- Что я знаю, лорд Бринден? – услышала она собственный голос. – Что я знаю?

Еще один корень обвил шею Красного Ворона, словно ожерелье.

- Лето, которое длилось годами, зима, которая длилась целые поколения… так было не всегда. Когда-то весна, лето, осень и зима приходили по очереди, сменяя друг друга в течение одного года. Что это за сказка, Мира Рид? Ты знаешь ее?

- Нет, - призналась Мира, - не знаю.

- Иные. – Глаз Красного Ворона открылся, его взгляд пронзил ее насквозь. – Вот что движется в залах наверху. Это остатки того, что однажды нарушило равновесие. Как их убить, Мира Рид?

- Огнем, - неуверенно ответила Мира. – Драконьим стеклом.

- Драконьим стеклом. – Красный Ворон улыбнулся. – Но под силу ли человеку столкнуться лицом к лицу с Иными, что пробудились и восстали из-подо льда? Даже если каждому дать по факелу, каждому мужчине, женщине и ребенку, разве смертные смогут победить их?

- Нет, - сказала Мира. – Не смогут.

- Не смогут. – Корень нежно скользнул в рот Красному Ворону. – Драконы, - прошептал старик и умер. Его опустевшее тело осело на троне, а дух перешел в дерево или в птицу, чтобы присоединиться к битве наверху. Он был хозяином многих тел, Трехглазым вороном.

Мира огляделась. Она была взволнована и подавлена. Во всей пещере только она, слабоумный великан и ее больной брат были теплыми и живыми. Со всех сторон на нее смотрели нестареющие глаза, бронзовые и золотые, цвета пшеницы и янтаря, листьев и воды, камня и снега. Снег. Мира вспомнила, что когда Бринден Риверс был жив, он был в составе эскорта, сопровождающего его родича, мейстера Эйемона, на Стену. Впоследствии он стал лордом-командующим Ночного Дозора. Без сомнения, в те времена дракон столкнулся с безбрежной тьмой и холодом, он многое узнал об Иных, о сосуществовании льда и пламени. Бастард. Таргариен не по имени, а по крови. И если он и был потомком Эйегона Недостойного, он отрекся от этого.

Но Бринден Риверс умер. Остался только Красный Ворон. Мира содрогнулась. Как он покинул Стену? Когда? У него не было жизни, он не мог препятствовать надвигающейся смерти. Только переселяться в чужие тела, в то время как его собственная оболочка все больше врастала в деревья.

Она снова оглянулась, но ее принца нигде не было видно. С Браном случится то же самое? Внезапно она ощутила настоятельную потребнось найти его, пробудить его от сна. Он станет древовидцем и отбросит свое бесполезное тело, как сделал его учитель. Сила старых богов войдет в него… лед и пламя, равновесие, и восстанет древовидец.

А Жойен угаснет.

Внезапно Мира поняла. Она поняла то, что Жойен уже знал, и оттого был так печален и замкнут, догадалась, отчего он становился все слабее, почему они все пришли сюда, в пустоту под холмом.

Она подбежала к Жойену.

- Нет! - вскрикнула она. – Нет! Ходор, опусти его, дай мне взглянуть на него. Давай. Пожалуйста, скорее.

- Ходор? – заныл Ходор, но тем не менее осторожно положил Жойена на землю. Ее брат тихо застонал, запрокинув голову. Мира ударила его по щеке, снова и снова.

- Нет, нет, Жойен, посмотри на меня, посмотри на меня!

Наконец он приоткрыл тусклые, подернутые дымкой глаза, с трудом сфокусировав взгляд на ее лице.

- Оставь меня, Мира, - прошептал он, едва шевеля бледными губами. – Слишком поздно. Все кончено.

- Нет! - снова вскрикнула девушка, пораженная ужасной догадкой. Она обеими руками отбросила меха и, замирая от беспомощности и дурноты, увидела то, что скрывалось под ними. Бледное иссохшее тело Жойена было покрыто шрамами, красными и синевато-багровыми, из ран сочилась кровь.

Словно сок чардрева. Такого же цвета. О боги… Бран пил сок чардрева каждый день…

Древовидец. Колдовство - это клинок без рукояти.

Мирой овладело безумие. Мы должны выбраться отсюда. Мы забрались слишком глубоко, слишком глубоко, и теперь наша задача – моя и Жойена – выполнена. Но над нами… деревья пробуждаются, а корни сдерживают мертвецов, которые проникли в огненные залы.

