Побудь со мной и расскажи мне сказку.

Веселую иль грустную?

Любую.

Нет, самую веселую!

Зачем?

Зиме подходит грустная. Я знаю

Одну, про ведьм и духов.

У. Шекспир «Зимняя сказка»

Было холодно. Мороз щипал щеки. Искрились в свете фонарей пушистые снежинки, освещая ночь серебристым светом, красили ресницы в волшебно белый. Но я брела прочь, во тьму, под сени черного в опушке снега бора. Хрипела, проваливалась под худенькими сапогами лыжня. Тропка вилась меж черных стволов едва заметная. Бросали за шиворот пригоршни снега разлапистые ели. А я все шла, чувствуя, как мороз прокрадывается внутрь, сковывает мышцы ледяной коркой, даже кровь в жилах становится вязкой и студенистой, двигаясь едва-едва. Уже близко. Я чувствую. Глаза слипаются, и холод пробирает уже совсем не так под жиденьким пальто и вязаной шапкой. И пальцы в рукавицах уже не ломит от боли. Тепло, говорят, перед смертью от мороза всегда бывает тепло. Я так ждала. Уселась под сосенку на мягком, нетронутом снегу, уперлась спиной в могучий ствол, закрыла глаза и спела колыбельную треснувшими до крови губами.

Пришел покойный сон.

Когда я проснулась, было жаркое летнее утро. И лес совсем другой. Зеленый, свежий, дикий, не тронутый человеком. Воздух пах так сладко и свежо. Соловьи зазывали нежными трелями зарю. Я потянулась, разминая затекшее тело. Сняла жаркую одежду и снова пошла. Хотелось есть. В летнем лесу всегда можно найти что-нибудь. Мне попался малинник. Ягода чистая и ароматная, не то, что садовая — ненастоящая. Я срывала пригоршни и закидывала себе в рот, облизывая пальцы от обильно текущего сока.

Вдруг шорохи стихли, птицы замолкли. Я обернулась. На поляну выбрался громадный зверь, похожий то ли на медведя, то ли на льва. Густая светло-коричневая шерсть покрывала его тело сплошным курчавящимся коконом. Большие желтые глаза походили на блюдца с темными полосками зрачков. Я протянула ему пригоршню малины. Он несмело подошел, вытянутой косматой мордой и слизнул. Проглотил со взглядом, направленным внутрь себя. Я предложила еще, и он съел. Благостно заурчал. Такой странный звук, то ли угрожающий рык, то ли ласковое кошачье мурлыканье. Зверь опустился на землю и заглянул мне в глаза. Приглашал прокатиться?

Я решила, что неучтиво отказываться. Это ведь его царство. Забралась на спину и вцепилась в толстую шерсть. Он понес меня гигантскими прыжками. Мелькали стволы, свистел ветер, глаза застилала пелена слез. И хорошо было, раздольно от безудержной скачки. Мы остановились на опушке огромной поляны, посреди которой высились руины обвитого плющом замка. Левое крыло сохранилось неплохо, а остальное обвалилось до торчащих из зарослей острых глыб. Зверь повел меня в левое, вдоль ветхих стен с осыпавшейся белой штукатуркой, из-под которой кровоточил кирпич. Пришлось пробираться сквозь завалы, но внутри ждала маленькая комнатка с сохранившейся кроватью, печкой и сундуками с одеждой. Неплохо!

Там я и поселилась. Поначалу тяжело было во всем одной: точить ножи и топоры, собирать хворост, колоть дрова. Хорошо хоть тут их было заготовлено вдоволь непонятно кем. Питалась я тем, что посылал лес. Ягодами, орехами, грибами, вспомнила даже несколько съедобных растений. Зверь притаскивал мне придушенных кроликов и фазанов. Пришлось учиться их свежевать и готовить на огне в печи. Сложно, но можно, если хорошо постараться и потрать очень много времени. Ну времени тут было хоть отбавляй и занять его нечем, кроме работы. Воду таскала из бившего неподалеку ключа, там же и мылась, а еще всегда можно было сходить и окунуться в кристальное лесное озеро чуть дальше от поляны. Правда, одежда изнашивалась быстро и горючее в зажигалке заканчивалось. В сундуках можно было поживиться старыми, местами побитыми молью одеждами. Некоторые из них я использовала как занавески и покрывала. А еще нашла несколько щеток и гребешков. Частью причесывалась сама, а другой вычесывала колтуны у зверя. Ему нравилось — он клал мне на колени голову и урчал так, что дрожали стены. Шерсти столько с него летело! Можно было бы сделать много пряжи, жаль, что я не умею и веретена нет. Разве что выкроить по лекалу из готовой ткани и сшить кое-как смогла бы. Ну… как-нибудь да будет.

