— Так подготовьтесь сами. Разомнемся. Ничто так не внушает уважение, как наглядная демонстрация. Что касаемо речи и того, что вас, возможно, не понимают, глупости: говорите вы прекрасно. Я могу задать вопрос, откуда такое знание языка?

— Гипнотический способ обучения. Я даже думаю на том языке, на котором теперь изъясняюсь. Только мысли стали похожи на волны с длинным раскатом.

— Сочувствую, — я и правда испытал это отвратительное, нелюбимое ощущение. — У вас же буквально почву выбили из-под ног и корни отрубили. Какое варварство! Напоминает пошлый, тотальный обливиэйт.

— Но разве с этим можно что-нибудь поделать? — она засуетилась.

И вот разговор неожиданно перешагнул рамки заданной темы, а вырулил в плоскость скелетов в шкафу. Это Альбус любил в свое время задавать неудобные вопросы, на которые есть только одна возможность ответить: так, как ему будет выгодно.

— Что мне вам ответить? Правду?

— А вы по-настоящему страшный человек! И правда будет страшной! — она призадумалась.

— Не настолько, — я попытался изобразить простодушную улыбку, сведшуюся к традиционному кривлению уголка рта.

Очевидно, у меня есть завуалированный, не мешающий в повседневной жизни, с самого раннего детства парез лицевого нерва. Немудрено, когда с завидной регулярностью получаешь по голове. Но кроме легкой ущербности, есть и то, чем можно гордиться. Сейчас я ей расскажу о своей маленькой, забавной способности, чем предотвращу все возможности дальнейшего потепления. У каждого ужас должен быть своим. И замаскирую отталкивающий жест подробным описанием помощи.

— Я легилимент. Вы понимаете?

— О, понимаю, какая редкость!

Сколько ни силился уловить в ее голосе пренебрежительные ноты, не удалось. А теперь просто запугаем.

— Я могу вам помочь. Но для этого мы слишком далеки от стадии доверия, которая мне будет нужна. Я выпотрошу вашу память, выверну ее наизнанку. В поисках закладки, коверкающей работу речевого центра, есть вероятность увидеть очень многое, почти все. Ведь речь формируется с рождения. Следующим этапом идет свержение барьеров: процесс трудоемкий для меня и весьма болезненный для вас. Зато у меня появится возможность воздвигнуть новый щит, который будет проницаемость в одну сторону. Думать вы станете на родном языке, а говорить — на приобретенном. Останется некий костяк слов, которыми вы успеете воспользоваться к тому времени. Возможно, изъясняться вы станете более схематично, но чувствовать себя гармонично начнете.

— Это предложение?

Она повергла меня в шок. После всего сказанного или она меня не поняла, или у нее напрочь отсутствует инстинкт самосохранения.

— Это был ответ на ваш вопрос, что можно сделать. Но на случай, если вам взбредет в голову просить меня еще о какой-то помощи, кроме совета старого педагога, например, помочь вам с фокусами памяти, я потружусь заключить с вами соглашение, в котором будет подробно описана перспектива полной инвалидизации с младенческим состоянием ума.

Молодая женщина коротко кивнула, во второй раз за встречу покинула убежище диванчика и собралась уходить молча, оставив легкий привкус сомнения в безоговорочной победе. У самых дверей она обернулась и решила все же не оставлять недомолвок.

— Завоевание доверия требует слишком много энергии, сил и самоотдачи. Очень тяжело, когда оба к этому не расположены. Посему мне нужно лишь время заключить договор с собственной совестью. Я не хотела бы показывать многое… Однако, я думаю, в малом мы друг другу не откажем. Давайте попробуем для начала звать друг друга по имени, без чинов и регалий. Я вижу, вам это несложно дается с остальной частью коллектива. Вы даже пользуетесь между собой сокращенными вариантами.

— Ага… Мысль свежая. Начните, раз предложили.

— Северус, вы заставили меня о многом задуматься, — она была немного неспокойна и подозрительна, как Мадонна в кресле кисти Рафаэля.

— Спокойной ночи, — я выдавил, словно жабу из горла, — Марийка.

