные проплешины, оставленные когда-то бушевавшим здесь огнем. Казалось, пройдет совсем немного времени и от этих страшных ран не останется ни следа. Опаленные проплешины зарастут новой плотью, на обожженных ветках вновь набухнут почки и со временем появиться молодые, нежно-зеленые листочки... Но это были лишь кажущееся впечатление! Поваленные, склоненные и стоявшие деревянные исполины были уже практически мертвы. От могучих, полных сил, великанов остались лишь скрипящие на ветру разрушающие остовы.

  '' - … У меня все горит, доктор! - Андрей метался на кровати, пытаясь вырваться из державших его рук. - Горит! Как же вы не понимаете? - нестерпимое жжение медленно заполняло его ноги — с самых щиколоток, до коленей, а потом и до бедер. - Это настоящий огонь! Слышите меня?! - он уже не мог терпеть и кричал во весь голос. - Что же вы ничего не делаете? У меня же горят ноги! - жжение становилось все сильнее. - Доктор?! Черт бы вас побрал!

  - Держите его сильнее! - его помутневший рассудок с трудом различал голоса. - Он же сейчас вырвется! Доктор, надо резать! Гангрена пошла выше! Черные пятна..., - Андрей рвался все сильнее и сильнее. - Доктор, надо срочно резать! Мы можем не успеть! - паникующие голоса расплывались и становились странно тягучими. - Молчать! Раскудахтались, как безмозглые куры! Я вам дать резать! Успеете еще оттяпать! И куда ему, здоровому парню, потом с этой культей податься?! Куда я вас спрашиваю?! Резать, резать... Вам бы только резать.

  Резко взлетевшая до немыслимых высот боль, вдруг начала медленно спадать. Сначала едва заметно, понемногу, она начала осторожно отпускать свою хватку.

  - Еще немного подождем, - вновь прозвучал тот же самый гневный голос. - Один час своей роли не сыграет. А он парень не малохольный вроде. Сердечко, значит, в порядке. Выдержит тогда.

  На горевшие диким огнем бедра словно дыхнуло свежим прохладным ветерком. Андрей со стоном вздохнул и попытался расслабить скрученные судорогой мышцы тела. Те поддавались с трудом, нехотя. Казалось, вместо спины, рук и ног у него были проржавевшие насквозь железки-конечности, которые если внимательно прислушаться, начали издавать противный и мерзкий скрип.

  - Смотрите-ка, вроде жар спадает, - через некоторое время раздалось бормотание старого доктора. - Повязку ему смените! Так... что тут у нас? Вы только поглядите!''.

  В могильной тишине, установившейся на огромном пожарище, неожиданно прозвучал первый звук. Тук-тук-тук! Через некоторое время перестук вновь повторился, но уже в другой стороне! Между склоненными к земле деревьями замелькал черный хвост дятла. Он перелетал с дерева на дерево и то тут то там начинал с каким-то ожесточением долбить кору.

  Через некоторое время одинокий перестук дополнился еще более странным звуком, доносившимся из многочисленных трещин в земле. В глубине пролегавших между корнями земляных нарывов показалась медленно поднимающая к небу вода. Постепенно почти все щели заполнились; края трещин начали обрушатся, захватывая все большее и большее пространство поверхности под деревьями. Почва, еще недавно больше напоминавшая плотное полотно металла, стало настоящим болотом, в котором словно памятники стояли черные свечки обгоревших деревьев.

  … Безумная по силе боль, еще недавно так терзавшая Лес, беспокоила его уже меньше. Она словно хамелеон сменила свой окрас и стала совершенно другой. Если раньше боль захлестывала его с «головой», жгла изнутри и выворачивала наружу, то сейчас он испытывал что-то совершенно иное. Его раны — трещины постепенно затягивались, безжизненные и высушенные поляны заполнялись прозрачной водой, а на еще ломких черных сучках зашевелилась мелкая живность. Опаленная страшным огнем кора на деревьях с треском лопалась и из под сухих, скрюченных и морщинистых пластов выглядывала нежная, темно-зеленая древесина. На открытых изломах стволов переломанных деревьев начала сочиться полупрозрачная жидкость, потом их медленно стало накрывать светлой и тоненькой пленкой, которая быстро твердела.

  Лес «чувствовал», как оживало его тело, как с каждым новым отрезком времени оно все охотнее и охотнее отзывалось на его просьбы, как помертвевшие деревья-органы снова стали наполняться жизнью... Это было сладостное чувство — чувство тихого пробуждения с мягкой истомой от прошедшей боли — чувство долгожданного облегчения! Оно все сильнее захватывало его, заставляя раскинувшееся на сотни километров «тело» вздрагивать от переполнявшей его энергии.

  … Почву начинала сотрясать легкая, еле уловимая, дрожь. В такт ей незаметно потряхивало и остатки обожженной листвы, опаленных звериных тушек и обугленных сучьев. Глубоко под землей свою лепту вносили и многочисленные переплетенные между собой корни, которые гигантскими змеями прокладывали под землей просторные туннели.

  ''Доктор, я могу открыть глаза? - Андрей уже не ощущал сковывавших его ремней и привычной повязки. - Матка боска! Почему кругом так темно? Я же ничего не вижу... Доктор?! Да, где вы все? - кругом была настоящая тьма, в которой не было никаких полутонов. - Доктор?

  Он кричал в темноту, звал на помощь, но все было бесполезно. В ответ раздавалась лишь черная, как смоль, тишина.

  - Как же темно вокруг..., - продолжал шептать он, совершенно ничего не понимая. - Темно, темно. Я ничего не вижу..., - он попытался провести рукой по своему лицу, но совершенно ничего не почувствовал. - Матка боска... Ничего нет! - он с ужасом осознал, что вообще не чувствует своего тела — рук, ног, спины... - Ничего нет. Совсем ничего нет, - в темноту шептал он. - Что это т...

  Поток его слов или мыслей внезапно прекратился. До него вдруг дошло, что больше нет никакого Андрея, что нет никакой больницы и нет никаких докторов вокруг. И все, что ему виделось последние мгновения, было не более чем фикцией, миражом!''.

  Лес окончательно пробудился и скинул с себя черную прогоревшую корку старой «плоти».

  124

  27 июля 1942 г. В 120 км на северо-запад от г. Минска. Высота 12-28 — невысокий холм, который с одной стороны подпирало болото, с другой — непролазная дубрава. С высоты контролировалась единственная в этом районе дорога от Минска к государственной границе. Именно поэтому мощный кулак немецких подразделений, собранный из оставшихся в живых и не поддавшихся панике солдат, ударил здесь, на стыке нескольких замкнувших очередной котел советских дивизий. Почти три тысячи человек, обезумевших от желания жить пехотинцев, поддержанные тремя десятками разнокалиберных танков перли по этой дороге так, словно за ними гналась сама смерть. Вследствие неразберихи их встретила здесь всего лишь неполная сотня курсантов Минского военного училища с четырьмя соропятками,