Хорошо здесь жилось. Тихо. Умиротворенно. Впервые я слышала и видела то, что никогда не замечала прежде: неуловимую жизнь леса, шелест деревьев, переговоры птиц, хруст веток под ногами у забредшего в гости зверья, стук сока в стволах деревьев. Да, здесь была та жизнь, которой мне так не хватало раньше.

А еще иногда мне снились дивные сны. Будто гревший меня во сне зверь, притулившийся ко мне боком, снимал с себя толстую курчавую шкуру и превращался в прекрасного принца. Обнимал и шептал, ласково касаясь губами уха: «Я люблю тебя». И я улыбалась в ответ. А на утро просыпалась и смотрела в печальные глаза-блюдца.

Жаль, приволье продлилось недолго. Однажды, когда я собирала клюкву на болоте, послышались голоса, перестук копыт. Я замерла, молясь, чтобы меня не нашли. Но у них были собаки, они учуяли мой запах и привели людей прямо ко мне.

Люди эти были обычные, в средневековой одежде: узких штанах, цветных рубахах и длинных, вьющихся на скаку плащах. Они спешились возле меня, заговорили на непонятном языке. Я затравленно оглядывалась по сторонам. Бежать некуда — догонят. А зверя если позову — убьют. Не надо мне этого. Пускай живет.

Говорили они что-то, говорили, потом, видно, решили, что я глухая и просто потащили за собой, закинули на лошадь и повезли. Протестовать, вырваться не дали, показывая, что точно теперь не отпустят.

Меня привезли в большой средневековый город за неприступными крепостными стенами. Улочки кривые и грязные. Лачуги серые и убогие. В самом сердце дворец с резными башенками. Вот он красивый, персиковый, ухоженный. Только веяло от него недобрым. Меня привезли туда и первым делом отправили мыться. Служанки драли мне кожу рогожками, воском удаляли волоски с тела — до чего же непереносимо больно, стригли и причесывали волосы. Потом нарядили в платье: корсет затянули так туго, чтобы было не продохнуть и кололо в боку, пышная парчовая юбка на железных обручах тянула к полу. Голова раскалывалась от несуразно высокой прически.

Вручили веер и потянули в зал для пиршеств. Там уже собралось туча народу. Местная знать? Меня усадили по левую руку от мужчины с золотым венцом на голове. Должно быть, правитель. Он был красив, если вы любите мужчин с надменными жестокими лицами, на которых написано самодовольство. Что-то говорили. Я не понимала и молчала. Мне накладывали еду: дичь, печеные овощи, такие блюда, о которых я могла только мечтать в лесу. Наливали вина и заставляли пить до дна. Мне не хотелось.

После меня увели в спальню, раздели и, оставив в одной сорочке, ушли. Я улеглась в большую кровать под балдахином. Закрыла глаза и начала представлять своего зверя. Как он приходит ко мне, чтобы согреть и ложиться под бок. Вместо него со скрипом двери явился правитель. От него сильно несло спиртным. Я знала, что сейчас будет еще до того, как он принялся шелестеть одеждой в полумраке. Я лежала смиренно. Догадывалась, что если буду сопротивляться, меня тут же убьют. Если буду плакать и молить о пощаде — тоже. Люди ненавидят слабость, что тут, что в моем мире. За нее убивают без раздумий, даже быстрее и более жестоко, чем за сопротивление. Я лежала неподвижно, как бревно, пока он, кряхтя и противно дыша в ухо, справлял свои надобности. Может, надоест, может, потеряет интерес, может, отстанет и выкинет обратно в лес. Я так хочу.

Но он не отстал. Это длилось месяц. А после меня нарядили в белое платье и повели к алтарю. Я не знала их языка и не могла сказать «да» во время церемонии. Но не могла сказать и «нет», хотя хотелось кричать во всеуслышание.

Вскоре правитель уехал. Стало легче. Я улучила момент, чтобы выбраться из дворца, вечером, во время смены караула. Запахнувшись в черное покрывало, выскользнула наружу, спряталась в первой попавшейся телеге, которая направлялась из города. Мне несказанно повезло выбраться за городские ворота. Как только стражники скрылись из виду, я спрыгнула на землю. Покатилась, ударилась — не важно. Я была свободна! И ковыляла прочь, прочь от жуткого города.