========== Память тела ==========

О Мерлин всевеликий! Я редко молюсь Мерлину, как и Богу. Остается надеяться, что ситуация не станет настолько провальной, чтобы с позором уползти навеки… У меня в запасе было не более пяти дней для восстановления былой формы.

– Кормить народ, так хлебом и зрелищами! Ты готов, Драко?

– Крестный, – он присел на корточки, разглядывая разметку на дуэльной дорожке.

На дворе разливалась чернильной августовской темнотой полночь середины сентября. Буквально через несколько недель погода начнет портиться семимильными шагами. А пока и ночь, и фосфоресцирующие дуги на полу, упирающиеся в изображения фаз луны, были прекрасны и романтичны. Место скорее для свиданий, чем для сведения счетов.

Драко возмужал. Теперь, закатав рукава рубашки, он демонстрировал не только побледневшую метку, след магического брака серебристым браслетом на запястье, но и появление костяка, действительно заслуживающего внимание.

– Северус, слушай, а ты уверен. Видок-то у тебя краше в гроб кладут. Слишком мало времени прошло для реабилитации. За три месяца от такого даже с магией не откиснешь. А ты не влюбился часом?

– Молчать, прыщ на теле древнего рода! К кому ты мне прикажешь обратиться? Пощади меня! Это будет показательное выступление. Поддерживать авторитет самого страшного мага на одной инфернальной внешности будет сложновато. На позицию!

Драко покрутился юлой на противоположной стороне дорожки. Манеру боя друг друга мы знали. Если очень постараться, то он мог подобрать ко мне несколько отмычек. Но я ни в чем сейчас не был уверен. Силы колдовать были, и то спасибо.

– Защищайся! – взял на себя инициативу мальчишка: не жевать же сопли вечно.

– Только молча, прошу тебя, – я чувствовал усталость от самого мандража.

– Крестный, благодаря тебе я уже года четыре, как не ору заклинания. Это совершенно бесполезная трата сил.

Но я знал не только мальчишку, я достаточно изучил саму фамильную манеру переходить от болтовни к нападению. Это надо же было так виртуозно научиться владеть отвлечением внимания! Если бы у меня не был наметан глаз, я ни за что бы не уловил легкое сокращение мускулов лица, как будто парень леденец за щекой перекинул. И я ответил на автомате.

Мышечная память вернулась мгновенно. Мне хватило дыхания отбить следующий каскад заклинаний. Словно в замедленной киносъемке, я видел все неизбежные движения и пассы. Вот с этого взмаха начинается одно, а с этого – другое. Это заклятие летит с такой скоростью, что легче увернуться, а против следующего только щит и параллельно уходить от атаки, потому что щит должен быть слишком мощным, чтобы позволить себе бездействие.

И вдруг я почувствовал тот самый непревзойденный чистый наркотик сражения, разливающийся свинцом по венам, заставляющий организм работать на пределе возможностей. Я был той чертовой летучей мышью, что перехватывает волну движения магии на подступе, сканирует и противодействует. Я знал, что охочусь за брешью в атаке. Моментом, когда он неудачно сглотнет слюну или волосок с челки сорвется и мелькнет пред глазом.

Зловещее, а не привлекательное это было зрелище, когда перед рейдом, давно, в самом начале, когда мы все этим занимались, в той или иной степени пытаясь уберечься от крайностей, Люц тщательно, с обезьяньей ловкостью плел косичку. Вплетал в нее черную ленточку, затягивал до такой степени, чтобы морковкой торчала, а потом плевал на руки, зализывал все огрехи… и понеслись.

Я не целился, бросая свое режущее проклятие умеренной силы, способное только оцарапать. Зато оно требовало минимальных движений и выполнялось на половине вдоха, одним взмахом кисти, который можно замаскировать под начало чего-то более замысловатого. А вот под ним, без возможности дать противнику опомниться, когда его и так оцарапало, посылается…

С рубашки Драко отлетела пуговица, а он немедленно кувыркнулся через плечо, уходя с линии атаки, залег на пол и прикрыл голову руками. Я кинулся к нему, зная, что меня может подсечь подножка или каверзная левитация вниз головой, но не тогда, когда палочка прижата к затылку.