Матчи в теплое время года проводились на регулярной основе. Время следующего близилось. Но мы еще немного прогулялись, купив по пирожку с ливером (есть хотелось со страшной силой) и флажку. Марийка рассказала мне, как полному профану в квиддиче, что лучшей командой Венгрии являются «Вышеградские воробьи». Мы купили билеты и присели на трибуны, наслаждаясь легким весенним ветерком, свежестью воздуха и захватывающей игрой. Не болгары, конечно, но колорит квиддича Восточной Европы ни с чем не спутаешь.

Виртуозные летуны проносились перед глазами, выделывая всевозможные финты. А от комментариев в самое ухо мурашки дружно топали по спине.

— А я не летаю… на метле…

В ответ она округлила глаза и ухватила меня за руку, давая понять, что мое свободное время отныне занято.

Но я ведь не говорю, что не летаю вообще. Способность к подвижной самолевитации с некоторым ускорением и присущими действу спецэффектами вызывает неприятные ассоциации. Предмет это темный, не имеющий ничего общего с распространенным левикорпусом, являющимся ничем иным, как детской забавой.

Номерок в частной гостинице открывал чудесный вид с маленького балкончика на цветущий палисадник. Вечерело, воздух немного посвежел. Но мы не спешили закрывать деревянные ставни и распахнутые настежь створки окна. Тем более я мог обнимать любимую, трансфигурировавшую простынь в широкую сорочку до пят с рукавами. Странное дизайнерское детище съезжало с одного плеча, обнажая его острые косточки.

— Думаешь остаться?..

В искусстве задавать трудные вопросы нет ничего сложного. Надо только самому быть готовым к любому ответу. Не то чтобы в жизни не хватало элемента драмы. Мы не на ярмарочной площади познакомились и почувствовали все, что нас теперь объединяло. Не хотелось просто, чтобы оставались недомолвки и планы «Б» на личную жизнь.

Я почувствовал, как ее тело еще немного потяжелело. Она совсем облокотилась, неподвижно устроив руки поверх моих. В этом положении мы были вновь конгломератом, неразделимой субстанцией. Горазда она была находить верные ответы, не состоящие порой из слов. Но Марийка заговорила тихо и сдержано:

— Я должна уже начать обижаться на тебя за то, что ты постоянно пытаешься дать мне возможность передумать. Твои попытки не прибавляют тебе ума, а мне – самомнения. Но мне наивно кажется, что я знаю, куда ты клонишь каждый раз. Северус, счастливая случайность нашей встречи, стечение обстоятельств, заставивших нас вникать в мысли и чувства, руководящие нашим поведением, перечеркивают все, что было до тебя. Я там, где ты. И только если ты надумаешь остаться здесь, то милости прошу!

— Здесь всегда будет там, где мы вдвоем. Я могу руководить операцией дальше?

— Только не на Белтейн! На празднике будешь поклоняться мне! — она улыбнулась, я не видел этого, но ощутил по резкому рывку веселья, поднявшемуся винтом от солнечного сплетения.

— Значит, от набедренной повязки из коры и листьев мне не отвертеться?

— Скучно знать все наперед. Я официально разрешаю тебе избежать позора соблюдения языческого культа и не прикрываться вообще. Не думаю, что действо будет массовым!

Она развернулась, кокетливо теряя и так неизвестно на чем державшуюся одежду, и заставила забыть напрочь, о чем была перепалка. Только на рассвете, заказывая у сонного администратора ранний завтрак в номер, подумал попутно, что серьезность обсужденной темы была ничтожна. Куда страшнее и ответственнее выглядел выбор, обозначенный премудрым долоховским банником.

Мое отсутствие длилось всего несколько минут. Но возвращение заставило пробудиться первобытный ужас. Спала она сегодня беспокойно, что было закономерно. Но сейчас рисунок тела под тонким покрывалом – свернутая на боку в позе зародыша. Она дышала тяжело и хныкала, не отпускаемая сном. А когда я взялся будить настойчиво, по прижатой ткани расплылось алое пятно.

Я не в лесу живу, и все же женские циклы остаются непознанной, кажущейся лишней в этой жизни деталью. Да и с моим дотошным характером пришлось с ними ознакомиться. Неожиданно! Она подскочила, рефлекторно потянула одеяло выше, потом попыталась воткнуть его между ног. Опомнилась и велела не смотреть. А я, хмыкнув, сгреб ее с ворохом белья и направился в ванную.

