"Я прочёл Ваше письмо и только руками развёл. Если в своём последнем письме я пожелал Вам счастья и здоровья, то не потому что хотел прекратить нашу переписку, или, чего Боже упаси, избегаю Вас, а просто потому что и в самом деле хотел и всегда хочу Вам счастья и здоровья. Это очень просто. И если Вы видите в моих письмах то, чего в них нет, то это потому, наверно, что я не умею их писать.

"Я теперь в Ялте, - продолжает он, - и пробуду здесь долго. Погода чудесная. Ваше невесёлое, чисто серное письмо напомнило мне о Петербурге.

"У меня умер отец, и после этого усадьба, в которой я жил, потеряла для меня всякую прелесть.

"Недавно я дал редактору "Журнала для всех" Ваш адрес. Он хочет познакомиться с Вами.

"Как бы то ни было, не сердитесь на меня и простите, если действительно в моих последних письмах было что-нибудь жёсткое или неприятное."

Обычное письмо, сообщение новостей доброй знакомой. Ни слова о любви. И это после признаний в клинике! Так она напишет ему и напомнит о сказанном.

Почти одновременно он писал Суворину: "Перед отъездом я был на репетиции "Фёдора Иоанновича" (он имеет в виду спектакль МХТ). Меня приятно тронула интеллигентность тона, и со сцены повеяло настоящим искусством, хотя играли и не великие таланты. Ирина, по-моему, великолепна. Голос, благородство, задушевность, - так хорошо, что даже в горле чешется. Если бы я остался в Москве, то влюбился бы в эту Ирину."

Роль Ирины исполняла молодая актриса Ольга Книппер.

Всё, Лидия Алексеевна. Поезд ушёл.

24. " Ч а й к а в М Х Т "

Немирович-Данченко, литератор и драматург, был давно знаком с Чеховым и зазвал его на одну из репетиций молодого театра. Книппер писала: "Имя Чехова мы, воспитанники Немирович-Данченко, привыкли произносить с благоговением. Все мы были захвачены необыкновенно тонким обаянием его личности. И с этой встречи начал медленно затягиваться тонкий и сложный узел моей жизни".

Пышно сказано! Накануне отъезда в Ялту Чехов снова пришёл, попав на этот раз на репетицию "Фёдора Иоанновича". "Репетировали мы в сыром, холодном, далеко ещё не готовом помещении без пола, с огарками в бутылках, сами закутанные в пальто. ... и радостно было чувствовать, что там, в пустом, тёмном партере сидит Чехов." Между прочим, больной и тоже в пальто.

О своём впечатлении от актёров Чехов поведал Суворину в вышеупомянутом письме.

Премьера "Чайки" в МХТ состоялась 17 декабря 1898 г. События, с нею связанные, весьма забавны. Накануне премьеры в театр неожиданно явилась встревоженная сестра Чехова. Мысль о новом провале пьесы, который станет тяжким ударом для больного брата, приводила её в ужас. Станиславский свидетельствует: "Мы тоже испугались и заговорили даже об отмене спектакля, что было равносильно закрытию театра." Часть билетов уже из кассы разошлась. Возвращать деньги купившим?

Кое-как успокоив Марию Павловну, в чём особенно преуспела Книппер ("Мы с М.П. сразу как-то улыбнулись друг другу"), решили играть спектакль. Немирович был непреклонен: он-то знал, что успех непременно будет иметь место. Театральная клака существовала во все времена, и предприимчивые люди в случае нужды не считали зазорным пользоваться её услугами.

"В восемь часов занавес раздвинули. Публики было мало. (Книппер: "Наш маленький театр был не совсем полон.") От всех актёров пахло валерьянкой. Во время первого акта чувствовалось недоумение в зале, беспокойство, даже слышались протесты. Занавес закрыли при гробовом молчании. Кажется, мы провалились." (Станиславский)

Надо думать, после первого акта случайная публика с негодованием ушла, и в зале остались свои - родня, друзья, купленные рецензенты и прочие сочувственники. Актёры продолжали пить валерьянку, а некоторые, может, и другое. Все с ужасом ждали третьего акта и окончания спектакля. Один Немирович-Данченко был спокоен и даже не входил в ложу, разгуливая по коридору.