- Ходор? – всхлипнул Ходор.

Мира открыла было рот, но тут же его закрыла. Ей нечего было сказать.

В этот миг все Дети Леса, что были в пещере, поднялись на ноги. В их глазах зажегся неземной свет, и они начали петь.

Ходор съежился и свернулся в клубок, обхватив большими руками колени и дрожа всем телом. Песнопение проникало в самую душу, и над сильными и глубокими голосами поднялся один голос, высокий и чистый. Дети Леса раскачивались в такт. Корни извивались и переплетались. Красный Ворон на своем троне, казалось, стал еще больше и ужаснее, он сиял, словно луна. Даже камни печально вздохнули, и песня поднялась и разбилась в сердце Миры, словно набежавшая волна. Погребальная песнь.

- Хватит! – закричала она. – Не надо, прекратите!

Она могла точно так же приказать солнцу встать на западе и опуститься на востоке, горам превратиться в пыль, а ветру – унести их словно листья. Дрожа и плача, она подползла к Жойену и взяла его лицо в ладони.

- Посмотри на меня, - рыдая умоляла она. – Ты умрешь не сегодня.

- Нет, Мира. – Ее брат улыбнулся. Тонкие пальцы коснулись ее щеки и бессильно упали. Глаза цвета листьев и мха, глаза древовидца остались открытыми. – Сегодня.

========== Могильщик ==========

Тишину наступающего вечера нарушил звон колоколов. Заходящее солнце заиграло разными цветами в слюдяных окошках септы. Настало время завершить работу, зайти внутрь и прослушать пятую из семи служб, которую нынче поет проктор. Будет еще служба после ужина, и потом последняя, перед отходом ко сну. В полночь братья встанут на первую службу следующего дня, зажгут свечи в темноте и сотворят молитвы, тихие, как их души.

По крайней мере, некоторые. Могильщик вытер большие ладони о грубую бурую робу и, опираясь на лопату как на костыль, тяжело побрел на холм. Мимо проходили братья, некоторые из них кивали или поднимали руку в приветственном жесте, но никто не предложил помочь. Им давно известно: он никогда не примет помощь.

Могильщик остановился, чтобы перевести дух, и обвел взором Крабий залив; его отмели быстро заполнялись волнами вечернего прилива. Тихий Остров лежал в устье Трезубца, на севере виднелись отдаленные горные пики Долины, на юге – Речные земли, на востоке залив выходил в Узкое море. А на западе – Солеварни. Он никогда не смотрел на запад.

День был короток, и в воздухе висела холодная сырость. Выдохнув белый пар, могильщик продолжил подъем, морщась и изредка проклиная больную ногу. Но из своего рода уважения, которое он высмеивал в себе, он делал это тихо. Это была его особенность, на которую братья приучились закрывать глаза, равно как и на то, что он всегда ставил свечи лишь Неведомому. А еще на то, что ты – проклятая уродливая псина с лицом, которое даже Матери не приглянется. Что ты на это скажешь, Клиган?

Воистину, что бы ни думали о нем братья, внешне они никогда этого не проявляли. Он все еще не знал, как с этим быть. Что и говорить, человеку не так просто быть грубым, если он все время молчит, а трудники, послушники, братья и прокторы Тихого Острова были сообществом вроде ордена Молчаливых сестер. Они не только прибирали мертвых, но также ухаживали за больными, голодными, ранеными и одинокими. Все они принесли священный обет не позволять словам сходить с их уст, за исключением крайней необходимости.

Но самые глубокие раны - те, которые наносят молчанием. С того дня, как он наконец очнулся и вышел к братьям в скромной рясе послушника, он ожидал косых взглядов, лиц, искаженных ужасом, вопрошающих, что такая тварь, как он, делает в их непорочном убежище. Он ждал, что они будут трубить при его приближении в рог, отсаживаться от него в трапезной, шептать его имя, которое он оставил в прошлом, умирая на берегах Трезубца на руках у Старшего Брата: Пес. Но ничего такого не было.

Хоть братья и немы, но они не слепы. Поэтому они не могли не заметить шрамы на его лице и как он припадает на больную ногу, охромевшую из-за раны, которую люди Грегора нанесли ему на постоялом дворе. По его приказу мелкая волчья сучка залила ногу кипящим вином и перевязала, но рана быстро воспалилась. Его трепала лихорадка, он ругался, рычал, пытался усидеть на коне, но в конце концов свалился.