Сквозь черную, гладкую — будто из клеенки — листву просвечивали лунные лучики, они играли на стеклянных сталактитах, повисших на ветках колючего крыжовника, малины, склонившейся под тяжестью — этого нетающего льда, и странно было слышать шум ветра над головой при полной неподвижности листвы. Светлые лунные пятна на дорожке точно примерзли к ней. Надя нервно вздрагивала при каждом шорохе, пугливо пряталась в воротник, но уйти не могла, зная, что только здесь найдет ее Алексей.

Хрустнуло стекло. Вздрогнув, Надя повернула голову.

— Я везде-везде искал, — несмело проговорил Алексей. — Боялся.

— Чего?

— Здесь человек плохой есть.

— Кто же это? — Надя весело прищурилась. — Багрецов?

Алексей замахал руками:

— Зачем Багрецов? Он свой. Здесь чужой человек ходит.

Внимательно рассматривая этого рослого парня в запыленном комбинезоне, Надя невольно подумала: «Как он похож на своего отца! И вот эта болезненная мнительность ему совсем не идет».

— Успокойтесь, Алеша. Чужих здесь нет. Вам это кажется. — И Надя подвинулась, чтобы он сел рядом. — Рассказывайте, что с вами случилось дальше? Я ужасно нетерпеливая. Итак, вы говорили, что решили бежать из Нью-Йорка. Каким путем?

Алексей присел на край скамейки и опустил голову.

— Пошел в армию.

— Американскую? — не удержалась Надя. — Они воевали всюду. Агрессоры.

Волнуясь и путая английские слова с русскими, Алексей сказал, что потому и записался, что воевали. Там много таких было, бродяг.

— Но как это?.. «Ласт бат нот лист»… — мучился он, стараясь найти русские слова.

Надя вздрагивала всем телом. Противно и жалко. Наконец, чуть успокоившись, перевела сухо:

— Понимаю. «Был последним, но не худшим». Перевод точный, только… — и она отодвинулась.

— Там были убийцы, гангстеры… жулики… Обман — много доллар. А я…

— Нот лист? — Надя сурово сжала губы. — Не худший? Вряд ли. Те были американцы, покупные солдаты. Но вы же…

— Советский? Так хотела сказать?

Алексей попытался объяснить, что его не обманули, он знал, что делал. Сейчас все, конечно, понял, но и тогда посмотрел на карту в газете и подумал: зачем американцам плыть через океан, чтобы воевать в маленькой стране? Над Штатами не летали чужие самолеты, десант не высаживался на американской земле. Тогда зачем же война? Кто ее позволил?

К тому времени Алексей уже вполне прилично читал на английском языке, но в газетах многое не понимал. Они твердили, что американцы должны воевать за океаном, чтобы там уничтожить коммунистов. А почему американцы должны вмешиваться в чужие дела? Почему они хотят убивать коммунистов, которые живут на своей земле? Народам, живущим в своем доме, не нужны заокеанские полисмены. Они не хотят, чтобы их убивали и грабили. Им все равно, под каким флагом это будет делаться, под американским звездно-полосатым или любым другим чужеземным. Под этот звездно-полосатый флаг встал и Алексей Васильев, по паспорту Вильям Джеймс, «свободный американский гражданин». Его не сразу взяли в армию, проверяли благонадежность, здоровье, которым он не мог похвастаться, но, видимо, у вербовщиков были какие-то свои соображения, и Джеймса зачислили в войска.

— Я не был «бонхэд»… «костяная голова», — продолжал Алексей, чувствуя взволнованное дыхание Нади. Она верила, что не за кусок хлеба Алексей стал солдатом. Он поехал за океан, зная, что много американцев сдавались в плен коммунистам. Он тоже хотел попасть к ним, тогда бы его отправили домой…

Надя понимала Алешку, живо представляя себе, как там, на чужой земле, все казалось ему холодным, искусственным, как эти мертвые застывшие ветки, пожелтевшие листья: они не облетают, скованные прозрачной броней. Все есть в этом саду: и пестрота красок, и поздние цветы, и даже птицы, лягушки, стрекозы. Видимость жизни, а не сама жизнь. Хочешь дотронуться, прикоснуться к ней. Осторожно! Кажущийся мягким, шелковым листик впивается в руку острым стеклом. Податливые, чуть упругие ветки, какими ты привык их всегда ощущать, становятся другими, будто сделанными из колючей проволоки. Сквозь такой кустарник не продерешься. Путь закрыт.

