— Халявой — это тебя пятиэтажный прозвал?

— Не, — отвечает, — Шлепаков… Ну, такой… Кучерявый.

— Который у вас самый умный?

— Ага. Ни слова в простоте. Он, как энциклопедия, — все знает. — Халиков берет со стола кассетник с наушниками «плэйер», языком щелкает. — А видео у тебя нет?

— Видео нет, — и смеюсь.

— А у Маринки Шитиковой есть, — шмыгает носом Халява. — Ну, у этой… — И он очень смешно показывает Машу-Марину.

— У нее-то откуда?

— Ха! — Халиков бережно возвращает «плэйер» на стол. — У нее папаша знаешь кто? В порядке папаша. Такие фильмы, говорят, классные привозит.

— А ты что, сам не видел?

— Щас! Она только девок на видик таскает. Да и то по выбору.

Смотрю на Халикова. Какой-то он весь жалкий. Пиджачишко жеваный, потасканный, рубашка стираная-перестиранная, пузыри на коленях, на правом носке шерстяном — дырка, палец торчит. Сидит, цацки разные заграничные у меня на столе разглядывает.

— Слушай, Федюня… хочешь, я тебя подстригу?

— Зачем? — обалдевает.

— Ну, — говорю, — чего ты ходишь, как гопник волосатый?

— Ну и что? — обижается.

— От жизни отстаешь! Во, гляди. Достаю из ящика стола пару каталогов, раскладываю перед ним. С обложки смотрят фирменные мальчики с белыми зубами, все как один подстрижены коротко. — Давай оформим тебя под «бокс»?

— Да ну, — возражает, но как-то неуверенно.

— Давай, я умею. — Достаю фен, расческу, ножницы, полотенце. — А то я смотрю, скучно вы живете. Пятиэтажный, шпана, Маша-Марина с папой, Шлепаков… Детский сад какой-то! Пошли в ванную, голову мыть, — щелкаю ножницами.

— Не, я не буду.

— Вставай, — тащу его за руку. — Хватит у Шурика в шестерках бегать, пора личностью становиться.

— Панком, что ли?

— Панки эти твои, — наставляю, — пустышки и дрянь. А я из тебя индивидуальность- сделаю. Вперед! — Рывком поднимаю, с кресла, сую ему в руки фен, расческу, полотенце. — Топай!

— Да я…

— Иди, иди, — подталкиваю его в спину.

На следующий день входим с Халиковым в класс.

— Ой, мамоцки мои, дерзыте меня! — орет Шептунова, руками трясет, будто взлететь хочет.

Все девки, которые, как всегда, вокруг Маши-Марины, в нашу сторону уставились. Шлепаков от книжки оторвался.

— Кто ж тебя так? Бедолага, — задумчиво как-то сказал и снова в книжку.

А Федюня подстрижен классно и «рингом» перехвачен. «Ринг» я ему подарила. Такая шерстяная лента на голову — тепло, красиво, удобно.

Идем по проходу. В классе полный шок и восторг. Со всех сторон шуточки, вопли, комментарии:

— Халява, отпад!

— Во дает!

— Двадцать копеек, Халява!

Маша-Марина улыбается криво, смотрит не на Халикова, а на меня. Я отвернулась, прошла мимо, устроилась за своим столом. Халиков в центре класса застрял, девки его задержали, руками хапают, вертят в разные стороны:

— Ну-ка, повернись, Халявочка!

— Какой ты у нас симпатичненький стал!

— Девочки, я в атаке!

Халиков вырвался, но тут у него на пути возник Нечаев — весь как на шарнирах, дерганый, на Буратино похож.

— А это чего? — говорит. — Дай померить. — И срывает с головы Халикова «ринг».

— Не лапай!

— Погоди. — Нечаев отталкивает Халикова, одной рукой пробует натянуть «ринг» на голову, другой несильно бьёт Халяву по лбу. И не успевает Нечаев надеть «ринг», как его бросает вперед затрещина Шуры-пятиэтажного. Шура как раз в класс вошел, двигался на свое место и увидел, что Нечаев Халикова — по лбу.

— Ты чего, Шур? — Нечаев тут же возвращает «ринг» Халикову. — Я же шучу.

— Еще раз так пошутишь. — говорит пятиэтажный, — я тоже пошучу. Обхохочешься. Гуляй!

И Нечаев моментально «гуляет».

— Привет, — здоровается Шура с Халиковым и видит меня.

Встаю из-за стола ему навстречу.

— Здорово, — протягиваю руку. — Как жизнь?