Под душем, действительно, предпочитая глянуть в лицо, задал вопрос о наболевшем:

— Выкидыш?!

Легкой рябью, сменяясь, пробежало несколько выражений: от задумчивости, до безотчетного веселья и тут же такого ужаса, который видеть не хотелось. Она зачем-то притянула мою голову под воду и вниз, заставляя прижаться ухом к животу. Как будто там можно было что-то расслышать.

— Нет! Это стресс. На неделю раньше. Но от этого не легче. Больно, ужасно больно!

А вот с этим можно было бороться. И все на свете запрещенные вещества не понадобятся в одночасье, когда есть известные рецепты и готовый состав в кармане с чарами невидимого расширения.

Хочешь не хочешь, а год надо было заканчивать и только потом думать, что делать дальше. А ведь мысли, их бесконечный бег, присущий мне как мыслящему существу, были о самом разном и почти всегда приходили к тому, что я не желал бы так мешать личное с общественным. Нам слишком хорошо было в тесном мирке двух единомышленников, людей внезапно нашедших опору и счастье друг в друге, что ни понимания, ни молчаливого недоумения с осуждением не хотелось.

***

Марийка занялась вдумчивым составлением венка с самого утра выходного дня, на который выдался Белтейн. По собственным информационным каналам я знал, что массовых гуляний не предвидится. Она настойчиво пресекла попытки сопроводить ее на прогулке. Пришлось мучиться ожиданием вечера. Есть, не чувствуя вкуса, она не явилась на обед. На мой патронус, человека доведенного до паники, пришел ответ в пару слов:

— Приходи, как только солнце сядет, на то место, где мы заняли сил у земли.

Итак я шел, как первобытный человек, считающий землю живым существом способным воплощаться в тело богини, предстающей в облике жрицы. Эта сложная и одновременно простая взаимосвязь, возникающая у человека, не знакомого с законами природы, но знающего оттого ее не меньше, так легко рождалась в голове. Как просто было откинуть века прогресса, представляя любимую женщину в одном лишь венке из трав, цветов и недозрелых колосьев, держащую в руках живой огонь, которую надо просто полюбить, и в этом весь ритуал. Просто на земле, не прикрытой ничем, отдавая и получая вновь силу ее плодородия.

Место совсем нетрудно было найти, по испускаемому фону магии. С другой стороны, волшебник, не являющийся счастливым обладателем лисьего нюха, точно миновал бы его. Она оградила место таинства множеством слоев магии. Непроницаемый купол был предназначен впустить лишь одну персону. Но только стоило прикоснуться, как руку хлестнуло предупредительным откатом. На ладони красовался вишневый вспухший след. Я должен был разгадывать ее загадки?

Но я ошибся. Никаких загадок Сфинкса, никакого силового натиска. Жертва была принесена и сочтена достойной. Колдовство расступилось, как занавес. А за ним была моя Богиня. Она стояла в свете пяти полыхающих факелов, накладывающемся друг на друга и лишающим полянку теней. Предельная четкость и резкость форм. Огромное, как колесо телеги, сооружение венчало ее голову. Жар, удерживаемый щитами, покрыл ее тело потом. Разливался приторный запах меда и молока, каплями стекающих по телу. И понятно становилось, что у действа нет слов.

Я влип, как пчела, рванувшая на мед. Позабыл имя свое, вкушая и соль земли, и сладость ее плодов. Создавалась полная иллюзия, что ее грудь сочится молоком сама по себе. Это было страшно, противоестественно и интимно и порождало страсть и похоть такой силы, что я, как говаривала Сивилла, покинул пределы разума… И я просто помню все как помню и не могу анализировать.

Она владела мной или я ей. Бесчисленное количество раз перекатываясь по земле, мы были облеплены ею, на самом деле ощущая мощь земных процессов плодородия, а не грязь, скрипевшую песком на зубах. Словно две змеи в клубке, не способные остановиться. Пока не уснули оба, не сговариваясь, изможденные и переполненные тем, что продуктам урбанистического воспитания, будь ты маг или маггл, знать не стоит.