Под вечер, когда он наконец добрался до Каштановой, силы его были на исходе. Поскольку у Кашубке неожиданно оказался выходной, ему пришлось самому развести огонь под колонкой, а после ванны, уже в халате и шлепанцах, заварить в кухне чай.

— Чего это вы так рано ложитесь? — удивилась Хильдегарда Вибе. — Ведь, не сказать худого слова, лето на носу. Читали сегодняшнюю газету? Пудровского этого, который убил золотильщика, приговорили к смертной казни — голову ему отрубят. И невесте его тоже, хотя пишут, что император, возможно, ее помилует: она якобы не убивала и не четвертовала, а только помогла парню распихать части тела по мешкам. Ничего себе штучка, а? И вообще, господин Касторп, мне кажется, что времена теперь просто варварские. Говорят, в России все чаще бастуют и царь повсюду вводит войска. Неужто такое возможно? Ах, чуть не забыла, вам письмо, из Сопота.

Хозяйка принесла газету и конверт. Касторп сразу узнал почерк Германа Тишлера и тем не менее, оставшись один у себя в комнате, не торопился вскрывать письмо. Вначале он внимательно просмотрел «Анцайгер». Про Россию ничего не писали, а вынесенный подмастерью приговор обсуждался исключительно с точки зрения техники его исполнения: в окружной тюрьме не было гильотины, отчего процедура могла быть проведена традиционным способом, но не попахивало ли это Средневековьем? Автор заметки, хотя прямо этого не высказывал, явно был на стороне прогресса. Отложив газету, Ганс Касторп прочитал письмо сыщика.

«Многоуважаемый господин Касторп, — писал Тишлер, — спешу сообщить чрезвычайно важные известия. Ванда Пилецкая прибудет в пансион „Мирамар“, что на улице Загайники, ровно через неделю, считая с сегодняшнего дня. Она зарезервировала одноместный номер на втором этаже (№ 10) с видом на море. Относительно же намерений ее друга, господина Давыдова, мы пока никакой информацией не располагаем. Весьма вероятно, что их встреча уже запланирована, поскольку Пилецкая сняла номер на все лето. Это дает основание полагать, что она будет его ждать, а также что Давыдов не может заранее указать точную дату своего приезда, а стало быть, появится при первой же возможности, то есть практически в любой момент. Смею заверить: у меня все под строжайшим контролем, так что в случае приезда русского я оповещу Вас об этом письмом, а если будет слишком мало времени, вышлю телеграмму следующего содержания: „Встреча в гостинице…; в номере…; кланяюсь, дядя Герман“. Поскольку я не получил от Вас никаких дополнительных распоряжений — исполнить которые я готов, однако же лишь после того, как будут оговорены связанные с этим расходы, — то до момента возможных изменений характера моих услуг я прекращаю наблюдение за Вандой Пилецкой. С уважением — Герман Тишлер».

Ганс Касторп вынул из ящика «Эффи Брист». Открыл роман наугад и прочитал: «И вот мимо вокзала пронесся поезд, а в следующее мгновение промелькнул и мимо сторожки, и мимо садового участка. Эффи была так возбуждена, что ничего не рассмотрела как следует и только безмолвно глядела на последний вагон, на площадке которого сидел тормозной кондуктор»^[35]. С минуту он раздумывал, не закрыть ли и спрятать книгу, но потом заложил страницу картонной закладкой из путеводителя Брокгауза и, завернув томик в веленевую бумагу, обвязал пакет тесемкой из книжного магазина в точности так, как запомнил по прошлому году. Затем завернул все в плотную бумагу для почтовых посылок, уголки заклеил гуммиарабиком, а когда клей высох, взял перо и написал: «Гостиница „Вермингхофф“, Морская улица, Сопот». И ниже: «Собственность, утерянная особой, которая проживала в седьмом номере». Здесь же он приписал прошлогоднюю дату. А подумав, добавил еще: «Передать в пансион „Мирамар“». Затем выпил чаю и лег. Ужасные последствия лукового супа уже почти не давали о себе знать, и Касторп недолго вспоминал Перелетных птиц, Вилли Штокхаузена, висящий над огнем котелок, наконец, престранную пару под явором с пролеткой на заднем плане. Все это уже отошло в прошлое, очень далекое, как ему казалось, и гораздо более далекое, чем прошлогодний портер, выпитый на веранде курхауса, или новогодний карнавал Общества любителей античной культуры «Омфалос», когда, вероятно под воздействием добавленного в вино опия, ему на мгновенье привиделась женщина, так похожая на Ванду Пилецкую.

