Джеймс, который в этот момент поднес ко рту стаканчик, чуть не облился. Мерлин всемогущий, ну какое счастье, что мистер Эванс не владеет легилименцией! Ему бы не понравилось, если бы он узнал, в каком контексте и как часто Джеймс слышал от его дочки эти же слова.

— Лили просто загорелась идеей поехать учиться в волшебную школу, о которой ей постоянно твердил этот соседский заморыш. Просто бредила этим замком. Говорила о нем, не умолкая, о замке, о волшебных предметах, о единорогах в волшебном лесу, о… да что я, ты лучше меня знаешь, что у вас там и как. Первого сентября на платформе она просто светилась, а когда приехала домой на рождественские каникулы… — мистер Эванс нахмурился. — У неё было такое выражение лица… Я только раз в жизни видел такое выражение. В детстве, когда жил в эвакуации. С нами по соседству жил мальчик по имени Эрик Розенфельд. Соседские мальчишки называли его «жиденком» и бросались в него яблоками. Просто так, для смеха. Я запомнил его глаза на много лет. И тут, вдруг, я увидел их выражение на лице моей Лили.

У Джеймса внутри что-то нехорошо заворочалось. Он с трудом мог вспомнить, что происходило на первых курсах, а сейчас, после этих слов, в его памяти вдруг отчетливо раздалось эхо слизеринских голосов, издевательских хохочущих и кричащих «Грязнокровки, смотри, грязнокровки! У-у-у!».

У него в ушах застучала кровь. Он на секунду зажмурился и сглотнул, а потом попытался объяснить:

— Мистер Эванс, не все волшебники такие, как…

Мистер Эванс поднял ладонь и Джеймс осекся.

— Я знаю, что «не все волшебники такие», — сказал он. — В таких случаях всегда есть такие и не такие, верно? Важно другое. Я видел, как моя одиннадцатилетняя дочь плачет чуть ли не каждый день, хотя — с чего бы ей плакать? Ведь сбылась её мечта! И когда я не выдержал и спросил, что случилось, она сказала: «Я заглянула в банку!».

Джеймс почувствовал, как у него защипало в горле и сделал пару глубоких затяжек, пообещав себе мимоходом, что как только вернется в замок, в качестве профилактики нашлет побольше прыщей на яйца слизеринцев. Он и не знал, что Эванс на первом курсе было так хреново. Она никогда не ходила зареванная, и вообще всегда задирала нос. Хотя, он тогда не особо обращал на неё внимание, как и на остальных девчонок. Ему был интересен только Хогвартс.

— В то лето Лили почти ни с кем не общалась, кроме этого странного мальчишки, Снейпа. Петунья обижалась на неё, уж не знаю, завидовала, или нет, Лили обижалась на Петунью, они ссорились, а все местные ребята так или иначе больше сдружились с Петуньей, ведь Лили не было целый год. Дети почти всегда дружат против кого-то. Когда ей становилось совсем грустно, она приходила ко мне, и мы снова сочиняли истории. Я ужасно не хотел, чтобы Лили снова ехала в школу. Сказка, о которой она так мечтала, стала для неё настоящим испытанием, и я не хотел, чтобы она снова себя ему подвергала. Дома я мог защитить её от городских мальчишек, соседских собак, и даже чудовищ под кроватью. Но как бы я помог ей там?

Я предложил ей оставить Хогвартс. Найти более подходящую школу. Она сказала нет. Тогда я сказал, что просто не пущу её в место, где над ней издеваются. А она сказала, что убежит из дома. Впервые в жизни она сказала мне такое — и совершенно серьезно. Она действительно убежала бы, если бы я запретил. И тогда я её отпустил. Ужасно переживал, но отпустил. И, как ни странно, на следующих летних каникулах она уже не так часто пряталась в саду, и не так часто убегала к реке, — он вдруг прерывисто, терпеливо вздохнул. — А в тринадцать лет превратила соседского мальчишку Робби Файнмена в поросенка за то, что он назвал её «уродкой».

— Что? — Джеймс заржал. — Лили?!

— Да, можешь себе представить? — подтвердил мистер Эванс. Джеймс опустил голову и сжал пальцами переносицу, сотрясаясь в беззвучном смехе. — Прибежала домой, перепуганная, сказала, что сама не понимает, как это вышло. К нам заявилась целая делегация из этого вашего Министерства, искали этого поганца по всему Коукворту. Файнмена превратили обратно, сделали так, что он и родители все забыли, а Лили чуть не исключили из школы. За неё вступился один из ваших профессоров, не помню, как его зовут, — мистер Эванс нахмурился. — Толстый такой, на моржа похож.