— Ничего, течет нормально. — Пятиэтажного аж распирает от счастья, что я с ним за руку. — Твоя работа? — кивает на Халикова.

— Моя, — говорю. — Нравится? Могу и тебе устроить по блату.

Улыбается, доволен.

— Вообще держись меня, Шура, — советую пятиэтажному, — человеком будешь…

Звенит звонок, входит Елена.

— Садитесь. Дежурный!

— Халиков. — Федюня встает.

— Больные, отсутствующие? — Елена поднимает глаза на Халяву и замолкает. Брови ее вверх ползут. — Халиков…

— Больных, отсутствующих нет.

— Я не о том, — Елена встает из-за стола, — что это у тебя на голове?

— «Бокс», — шмыгает носом Халиков.

— А вот это? Тряпочка?

— Это «ринг».

— Зачем?

— А он это, — Халява показывает жестом, — знания спрессовывает.

По классу смешок прошелестел.

— Понятно. Сними, — сухо сказала, как отрезала.

— Почему это? — встаю из-за стола. — А если ему нравится?

— А ты опять в джинсах? — переключается Елена на меня. — Я же вчера предупреждала…

— А я вот не понимаю, извините, — перебиваю, — почему нельзя в джинсах. Почему «ринг» на голове — нельзя?

— Действительно, Елена Михайловна, — Шддерживает впередисидящий Тюхин. — Почему?

— «Ринг» уже не в моде, да и джинсы тоже, — возникает Маша-Марина.

— Плевать. Мне нравится, — говорю.

В классе загалдели — кто за, кто против.

— Тихо, — успокаивает всех Елена, — дискуссию отложим на потом. Школа — не дискотека. — И мне: — Поэтому прошу тебя, Серебрякова, иди сейчас домой и переоденься.

— А если не пойду?

— Я не начну урок.

Смотрим друг на друга. Тишина. Слышно, как под окнами проезжает трамвай…

Стою в коридоре, смотрю в окно. За окном медленно-медленно падает снег. На дворе физкультурник объясняет малышне технику ходьбы на лыжах.

Слышу, чьи-то каблуки справа застучали- Валентина Николаевна идет по коридору, меня увидела:

— Татьяна?

Разворачиваюсь к ней, сумку с подоконника снимаю, через плечо перекидываю.

— Здравствуй, Танюша. А почему ты здесь? Опоздала?

— Здравствуйте, Валентина Николаевна. Меня выгнали.

— Кто?

— Елена Михайловна.

— Почему?

— Да вот, — показываю на джинсы, — нельзя, говорит, в брюках у вас.

Валентина гремит ключами, смотрит на меня. Я голову в сторону, изучаю потолок.

— Иди сейчас в класс, — говорит, — а завтра придешь в форме. Договорились?

— Я бы с радостью, Валентина Николаевна, — пожимаю плечами. — Только она не пустит.

— Скажи, я разрешила.

— Не пойду, — отворачиваюсь к окну.

— Почему?

— Не пойду, и все. Она у вас вообще! Какая-то… — И замолкаю.

Валентина заходит с другой стороны, снова гремит ключами.

— Пойдем-ка вместе, Танюша, — говорит мягко, ласково даже. — А с Еленой Михайловной я потом поговорю. Обещаю тебе. Договорились?

Валентина ждет. Киваю наконец утвердительно, и мы идем к кабинету математики.

— Здравствуйте, — Валентина входит в класс, предупреждает общее приветствие. — Не вставайте, я на секунду.

Пятиэтажный у доски потеет, Елена рядом, пробует ему что-то втолковать.

— Елена Михайловна, — говорит Валентина, — вы уж разрешите Серебряковой присутствовать на занятиях.

— Не могу, Валентина Николаевна. — Елена вытирает тряпкой мел на руках. — Видите ли, дело в том, что…

Я уже было назад дернулась, Валентина меня удержала.

— Я в курсе. И мы с Татьяной обо всем договорились. Так что уж вы разрешите… — И, не дожидаясь ответа, мне: — Иди на место.

Я — что? Я — ничего. Пошла на место. Боковым зрением вижу, Елена сосредоточенно каждый свой пальчик тряпочкой вытирает.

— До свидания, — обращается Валентина к классу.

Все встают.

— Да, — вспоминает завуч, — Елена Михайловна, зайдите ко мне на большой перемене.

Елена молча кивает. Валентина выходит, и все садятся.

Чувствую чей-то взгляд. Панов. Глаза у него, не глаза, а пулемет крупнокалиберный. Выпустил по мне пару очередей и отвернулся.