И вот спектакль окончен. В зале стоит тишина. Надо думать, вернувшаяся из буфета клака не поняла, что пьеса окончена, и промедлила. Актёров объяла паника. Гробовая тишина продолжалась. Из кулис выглядывали головы испуганных мастеровых, тоже недоумевавших. Молчание. Кто-то громко заплакал, и актёры молча двинулись за кулисы.

В этот момент началось какое-то безумие. Надо думать, клака получила сигнал и приступила к работе. Зал разразился стоном (восторженным?) и аплодисментами. Всё слилось в одно сумасшедшее ликование. Зрительный зал и сцена сделались одним целым. Слёзы текли по всем лицам. Кто-то бился в истерике... (может, просто упал, будучи не совсем трезвым?).

Согласитесь, мир Чехова настраивает на тихое сопереживание, а не на бури восторгов, уместные разве после выступления знаменитого тенора. Но это не смущало Немировича. Успех театра довершила умело организованная газетная компания.

На следующий день билеты стали раскупаться, однако осторожный Немирович назначил повтор "Чайки" только через полмесяца, чему помогла простуда одной из актрис (той самой, с узлом).

Бедняге автору пьесы, находившемуся в Ялте всю ночь не давали заснуть телеграммы из Москвы, передаваемые по телефону, - от актёров и прочих добрых знакомых, сообщавших о небывалом в истории и театра успехе его злополучной пьесы. Вскакивая ночью к телефону, он чуть не простудился.

Увы, не удалось "Чайке" сразу правильно встать на крыло. Остаётся радоваться, что Чехов не присутствовал при "триумфе". Спектакль МХТ был очень плох. Увидев его позднее, Чехов пришёл в ужас и от постановки, и от игры актёров. "Это не моё" - был его приговор.

А что же Лидия Алексеевна?

Внезапно в начале нового 1899 года она получила письмо от Чехова. Она обрадовалась чрезвычайно, несмотря на то что письмо было сугубо деловым. Дело заключалось в следующем. Чехов заключил с крупным издательством Маркса договор об издании своих сочинений, обязуясь представить их все до единого. За давностью лет он не помнил, где и что печатал, и просил Авилову разыскать его рассказы, напечатанные в "Петербургской газете".

"Походатайствуйте, что бы в редакции газеты позволили отыскать мои рассказы и переписать их. Найдите также какого-нибудь человека или благонравную девицу и поручите переписать мои рассказы."

Чувствуя, что обращаться с подобной просьбой к даме не совсем в норме, он добавляет: "Умоляю, простите, что я беспокою Вас, наскучиваю просьбой, мне ужасно совестно, но после долгих размышлений я решил, что больше не к кому мне обратиться."

И в конце самое главное, потому что личное: "По крайней мере напишите, что Вы не сердитесь, если вообще не хотите писать."

Он нашёлся, он написал первым, он по-прежнему думает о ней! Клятвы искоренить из сердца измучившее её чувство, были мигом забыты. Он нуждается в её помощи. Поработать для Антона Павловича - какое счастье! Тут же выразив согласие, она получила в ответ милое письмо, где было уже гораздо больше о личном. Он подробно сообщал о своих обстоятельствах, договоре с Марксом на 75 тысяч ("я теперь марксист!"), своих финансовых делах, жаловался на скуку в Ялте, где купил участок земли и строит дом, и писал, что, судя по всему, с Мелихово придётся расстаться. Для матери и сестры можно купить домик в Москве, куда и он сможет приезжать из Ялты, к которой приговорён докторами.

Новое ликование: он станет жить в Москве. У Алёши там есть знакомый , кК раз занимающийся продажей домов. Она поможет Антону Павловичу и с покупкой дома для родных.

Съездив в марте в Москву, якобы для приобретения мебели в Клекотки, она вместе с комиссионером принялась осматривать продававшиеся дома, подбирая жильё для Чеховых. О приглянувшихся домах она тут же сообщила Антону Павловичу.