Алексей только одного не учитывал — американцы вели войну в Азии, но посылали войска и на другие континенты. К счастью, Алексея привезли в раскаленный от солнца, ослепительно белый, малюсенький городок неподалеку от границы Советской страны. В этом городке хозяйничали американцы. Алексея начали учить стрелять из автомата, окапываться, подползать к колючей проволоке, бросать гранаты, плавать с аквалангом, в полном вооружении переходить реки по дну. Его научили, как пользоваться надувной десантной лодкой, картой и компасом.

— Я был солдат, — старался объяснить Алексей. — Должен шагать на солнце. Всегда кровь из нос. Только я думал — ничего. Много учить — это хорошо. Это очень нужно мне дома. Я знал: скоро буду в Советский Союз.

Скоро не получилось. До советской границы было сравнительно недалеко, однако постоянный надзор не давал ему возможности даже приблизиться к границе. Он старался обмануть бдительность офицеров немой покорностью, точностью выполнения приказов, опасался ненужных разговоров о том, зачем на здешней, не принадлежащей американцам земле, построены их казармы. А такой вопрос частенько интересовал кое-кого из солдат.

В одно жаркое утро Вильяму Джеймсу был устроен экзамен по русскому языку. Прошло еще некоторое время, и Джеймса вместе с солдатами неизвестных ему национальностей засадили за изучение азбуки Морзе, потом показали, как обращаться с маленькой радиостанцией и пользоваться шифрами. Все это было довольно подозрительным для учащихся, но об истинной цели столь странных уроков никто ничего не говорил. Наконец, когда начались уроки по географии СССР и некоторых других стран, с подробным перечислением крупных заводов, аэродромов, судостроительных верфей, Алексей догадался, к какой роли его готовят. Началось обучение парашютным прыжкам. Он понимал, что, как только он овладеет русским языком, его перебросят в Советский Союз. Кто там поверит, что он вовсе не хотел быть диверсантом? Уроки русского языка велись ускоренными темпами. В то же время Алексей готов был совсем позабыть слова, что помнил с трехлетнего возраста. Но ведь с побоями, унижениями могут и заставить строптивого ученика говорить по-русски. Родной — и в то же время такой ненавистный язык.

Надо бежать, пока не поздно. Он уже многое знал; его научили читать карту, прятаться в кустах, осторожно ступать, неслышно ползать. Возле советской границы, когда он пытался бежать, его ранили и запрятали в один из лагерей.

Он был каторжником — мостил дороги, долбил киркой неподатливый грунт, рыл оросительные канавы и готовил план нового побега. Невозможно вспомнить, сколько времени — два, три, четыре года — он находился в каком-то полузабытьи, механически раскалывал камни, возил тачки, зимой гнил на мокрой соломе, летом сушил его испепеляющий зной. И только мечта о Родине, упорная и жгучая, поддерживала в нем силы.

И вот он опять бежал. Алексей рассказывал, а Надя чувствовала, как он вновь почти физически переживает те страшные дни. Рассказал о том, как украл акваланг. Раньше учили переходить реку, но он не знал, что на дне той реки, которую ему нужно перейти, были колючие заграждения. Потерял очень много крови, но все-таки вылез на остров, а ночью опять пошел под водой. Больше он ничего не помнил. Днем Алексея нашли советские пограничники.

Возле «мертвого сада» было всегда пусто, здесь никто не ходил. Но этим вечером, накануне самых ответственных испытаний, именно здесь, а не около стройкомбайна можно было увидеть начальника строительства. Что привело его сюда? Беспокойство за сына? Александру Петровичу не очень нравилось, что Алешка проводит почти все вечера с Надей Колокольчиковой. Девица она избалованная, ветреная. Даже с Литовцевым разговаривает кокетливо, щуря глазки. Поиграет мальчишкой, посмеется, а он будет мучиться. Натура у Алешки цельная. Опасения серьезные, но Александр Петрович не считал себя вправе вмешиваться в сердечные дела сына. Это неудобно, бестактно.