Опять он не мог заснуть. Но не из-за каких-то особенно возбуждающих картин или тягостных мыслей. Он слышал, как по коридору квартиры госпожи Вибе пару раз протопал кто-то в тяжелых армейских сапогах со шпорами. Прожив столько месяцев в доме на Каштановой, он научился распознавать на слух шаги как хозяйки, так и прислуги и сейчас был уверен, что это ни та, ни другая. В духов он не верил — неужели у него начались звуковые галлюцинации?

XI

Внимательный читатель нашего повествования, вероятно, заметил в поведении сыщика Германа Тишлера некую непоследовательность. Горячо отговаривая своих клиентов писать письма — в тех случаях, когда речь шла о любовных размолвках, неофициальных союзах, мимолетных романах, а также о долголетних содержанках, — так вот, не рекомендуя клиентам оставлять следы подобного свойства, которые, в точности как в романе Теодора Фонтане, способны даже спустя семь лет произвести эффект разорвавшейся бомбы, сам он написал Гансу Касторпу два процитированных выше письма, даже не пытаясь, хотя бы для вида, что-либо завуалировать. Объяснить это нетрудно: клиент пожелал, чтобы связь осуществлялась именно в такой форме — путем переписки, — и даже слышать не хотел о том, чтобы, получив по почте обыкновенную открытку, всякий раз отправляться в сыскное бюро. Была тут, впрочем, и другая причина, которой наш Практик знать не мог и которую — дабы пролить свет на грядущие в скором времени события — следует привести. Так вот, сыщика Германа Тишлера, которому пришлось там и сям наводить справки, однажды посетил штатский сотрудник полиции, некий Хааке. Беседа была краткой и деловой.

— С какой стати, — спросил Хааке, — вы собираете информацию о русских штабных офицерах?

А затем, когда Тишлер дал надлежащие объяснения, господин Хааке любезно ему сообщил, что тот вмешивается не в свое дело. На вопрос сыщика, должен ли он в таком случае вернуть клиенту аванс и отказать в дальнейшем содействии, сославшись, скажем, на недоступность информации, Хааке ответил:

— Ни в коем случае. Вы просто будете мне обо всем докладывать, не утаивая никаких, даже на первый взгляд не представляющих интереса сведений.

Именно поэтому Гансу Касторпу — как никогда никому из клиентов — Герман Тишлер писал обо всем напрямую. Конечно, он не мог до конца избавиться от своих привычек, и в первом письме есть тому подтверждение, взять хотя бы слова «интересующие Вас особы», но Ганс Касторп оставил без внимания эту деталь, для него напрочь лишенную значения, — подобно тому как для сыщика не имел значения факт, что некий Хааке явно работал на армию, а служба в полиции была, вероятно, удобным и не единственным его прикрытием.

Между тем наш Практик в начале июня отправил домой письмо, изобилующее смутными намеками, из которых, однако, достаточно ясно следовало, что летние каникулы или по крайней мере большую их часть он намерен провести в Гданьске, если же его планы изменятся, он не замедлит оповестить дядю и Шаллейн о своем приезде. Новый поворот событий отразился прежде всего на велосипеде, который Касторп теперь все реже выводил из чулана. В те времена железная дорога еще не предлагала удобных купе для велосипедистов, а крутить педали на долгом пути из Вжеща в Сопот и обратно казалось ему излишней тратой времени и сил ввиду предстоящих, еще не до конца определившихся задач. Так что он снова сменил форму велосипедиста на наряд курортника — сменил без особого сожаления, если не с радостью, да и вообще — признаемся — голова его полна была чрезвычайно оптимистических, хотя и несколько сумбурных планов, связанных с грядущими событиями. Он записался на экзамен по физике и сдал его на тройку с плюсом, а также успел перед каникулами скинуть с плеч техническое черчение, что не являлось особым достижением, однако укрепляло уверенность в том, что впредь он справится и с более серьезными трудностями.