— Слизнорт, — расплылся в улыбке Джеймс.

— Точно. Он сказал, что Лили — самая талантливая ведьма из всех, которых ему доводилось учить, и он не позволит ей бросить школу из-за такого пустяка. Он вступился за неё, но это был последний раз, когда за Лили кто-то вступался. Она научилась давать отпор. Раньше она легко поддавалась на обиды, но после того случая научилась не только отшивать задир, — тут он бросил очень странный взгляд на Джеймса, — но и обрела среди них популярность. Те мальчишки, которые обзывали её «уродкой» и «ведьмой», выросли, и теперь околачивались возле дома сутками. Я так устал их гонять, что хотел завести собаку.

— Она вдруг неожиданно стала… взрослой, — с легкой ноткой удивления сказал мистер Эванс. — Я не был к этому готов. Я не думал, что это произойдет так быстро. Как это так? Моя девочка, и вдруг — взрослый, самостоятельный человек? Который… может сам за себя постоять и больше не нуждается в опеке? — он сжал ладони и несколько раз моргнул, глядя на ярко-освещенные окна дома. — Это трудно принять. Для меня-то она осталась прежней, — его голос вдруг погрустнел. — Прежней маленькой девочкой, которой я читал сказки, пока она болела и защищал от городских хулиганов.

Они замолчали и молчали довольно долго.

— Мистер Эванс, Лили не хотела говорить вам о проклятии не потому, что вы ей не нужны, — проговорил Джеймс, подбирая слова. Язык у него ворочался с трудом, брэнди старательно перемешивал мысли. — Вы ведь врач, вы лечите людей, а она — ваша дочь. Она знала, что вы бы начали искать лекарство. И не нашли бы. И не смирились. А если бы что-то случилось, никогда себя не простили.

— Это точно, — грустно сказал мистер Эванс. — Но я итак себя не прощу, ведь меня не было рядом, когда ей было плохо. Она же моя малышка, я ведь был с ней рядом все её простуды и ангины, дул на её сбитые коленки, утешал, когда… нет, я знаю, вы считаете обычных людей слабыми, но, клянусь богом, если бы я узнал, кто подсунул моей дочери это ваше проклятие, порвал бы его на части голыми руками.

Мистер Эванс гневно расплющил сигарету в пепельнице, мимоходом бросив на хмурого Джеймса взгляд.

— Знаешь, а ведь Лили рассказывала мне о тебе раньше, — сказал он и с весьма угрожающим видом налил им еще одну порцию. — Да, рассказывала. Только имени не называла. Говорила, что какой-то парень крепко достает её в школе, а иногда и позволяет себе лишнего.

Это было так неожиданно, особенно после заявлений мистера Эванс о том, что он порвет кого-то голыми руками, что Джеймс подавился дымом. Мистер Эванс смотрел на него так… черт возьми, Карлус смотрел на него вот точно такими же глазами, когда четырнадцатилетний Джеймс с таинственным видом выплывал из ванной, где сидел до этого целый час.

— А еще говорила, что он частенько распускает руки. Прошлым летом я еще не знал, что ты — это он, имени-то этого типа я не знал, Джейн сказала мне только на прошлой неделе, когда мы получили письмо Лили. Я всегда думал, что при встрече, оторву ему эти руки, и не только руки, — он помолчал немного, пытая Джеймса взглядом. — Я и понятия не имел, что, когда увижу его, сделаю это.

И он протянул Джеймсу ладонь.

Джеймс бросил на него подозрительный, удивленный взгляд, а потом взялся за протянутую ладонь и крепко пожал. Мистер Эванс поджал губы в скупой, но очень теплой улыбке, и глаза его странно увлажнились, хотя, быть может, виной всему было брэнди из фляги.

— Привет! — Лили сбежала со ступенек, засунув руки в карманы куртки, накинутой поверх обычной одежды. Увидев трогательную сцену возле беседки, она нахмурилась и повнимательнее вгляделась в их лица. Её голос стал подозрительным. — Что это вы тут делаете?

— Общаемся! — мистер Эванс моментально переменился в лице, сбросив покровительственную маску и обхватив Джеймса за плечи. — Нам ведь надо получше познакомиться.