Уже на остановке, садясь в трамвай, Касторп обнаружил, что не захватил с собой — как делал каждое воскресенье — карты города. Упущение, хоть и пустяковое и ничем не грозившее, вызвало у него раздражение.
«Неужели из-за одного сна, — подумал он, — я начинаю забывать о мелочах?»
Однако четверть часа спустя, когда трамвай, проехав Большую аллею, приближался к железнодорожному вокзалу, произошло нечто гораздо более странное. Осмотр Старого города, прогулка вдоль Мотлавы и, наконец, портер в кабачке «Под оленем» — все, чем он так наслаждался в прошлые воскресенья, вдруг показалось Касторпу серым и скучным. Ему захотелось перемен. Настолько сильно, что он не раздумывая выскочил из трамвая возле вокзала, купил билет второго класса до Сопота и сел в первый же поезд.
«И ничего тут нет особенного, — размышлял он. — Стоит ли упрекать себя за решение провести воскресенье не там, где поначалу планировал, не совсем так, как обычно?»
В купе он сел напротив мужчины в темном котелке, погруженного в чтение «Анцайгера». С минуту смотрел в окно на все быстрее убегающий назад перрон, на портовые краны, пока их не заслонил направляющийся в Кёнигсберг скорый, а затем перевел взгляд на газету. В глаза ему бросился заголовок на первой полосе: «Простой полицейский раскрывает страшное преступление» и ниже подзаголовок: «Подмастерье золотильщика убил и расчленил своего хозяина!» На всю заметку, состоящую из двух десятков коротких фраз, в обычной ситуации у него ушло бы не больше минуты, но для человека, который заглядывает украдкой в чужую газету, чувствуя себя примерно так же, как безбилетный пассажир (не имеющий права пользоваться тем, за что не заплатил), чтение — дело нелегкое, да и удовольствия не доставляет. Тем не менее Касторп не мог оторваться от газетной страницы, для маскировки проделывая различные отвлекающие движения. Дважды поправил крепко завязанные шнурки, поворачивался лицом к окну, за которым мелькали огороды, рощицы и какие-то домишки, вынимал платок и вытирал совершенно сухой нос, в промежутках — поспешно и жадно — возвращаясь к чтению. Молодой подмастерье по фамилии Пудровский перед самым закрытием лавки убил ее владельца, Эрнста Хоффмана, а затем — как следовало из заметки — оттащил тело несчастного в подсобное помещение, чтобы там, в маленькой мастерской, разрубить на части. Потом — с помощью своей невесты, чья фамилия не была указана, — он уложил останки в деревянную тележку, прикрыл брезентом и в сгущающихся сумерках повез ужасный груз с улицы Золотильщиков через центр в сторону Вжеща. Полицейский Глобке в тот день возвращался домой пешком. У него болела голова, и он решил прогуляться. Сам факт, что в эту пору двое молодых людей тащат за собой по краю Большой аллеи тележку, не вызвал бы подозрений, если б не то, что — вопреки новейшим правилам движения колесного транспорта и пешеходов — тележка сзади не была освещена. Поэтому Глобке остановил их, дабы сделать внушение; заканчивая же свою речь, увидел, что из-под брезента высовывается и падает на мостовую кисть руки в белом манжете. Задержанные не оказали сопротивления. В участке подмастерье Пудровский признался в содеянном, взяв всю вину на себя, однако объяснить свои мотивы отказался. Преступники не похитили из лавки никаких драгоценностей — вероятно, намеревались сделать это позже, спрятав труп. Заметка завершалась информацией, что полицейский Глобке за проявленную в неслужебное время бдительность будет представлен к награде. Справившись с этой последней фразой, давшейся ему с наибольшим трудом, потому что вагон затрясся на стрелке, Касторп откинулся головой на спинку сиденья и устремил взгляд в окно.
— Вы удивлены? — услышал он низкий, теплый голос своего попутчика. — А может, страшновато стало?
Мужчина в котелке опустил «Анцайгер». Его серые глаза сверлили Касторпа с нестерпимой агрессивностью.
— Я знал старика Хоффмана, — он щелкнул пальцами по газетному заголовку. — И всегда ему говорил: не бери на работу поляков! Но у него были свои взгляды. Либеральные, — незнакомец сердито выпятил губы. — Ну и кончил соответственно. А может, вы, прошу прощения, тоже либерал? Мне это совершенно безразлично, будьте хоть ослом, я только хочу вас предупредить, что здесь, в этом городе, мы в несколько особом положении. Им только дай палец, мигом отхватят руку!
