- Да? – оживился Смирнянский и схватил Ежонкова за плечо.

- Да, – подтвердил Ежонков. – Про тебя приказ ещё позавчера опустили. Сказали, чтобы я тебе передал, но я человек занятой, работы по горлянку, в общем, я забыл тебе это сказать.

- Ах, ты ж! – вскипел Смирнянский, пихнув Ежонкова, сжав кулаки. – Ты… Да я тут с унитазами, а ты!.. Поколочу, Ёжик в тумане!

- Эй, полегче! – испугался Ежонков, убегая от Смирнянского за дворника Карпухина.

- Тише, ребята, не даёте послушать! – повернулся к ним массивный Казаченко.

- Ежонков! – зашипел Смирнянский, сдвинув брови, и Ежонков подумал, что отхватит-таки тумака. – Ежонков, дай обниму тебя, дружище! – Смирнянский резко переменил настроение и заключил пухленького гипнотизёра в медвежьи объятия.

- Задушишь! – закряхтел Ежонков.

Спускаясь со сцены, Синицын всё ещё машинально искал среди толпы собравшихся лицо жены. Нет, её здесь нет и быть не может. Он хочет, чтобы она была, но… И вдруг случилось желанное чудо.

- Извините, простите… – Людмила Синицына протолкалась сквозь толпу в первые ряды и там застопорилась, когда внезапно увидала Григория Григорьевича. Кто-то позвонил ей и сказал, чтобы она приехала сюда…

- Гри… – промямлила Людмила Синицына, не веря своим изумлённым глазам. – Гри… – Она прижала к губам руку с платком, который когда-то давно купила мужу, с которым оплакивала его целый год. – Гри… – она больше ничего не могла выговорить, не могла двинуться с места, так как впала в глубокий шок, видя Синицына живым и здоровым притом, что была уверена в неоспоримо жутком факте: её муж упал в забой и там погиб. Все затихли. Перестал играть оркестр, никто ничего не говорил.

- Папа! – раздался в наступившей тишине детский голосок.

- Папкаааа!! – радостно завизжал второй голосок.

Из-за спины Людмилы Синицыной выскочили двое мальчишек и бегом бросились к Синицыну. С чубатой рыженькой головы одного из них ветерок сдул кепку, и она упала на асфальт.

- Папка вернулся!

Синицын подхватил на руки обоих своих сыновей и так и стоял, прижимая их к себе, повторяя только два слова:

- Родные, дорогие…

- Гриша! – Людмила Синицына выпала из ступора, подбежала к мужу, обвила обеими руками его шею, залилась слезами. – Гриша… Господи… Родной мой… Живой… Живой… Боже…

Она плакала и плакала, а Синицын гладил её по волосам и не мог ничего говорить от переполнившего его счастья снова быть со своей семьёй.

- Готовьсь! Огонь! – снова скомандовал Муравьёв.

Этот салют уже был дам в честь Синицына и его семьи, и гром его поддержал гром аплодисментов. Усачёв подул в свою трубу, и за ним заиграл и весь оркестр.

После торжественной части в актовом зале РОВД устроили банкет.

ХЛОП! ХЛОП! – хлопали хлопушки, выстреливая конфетти и кучерявые ленты серпантина. Колонки усилителей разрывались, испуская музыкальные звуки.

Столы ломились от всяческих лакомств, на еду никто не поскупился. Кроме того – принесли дорогой коньяк, шампанское, несколько сортов вин, а так же – патриаршую старку, минеральную воду и напиток «Живчик». Сидоров не пил спиртного, из напитков выбрал «Живчик». Он оставался абсолютно трезвым, зато наелся от пуза. Сидоров перепробовал почти все блюда, однако пожалел потом, что так сильно набил живот. Когда начались танцы – Сидоров, заплетенный локонами серпантина, сидел на стуле, словно сытый удав и взирал на танцующих сонными умиротворёнными глазами, но сдвинуться с места не мог вообще. Тут же к нему подобрался Ежонков с пирожным в руке и заметил наставительным тоном, убрав с его плеча серпантиновую косму:

- Старлей, что-то ты нахомячился! Не, ну, правда, – подтвердил он, осмотрев вялого Сидорова с головы до ног. – Набрался под завязочку, как пау́т! Так и до Пончика опять докатишься! Смотри, вставай и танцуй!

Сидоров хотел огрызнуться, мол, Ежонков сам Пончик, даже не Пончик, а уже целый торт, и сам хорошо «нахомячился», но вместо этого смог издать только отрыжку. Такой ответ лишь укрепил Ежонкова в его мнении, и гипнотизёр отошёл, похохатывая, выплюнув:

- Настоящий Пончик! Советую: устрой завтра разгрузочный день! – с этими мудрыми словами «профессор» отъел от пирожного целый кус.