Последние слова мужчина произнес уже из-за газетного листа, вновь погружаясь в чтение. Теперь глазам изумленного Ганса Касторпа предстала светская хроника, из которой можно было узнать, что крымский князь Темир Булат Гудзунати с супругой Альмирой посетит Гданьск и остановится в гостинице «Deutsches Haus». Касторпу вспомнился Кьекерникс. Будь голландец сейчас рядом с ним в купе второго класса, выпад случайного попутчика — наглый и решительно противоречащий правилам хорошего тона — не остался бы без ответа. Сам же он предпочел промолчать — не потому, что имел особое мнение или, напротив, не знал, что сказать, а по очень простой причине: он чувствовал себя виноватым. В конце концов, не читай он чужую газету, этому ужасному типу не к чему было бы прицепиться. К счастью, поезд уже приближался к Сопоту, и Касторп с облегчением, не сказав даже «до свидания», вышел на перрон.
Перед вокзалом стояло несколько колясок с развеселой компанией. Табличка на столбике предлагала желающим отправиться на воскресную экскурсию в лесную корчму «Большая звезда», где гостей ожидают смолистый воздух, чудесные виды, родниковая вода и превосходная кухня. Секунду Касторп колебался, не сесть ли ему в одну из этих колясок — раз уж он с самого утра положился на волю случая, следовало бы продолжать в том же духе, — однако тут же поймал себя на лицемерии. Ни о каком случае и речи не шло. Ему захотелось погулять по прибрежному променаду и выпить пива на веранде курхауса исключительно потому, что он рассчитывал снова увидеть ту пару. И стало быть, желание это — пускай подспудное — надо исполнить или по крайней мере попытаться исполнить, коли уж он ему поддался и даже изменил характер воскресного времяпрепровождения. «Странно, — подумал он, — почему я корю себя из-за сущего пустяка?» Конные экипажи медленно двинулись к лесистым холмам, он же — проводив взглядом веселую компанию купцов и чиновников, возглавляемую несколькими пожилыми господами в старомодных пелеринах и цилиндрах, — направился через рыночную площадь к морю, куда вела полого спускающаяся вниз Морская улица. В отличие от полного приятных сюрпризов вчерашнего дня, когда он ездил в Сопот за сигарами, сегодняшние смутные ожидания с каждой минутой все больше нагоняли на него тоску.
Добрый час он провел на молу. Потом выпил портеру за тем же, что накануне, столиком. Затем пошел через парк в сторону Северных Лазенок: там по случаю воскресного дня — хотя морские купальни уже закрылись — было много гуляющих. Берегом моря он вернулся в курхаус и пообедал на веранде ресторана. Ни овощной суп, слишком густой от заправки, ни телятина под соусом бешамель — сухая и волокнистая, ему не понравились. Вдобавок, когда, за кофе и сигарой, он попросил «Анцайгер», оказалось, что есть только «Данцигер цайтунг», в котором заметка о преступлении подмастерья золотильщика была напечатана на третьей полосе; кстати, там ни словом не упоминалось о руке, упавшей с тележки на мостовую.
Еще какое-то время он прохаживался по павильону минеральных вод, откуда видна была площадь и новые светлые стены водолечебницы, с которых еще не полностью сняли леса. Хотя народу везде было немало, меланхолическое настроение конца сезона давало о себе знать на каждом шагу: об этом говорили вялые движения кельнеров, падающие листья, закрытые киоски, выгоревшие флаги, пролетки, тщетно поджидающие клиентов перед гостиницами. Похоже, делать тут было нечего. На углу улицы Виктории Ганс Касторп остановился перед витриной фотоателье. «Эльза Лидеке из Берлина» — как сообщала скромная надпись под выцветшим от солнца портретом, — выигравшая конкурс на герб курорта, улыбалась ему не слишком искренне, словно по принуждению. «Зачем я сюда приехал, — с горечью подумал Касторп. — Это ведь совершенно бессмысленно!» И в ту же минуту, отвернувшись от витрины с твердым намерением сегодня же приступить к систематическому изучению уравнений Вейерштрасса, чтобы в математическом мире чистых понятий открыть для себя широкую, надежную дорогу, увидел ту пару.