Тут же Ежонкова с этим пирожным перехватила жена. Госпожа Ежонкова оказалась на полголовы выше пухленького супруга. Кроме того, она была вся подтянута, как спортсменка, с ровнейшей осанкой и с дорогой причёской из хорошей парикмахерской. Она отобрала у Ежонкова пирожное и заметила, не скрывая ехидства:

- Тебе, колобок, пора обратить внимание на талию! А ты тут уминаешь! Капуста, капуста и капуста! С завтрашнего дня на завтрак у тебя, дорогой, нежирный творог!

Ежонков фыркнул:

- Фу! – весь вечер пытался пробраться к сладкому столу, но был каждый раз оттащен от него за уши и подставлен к овощам.

Госпожа Ежонкова с упоением рассказывала жене Недобежкина про комплекс упражнений какой-то Терезы Тапп, которая, очевидно, являлась светилом дамского фитнеса, приглашала её в тренажёрный зал и советовала всякие очистительные клизмы.

Пётр Иванович проводил банкет в шумной компании на редкость общительной родни Недобежкина. Оказалось, что у начальника большая и очень яркая семья, члены которой обожают поболтать наперебой.

- Вот, знаете, как я закрываю малину? Безо всяких банок и представьте себе: ничего не варю! – вещала Серёгину тёща Недобежкина, стряхивая конфетти с пышных синеватых кудрей. – Нужно только перекрутить её с сахаром и заморозить в морозилке!

- А знаете, как лучше всего насаживать червя? – тут же перебивал её двоюродный брат Недобежкина, считавший себя экспертом рыбалки. – Берёте червя…

Познакомившись с Недобежкиным-рыболовом по имени Степан, Серёгин взгрустнул о том, что рядом нет Хомяковича и Кошко. Интересно, знают ли они все эти премудрости про червя?

Тётка Недобежкина вообще, была чумовая. Она постоянно танцевала – перетанцевала, наверное, со всеми – и всё жаловалась, почему так мало танцев. В перерывах она курила и глотала напитки, рассуждая о разных диетах, тренажёрах и средствах от целлюлита. Но, скорее всего – только рассуждала: её фигура, затянутая в недлинное ярко-зелёное платье, напоминала прямоугольник, или хлеб-кирпичик. Да, тётка Недобежкина немолода, но и в её возрасте есть женщины гораздо стройнее. Она и Серёгина заставила плясать – и оттоптала ему все ноги.

- Ой, ребятки, пляше-е-ем!! – это мимо проскакал ошеломлённый счастьем Синицын и закружился в каком-то сумасшедшем гопаке под песню «Прорвёмся, опера́».

Людмила Синицына крутилась в таком же гопаке, подбрасывала воздушные шары, которые летали тут повсюду, и к тому же – громко подпевала:

- «И если завтра будет круче, чем вчера – «Прорвёмся!» – ответят опера»!

Смирнянский по случаю накатил рюмочку-другую коньячку и теперь – с самым солидным видом деловито толковал архивариусу Зинаиде Ермолаевне:

- У нас на службе главное – не только мускулы, но и мозги! Я, например, всегда думаю, прежде чем рисковать. И это правильно, потому что, не думая, можно запросто схлопотать пулю…

Казаченко, забыв про богатырские тяжёлые габариты, лихо отплясывал с техничкой Зоей Егоровной, и пол под ними ходил ходуном.

Ежонков каким-то образом улучил момент, когда Серёгин и Недобежкин окажутся поблизости друг от друга и вокруг них будет как можно меньше посторонних. «Суперагент» подошёл сначала к Недобежкину и что-то ему зашептал, однако из-за музыки милицейский начальник ничего не услышал.

- Громче! – потребовал он, покрыв своим голосом Верку Сердючку.

- Поговорить надо! – Ежонков тоже покрыл Верку Сердючку. – Вон, Серёгин там уплетает устриц, надо к нему подойти!

Недобежкин удивился, о чём можно сейчас ещё говорить, но всё-таки, пошёл к Серёгину вслед за Ежонковым.

- Серёгин! – Ежонков хлопнул его по плечу и Пётр Иванович едва не уронил устрицу, которую уплетал.

- Чего? – удивился Серёгин, шамкая полным ртом.

Кто-то выстрелил хлопушку, и на плече Ежонкова повисла серпантинная косица, а Недобежкина обсыпало конфетти.